Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение - Геннадий Прашкевич

Второй солдат, Матвей Изотов, тоже пришедший из России, строил бусу.

Был он грамотен, читал чертежи, привезенные из Санкт-Петербурха, знал, что к чему, что строгать и как ставить. Всегда был прост, ни с кем не ссорился, в пьянстве, в азартных играх никогда не был уличен. Единственная слабость: часто жаловался на жизнь. И короткий кафтан ему неудобен, и бритое лицо вызывает неприязнь, и некоторые словечки не нравятся. Жаловался: самым простым вещам напопридумывали немецких названий! То гоофттовен, то штагген. Такая официя. Вот, жаловался, через те немецкие названия даже мастера перестают разбираться в собственном деле. Простых дворянских робят везут в Гаагу да в Амстердам, там их дурнине учат. Вместо слова корабль начинают тянуть чуждое слово ши-и-ип. А надо бы по-русски, так тоже выходит нехорошо. Вместо одного слова астролябия сразу получается много слов: кольцо для смотрения по солнцу морского бегу, круг медный для смотрения Солнца и звезд. Разве от того проще? Или, скажем, юфферс. Юфферс он всегда и есть юфферс, его от природы считают юфферсом, а если по-русски: юфферс есть блок без шиивен, железом обкованы, где гоофттовен и штагген купно посаждаютца, гаанепоотен чрез сие обстриженны". А? Тоже запомни! С ума сдернешься.

Больше всех грамотный солдат сдружился с братом Игнатием. Вместе лазали по растущему судну. То ныряют в поварню, то смотрят, как шьется парус. Один не успеет доделать работу, другой доделает. Вместе обдумывали путевой припас. В море от тяжелого воздуха люди цынжают, значит, нужен настой на сосновых шишках. Не разлей вода — мастер-солдат и простой монах.

Оттого, может, и учинилось плохое.

Почувствовав себя единственным по-настоящему понимающим в корабельном деле, Матвей Изотов увлекся — пусть по делу, но прямо на глазах у казаков, а главное, на глазах у брата Игнатия начал понемногу дерзить маиору. Твое дело, дескать, Яков Афанасьевич, командовать простыми людьми, а я командую строительством бусы. Ну, чтобы впредь не допускать такого, маиор приказал жестоко выпороть Матвея Изотова.

Выпороли. А на другой день он исчез.

Сбежал?

Только как может сбежать человек, высеченный столь жестоко?

Но потерялся, с тех пор совсем потерялся, совсем исчез грамотный солдат Матвей Изотов, оставив после себя последнего грамотного в команде — брата Игнатия. Темная история.

А вот солдат Лука Юрьев, тот, напротив, сразу невзлюбил монаха. Ко всему придирался, тайно следил за каждым шагом, маиору таинственно обещал открыть что-то известное только ему, Луке, но все не открывал, все тянул, все тайно присматривался к монаху. А к окончанию строительства с лесов сорвалось лиственничное бревно и насмерть Луку зашибло. Шевелил губами, что-то пытался сказать, а не смог.

А последнего солдата-семеновца Фильку Лукьянова маиор сам отправил с отписками в Якуцк. Это брат Игнатий ему подсказал: казаки де на Камчатке разные. Кто честно быстро пойдет, а кто надолго задержится в сендухе по личным нуждам. Иногда на год, а то на три. Коль нужно отправить важные новости, секретно рапортовать, подсказал брат Игнатий, то нужно делать через верного человека. А самый верный кто? Да Филька Лукьянов! Он еще из Санкт-Петербурха с маиором пришел.

Фильку и отправили.

Письма, увезенные солдатом Лукьяновым, были последней весточкой, полученной в Санкт-Петербурхе от неукротимого маиора Саплина. Не осталось с маиором людей, которых знал раньше, от того еще больше доверился брату Игнатию. Тот, сам здоровый, здоровую команду набрал. Рожи у всех, как у медведей, но монаха слушались, как отца. Пробил колокол на молитву, все дружно текли к молельному месту. А если что приказал брат Игнатий, любое дело бросали на полубукве. Майор Саплин, знавший толк в дисциплине, высоко оценил рвение монаха.

Еще умел говорить монах.

На проповедях брата Игнатия казаки никогда не шептались, каждое слово выслушивали благоговейно, поднимали брови в раздумье. …Неверующему чудесам мы смело можем сказать: «Большее из всех чудес есть то, что два-на-десять человек, безкнижных, безоружных, проповедывавших крест, победили не только владык и сильных земли, но и самих богов языческих, и целый свет Христу покорили».

Кажется, уж такие варнаки на вид, сами, лишь отвернись, залезут жадной рукой в церковную кружку, а они — слушали.

Один раз маиор, правда, насторожился.

