Русская революция и «немецкое золото» - Геннадий Соболев

Как известно, в середине сентября 1917 г. Ленин направил из Гельсингфорса в Петроград свои письма – «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание», адресованные ЦК, ПК и МК большевиков. Менее известно, что при обсуждении этих писем на заседании ЦК 15 сентября многие его члены сочли содержавшиеся в них предложения неприемлемыми для настоящего момента и проголосовали за сохранение этих писем только в одном экземпляре. При этом ЦК поручил своим представителям в Петербургском комитете и Военной организации большевиков «принять все меры, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах»[500]. Чего, собственно говоря, испугались Каменев, Зиновьев и другие большевистские руководители, решив ослушаться своего нетерпеливого вождя? Ведь он их уверял, что большинство народа за них, большевиков, что, «предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет»[501]. К тому же и «сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами помешать должно и можно, только действуя быстро»[502]. Правда, здесь же Ленин утверждал, что активное большинство революционных элементов обеих столиц, оказывается, достаточно, чтобы «увлечь массы, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее», и потому считал возможным не ждать начала стихийного взрыва недовольства масс. Вот это-то и настораживало не столь решительных членов ЦК, связывавших определенные надежды с Демократическим совещанием и выборами в Учредительное собрание и не желавших попасть еще раз в положение вождей подвергнутой остракизму политической партии. Но Ленин снова и снова атакует ЦК письмами и записками с настойчивыми предложениями покинуть Демократическое совещание, бойкотировать Предпарламент, готовить восстание. Перебравшись в Выборг, он пишет статью «Кризис назрел», которую начинает со слов: «Нет сомнения, конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а по всей видимости, также и всемирной истории…»[503]. В начале военных выступлений на флоте в Германии вождю большевиков уже видится канун всемирной пролетарской революции, а его соратники в Петрограде никак не хотят этого замечать и продолжают оставаться в Предпарламенте. И тогда он решает обратиться к собравшейся в те дни питерской городской конференции большевиков с письмом, в котором бросает на чашу весов в пользу восстания последний аргумент: заговор империалистов против русской революции. «Не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планами правительства переселиться из Питера в Москву, – писал Ленин, – что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англо-французскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем»[504]. Помимо всего прочего, этим вопросом большевистский лидер как бы снимал с себя обвинение в шпионаже в пользу Германии и указывал на действительного пособника Германии – Керенского. Но на делегатов петроградской конференции большевиков этот аргумент не произвел должного впечатления. Заслушав адресованное им письмо Ленина, призывавшее «все силы мобилизовать, чтобы рабочим и солдатам внушить идею о безусловной необходимости отчаянной, последней, решительной борьбы за свержение правительства Керенского» и содержавшее подготовленную с этой целью резолюцию, они не поддержали его предложение обратиться в ЦК, чтобы он принял «все меры для руководства неизбежным восстанием рабочих, солдат и крестьян для свержения противнародного и крепостнического правительства Керенского»[505]. Впрочем, это не было большой неожиданностью для вождя большевиков: руководство столичной организации, хотя и было настроено решительно, но выделялось своей самостоятельностью, и даже не побоялось в свое время отвергнуть с первого раза его Апрельские тезисы.

Но какое это уже имело значение, когда большевистская фракция под давлением Ленина и при поддержке Троцкого все-таки вышла из Предпарламента, когда сам большевистский лидер тайно вернулся в Петроград и сразу же потребовал собрать немедленно ЦК с целью решить, наконец, судьбу восстания. И она была решена 10 октября 1917 г. на тайном заседании ЦК, на котором присутствовало 12 членов из 21. После страстного выступления Ленина за восстание голосовали вместе с ним 10 членов ЦК – Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов (Оппоков), и двое – Каменев и Зиновьев – против. Последние посчитали необходимым разъяснить свою позицию и обратились к ведущим большевистским организациям с заявлением. В нем они предупреждали, что «объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции», потому что «в России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат. Но все остальное под вопросом»[506]. Однако отстоять свою позицию и преодолеть ленинское влияние Каменеву и Зиновьеву было не под силу, и они, будучи заклейменными как «штрейкбрехеры революции», сдались на милость вождя еще до начала восстания. Троцкий не преувеличивал, когда позднее писал в своем дневнике, что если в октябре 1917 г. в Петрограде не было бы Ленина и его, то и не было бы Октябрьской революции.

Тем не менее исходившее от двух авторитетных членов ЦК и получившее распространение в большевистских кругах предостережение не переоценивать степень готовности рабочих и солдат идти на восстание вызывало необходимость обсудить этот вопрос более обстоятельно на всех уровнях большевистского руководства. Нельзя было не считаться и с тем, что против восстания выступали левые эсеры, сотрудничавшие с большевиками в Петроградском Совете и стремившиеся к образованию социалистического правительства на Втором Всероссийском съезде Советов. Орган левых эсеров «Знамя труда» предупреждал, что «выступление рабочих и солдат в данный момент было бы злейшим преступлением», что «те, кто призывает массы к выступлению… для захвата власти, лгут: их призыв есть призыв не к победе народной воли, но к ее самоубийству»[507]. В том же духе высказался в середине октября 1917 г. на Первой Всероссийской конференции фабзавкомов один из лидеров левых эсеров Б. Камков: «Итак, мы приближаемся к созданию однородной власти. Возникает вопрос, как реализовать эту власть. Можно ли, допустимо ли организовать ее революционным натиском одного города? Как революционные социалисты, мы, разумеется, признаем и допускаем демонстративные давления на общественное мнение и на всякие учреждения, не исключая даже из них Учредительное собрание. Я говорю о давлении со стороны революционного авангарда. Но революционные социалисты должны быть ответственными политиками, должны учитывать последствия своих выступлений»[508].