Дорогой чести - Владислав Глинка

— Так-таки и ушел, не захотел в полк идтить! — сквозь смех говорила она. — Перечти, батюшка! И за него двадцать рублев сулят? За двойной нос, видно…

И уже вместе обращали они внимание на заграничные новости, почему-то печатанные на последней странице газеты. Узнали, что Наполеон после происходивших в Дрездене торжеств, на которых его окружало множество коронованных вассалов, выехал к армии, собранной у русской границы для маневров. Разве это не пророчило войну? А впрочем, кто из, простых смертных угадает пути высокой политики?

Из тех же «Ведомостей» Непейцын выписал несколько объявлений о продаже колясок и дрожек, которые прочел Кузьме.

— Покорно благодарим, да мы и без грамотки их довольно сыскали, — сказал кучер. — Коль пожалуете десять рублев, то вполне годящие дрожки на неделе представим.

— Отчего так дешево и с таким сроком?

— Ремонту требуют, да его сами справим. А ход, право, добрый.

Привезенный назавтра на двор «добрый ход» представлял собой давно стоявшие на чьих-то задворках ржавые и грязные дрожки с рваным сиденьем, из которого торчала пакля. Но Кузьма, подвязав волосы веревочкой, уже обдирал их железным скребком, а свободный в этот день от Академии Петя растирал в горшке краску, и оба уверяли, что «на пасху поспеют в самый раз». Не очень поверив этому, Сергей Васильевич поехал на Пески.

А через два дня увидел Кузьму, который, сидя на крыльце, обивал подушку сиденья новой синей китайкой и на вопрос о дрожках сказал, что «сохнут на огороде». Проковыляв туда, Непейцын увидел экипаж, сверкавший вишневой краской, вздымая к небу свежевычерненные, связанные вместе оглобли.

— Молодец, Кузьма! — сказал Непейцын.

— Колера Петр Егорыч выбирали, — скромно отозвался кучер.

В пасхальный вечер он отвез Непейцына на Пески и остался там разговляться, а когда под утро ехали домой, сказал:

— Справедливо живут генеральши, по людям ихним видать. Ровно вы с Семеном Степановичем.

Непейцын ничего не ответил, хотя подумал, что нынче не первый раз слышит об этом сходстве. Когда собирались к заутрене, он ожидал дам в гостиной и прямо обомлел, увидев вошедшую Соню. Она нынче надела не черное платье, а голубое, тонкой шерсти, отделанное по вороту, рукавам и подолу белым атласом, и причесалась более нарядно. Восхищенный, он спросил:

— Ваш траур окончился?

— Да, неделю назад…

Возвратись из церкви, разговелись, и утомленная тетушка пошла к себе, а Соня с Сергеем Васильевичем остались за столом.

— Нынче дядюшка ваш, конечно, особенно по вас скучает, — сказала она. — Вот как судьба устроила: у обоих по близкой душе оказалось, около которых жить надобно. В детские годы они нас оберегали, а теперь наш черед пришел.

Вот и ответ на занимавшие его мысли. Пока жива Мария Кондратьевна, Соне из Петербурга нет дороги, как ему нельзя надолго покидать дяденьку. Но эти слова открыли Сергею Васильевичу, что и она думает о том же, не сомневается в их чувствах, открыли, какой ответ услышит, если решится говорить начистоту.

Вот какие мысли прервал своей похвалой Кузьма.

А когда подъезжали к дому, он снова повернулся к Непейцыну:

— Ежели куда ехать им пожелается, то извольте быть покойны — довезу в целости, разу не тряхну старую барыню.

Христосуясь со своими людьми, Сергей Васильевич от переполнявшей его радости вместо ранее предположенного рубля подарил каждому по три. Столько же сунул в карман Пете, а Марфе Ивановне поднес купленную по его просьбе Соней шелковую материю на платье.

— Хоть и жалко на старуху такое стратить, — сказала она, любуясь подарком, — да уж сошью напоследок, чтоб было в чем внуков и еще одного гостя дорогого в праздник встретить.

Что сделали с дареными деньгами Кузьма и Петя, Непейцын не знал, а Федор на святой же неделе купил гитару и в несколько дней научился бренчать на ней, подпевая романсы вроде такого:

Где смогу я взять искусство.Образ твой чтоб начертить?Непритворны сердца чувстваОт себя тебе открыть…

— Откуда подобного нахватался? — спросил Сергей Васильевич.

— Марфа Ивановна тетрадку дала, ихняя дочка давно списывала.