В неурочный час, когда стемнело, и дождь хлестал, и в природе и на душе скопилась некоторая сумрачность, заглянул к казакам в большой балаган, и сразу странным охватило душу. Во-первых, кто-то в другой выход выскочил. Весь в черном. Если, скажем, монах, то зачем бежать брату Игнатию? Да и не зазорно монаху общаться с дружной командой.

И второе не понравилось.

На стене вроде как доска, вроде как некую икону повторяет, а на той доске углем насмешливо начертано: идут в геенну огненную важные люди. Один идущий впереди — с лицом круглым, как у кота, и усы широко отставлены. Ну, совсем нехорошее дело.

А в-третьих, некоторые из набранной братом Игнатием команды оказались как во хмелю, — глаза блестят, руки в движении и шепот громкий. Маиор вошел, а его не все видят. Один свалился на пол и лежит раскорячившись, пускает долгие слюни, другой сам с собой разговаривает. Сразу видно, что нажевался запрещенного корешка, от души попользовался грибом-мухомором. Вид мерзкий, отмахивается рукой, кричит, как баба: «Боюсь! Боюсь!» — «Чего ж боишься, подлец?» — «Боюсь, что в щель провалюсь!»

— А ты возьми ухват, Федя, — подсказал кто-то из казаков и, дерзко смеясь, совсем не боясь маиора, правда, бросил истекающему слюной Феде ухват. — Ты перекинь ухват поперек щели, не провалишься!

Маиор хотел кинуться, в укор другим заколоть сабелькой хоть одного дерзкого, но сзади повисли на маиоре. Так держали неукротимого, пока не появился брат Игнатий.

— Всех прости, — смиренно сказал. — Трудно людям.

Вышли из балагана молча, впервые настороженно поглядывая друг на друга.

К счастью, уже через три дня читали на берегу молитву отправления. Среди людей ни одного отравленного, вид суров, смотрят строго — все-таки в море идут. Не на один день.

— Грядем во имя твое, спаситель наш, Иисус Христос, сын божий, в путь. Благослови творение твое и помилуй: во дни наши, в нощи, полунощи и во все двадцать четыре часа, всю надежду на тебя, Господи, уповаем и в случае наших, от морских бурь или злых людей происходимых бедствий и несчастий, пошли, Господи, своего спасителя и скорого помощника Николая-чюдотворца, и избавишь нас, грешных, аминь!

Короткая молитва, но нужная.

Плыли. Держали на юг. В тумане не раз теряли дорогу.

Как разобраться в тумане? Несет и несет куда-то, не видно нигде берегов. Если бы не монах, казаки могли взбунтоваться, а так слушали брата Игнатия, терпели, варили кашу. На придирки неукротимого маиора сердились, но тоже терпели. Видно, так монах приказал.

А потом маиор почувствовал неладное.

Перестал лишний раз задевать казаков, чаще хоронился в крошечной каморке, в которой можно отлежаться при качке, спрятаться от пронизывающего ветра. В соседней каморке за тонкой переборкой прятался брат Игнатий. Сами казаки размещались в носовом помещении бусы — в поварне. Монах много молился, но бывало, сквозь тонкую переборку что-то рассказывал маиору. Все у монаха получалось необычно.

— Вот куда заплыли? — спросил маиор, когда однажды разнесло ветром туман. Чувствовал себя в большой олтерации. — Неужто заброшены течениями за край земли?

— Узнаем, — смиренно объявил брат Игнатий, разглядывая вставшую посреди моря гористую землю. — Дай Бог, скоро узнаем… — И добавил, покачивая головой: — Так думаю, что недалеко ушли от Камчатки. Так думаю, что в тумане носило бусу кругами.

— И ладно, что недалеко. Легче будет вернуться.

— Чем дальше занесет, тем больше узнаем, — смиренно возразил монах.

— А путь обратный?

— Обратный путь отыскать легко. Держи в море на полночь, всегда на полночь, и непременно уткнешься в землю.

Маиор всмотрелся из-под ладони:

— Что за земля?

— Может, Пурумушир-остров, — ответил монах все так же смиренно. — Если так, то места известные. Ходили на Пурумушир казаки.

— Чьи?

— Данилы Анцыферова.

— Вора и бунтовщика?

Видно было, что брат Игнатий хотел смиренно кивнуть, но кто-то из казаков, все слышавших, крикнул:

— Совсем не вора, а законного атамана!

— Какой шельмец крикнул такие неистовые слова? — схватился маиор за саблю.

Только зря схватился. В тот день Бог не помог маиору. Навалились на него, в один миг отобрали оружие. Связанного по ногам и рукам бросили в лодку. Со смехом свезли пленника на каменистый берег, хотели сорвать с головы парик, но того брат Игнатий не позволил. «Пусть сидит в парике, — сказал, посмотрев на маиора. — Так прельстительнее». И заставил посадить связанного маиора на большой плоский камень. Рядом на тряпочке разложил синий одекуй-бисер, некоторые дешевые ножи и дешевые украшения.