— Да ну? Покажи-ка…

Через минуту в его руках оказался альбомчик, оплетенный в пеструю мраморную бумагу, в котором полудетским почерком был переписан десяток стихов и наклеено несколько картинок от заграничных конфет, бог весть как дошедших до Сампсониевской улицы. На первой странице чуть дрожащей рукой — знакомой рукой учителя Полянского — было выведено: «Тетрадь сия дарится ученице моей Катеньке в награду за прилежание», и вписано им же четверостишие:

Милый чижик желтобокий!Кверху, друг мой, не взлетай,Не клади гнездо высоко.Но в густой траве свивай.

«Из Капниста, кажется, — подумал, закрывая тетрадь, Сергей Васильевич. — И не без намека на Тумановского. Или дарено раньше его появления? Но как все меняется! Попади мне тетрадка пять лет назад, жадно бы перечитал стихи, печалился бы над ними. А нынче? Ну, оно и лучше… Где же для меня та густая трава, в коей гнездо вить буду? Ступино, верно?..»

— А на струнах я к виршам сам прибираю, — гордо сказал Федор.

— Ну, молодец, — похвалил рассеянно Непейцын.

На фоминой неделе он предложил дамам располагать его дрожками и поручился за бережность Кузьмы. Однако тетушка, собиравшаяся поехать в Лавру на могилу Николая Васильевича, отказалась сесть на «вертлявку», как она выразилась, и послала Маркелыча нанять карету. Зато Соня захотела съездить в Гостиный двор.

Сергей Васильевич вызвался сопровождать ее и надолго запомнил радость сидеть так близко на колеблющихся дрожках, вдыхать запах ее духов, несколько раз поддержать на ухабах за талию. Да, да, надобно объясниться, услышать от нее слова, без которых нельзя решить, как жить дальше, даже ежели война начнется завтра…

В этот вечер его ждало первое письмо из Ступина. Дяденька просил держать при себе Кузьму, сколько понадобится, оттого что по полям ездят верхами либо в одноколке. Затем было сказано, что урожай, сколь можно судить по приметам, будет хорош. Пока все здоровы, но очень обеспокоены небывалым движением на большой дороге. В сторону Витебска каждый день проходят войска и обозы, едут на почтовых и на своих офицеры. То же, сказывают, делается и на тракте, что идет западнее их, с Острова на Себеж и Дриссу. Отчего полагать должно, что война с французами может приключиться в сие же лето. Им с Моргуном хоть прискорбно, но приходится признать, что и для волонтерства устарели, а крестнику не пришлось бы седлать Голубя да ехать искать полковника Властова, про которого рад был прочесть в письме, — такого не зря тащил из воды.

Дочитав письмо, Сергей Васильевич при неверном свете сальных свечей заметил второе, также прислоненное к шандалу. Ага, от Захавы, которому, видно, Петя сообщил, что он в столице. Начиналось так:

«Теперь, когда явственно обозначилась опасность грядущей войны, нам не приходится понукать мастеровых. Домашние промыслы решительно заброшены, и силы всего сословия обратились на дело оружия. Стыжусь прежнего своего дурного мнения о туляках и во всем согласен с Алексеем Михайловичем. Чудом кажется сия перемена, но она пред глазами, и спешу сообщить ее вам, которому, может статься, уже пришло время точить шпагу, ибо отставка, помнится, по словам вашим, не закрывала службы во время ратное А теперь кругом только и твердят, что

Чувства пылкие, творящие героя,Покажут скоро все среди кровава боя…»

Отложив письмо, Сергей Васильевич задумался. Люди полагают, что пойдет воевать, а он до сих пор не знает, как поступит. Сам возмущался словами Аракчеева — тогда казалось, что в мирное время с деревянной ногой легче исправно служить, чем в военное. Значит, в военное считал себя непригодным? Однако Властов твердо сказал, что возьмет в полк и корпусному командиру отрекомендует. И все говорят, что война сия будет жесточе всех прежних… Но так или иначе, для любой службы надобен указ об отставке. Пора в Сенат наведаться, подтолкнуть. А там видно будет…

Любезный столоначальник сказал, узнав Непейцына, должно быть, по трости:

— Указ об отставке вашей с мундиром и пенсией уже изготовлен, мной проверен и подписями господ сенаторов скрепится в одно из ближних присутствий.

Сергей Васильевич положил на стол обернутые в прозрачную бумагу пять золотых и просил ускорить подписание. Чиновник поправил стопку бумаг перед собой, и деньги исчезли, а он сказал с видом участия:

— Нам строжайше приказано незамедлительно составлять все бумаги, нужные офицерам, выходящим из любой службы, раз известно, — он слегка понизил голос, — что вот-вот война откроется, а вскорости ополчение объявят, как, изволите помнить, в тысяча восемьсот седьмом году… Но от того же предмета, то есть от подготовления войны-с, и других дел набегает вот столько-с. — Он показал под самым подбородком. — Однако не извольте сомневаться, ваш указ я продвину-с.