Отражение - Александр Ульянов

– Ну как вам? – Игорь первым подал голос.

– Словами не передать! – восхищенно ответил я.

– Про это место никто не знает, – с гордостью сообщил паренек, – ну, кроме наших, конечно, а больше никто. Здесь берега топкие, это единственное место, где можно в воду войти.

– Эх, жалко купальники не взяли, – огорчено вздохнула Ринка.

Действительно, об этом как-то не подумали, а знали же, что идем на озеро. Вода всем видом манила в свои объятия. Всё-таки, было в этом месте что-то магическое, первобытное: легкий шум леса, редкие всплески воды от выпрыгивающих рыб. А воздух! Воздух пьянил, после городского смога, такое обилие кислорода кружило голову.

– А вы знаете, мы тут по-простому! – Игорь фыркнул и рассмеялся.

Он скинул с ног шлёпанцы и, улюлюкая и поднимая тучу брызг, влетел в воду. Вынырнув, отфыркиваясь и тряся головой, чтобы откинуть мокрые волосы со лба, весело закричал:

– Ну, давайте же, смелее, что же вы! – он отвернулся и широкими неумелыми гребками стал выбираться поближе к центру озера.

– Может, сходим до машины? – неуверенно предложил я и тут же понял, что будет потерян тот самый миг первого раза: мы уже вернемся, зная, что увидим и зачем пришли.

– Па, ты, что, никогда в одежде не купался? – Ринка уже пробовала воду босой ногой.

Через минуту мы уже были в воде, я отплыл подальше и перевернулся на спину. Как же хорошо, вот так просто лежать на воде и наслаждаться небом.

Кстати, а старик оказался прав: от горизонта надвигалась грозовая туча. Может, и правда, переночевать у Прохора? Старик мне нравился, чувствовалась в нем мудрость прожитых лет, но не было той снисходительности, с которой многие пожилые люди общаются с более поздними поколениями. Общаться с ним было легко, вот только Дедом называть, язык не поворачивается; надо будет узнать его отчество.

Решено: на ночь точно останемся, а там, может, и на недельку задержимся, если Ринка возражать не будет, а она и не будет: понравился ей этот рыжий парнишка. А он-то каков! Прямо при отце кадрит девчонку, без тени смущения, но надо отдать ему должное, получается у него это здорово, без той напускной бравады, а как-то легко, непринужденно. Я в его возрасте был закомплексованным подростком, а он уже почти мужчина! Да почему почти? Нет никакого почти, мужчина и есть: живет один, самостоятельно, – значит, родители ему доверяют; опять же, в армию искренне хочет пойти, – значит, уже привык к самостоятельности, не боится быть отлученным от маминой юбки, – это похвально.

На лоб капнуло. Я открыл глаза и, как оказалось, вовремя. К моей лодыжке, очень осторожно, тянулась рука. Увидев, что коварный план раскрыт, Ринка развернулась в надежде удрать, но куда там! Мгновенно сгруппировавшись, я перевернулся, неглубоко нырнул и, поймав отбивающуюся ногу, потянул вниз, дав возможность набрать воздух, я утянул девочку под воду, сам вынырнул и устремился к берегу.

– Как ты меня заметил? у меня же почти получилось! – меня догнал обиженный голос.

Есть у нас такая игра: Ринка пытается меня застать врасплох, но ей еще ни разу не удалось. В этот раз, уже почти: если бы не капля, то я бы ее проворонил.

Кстати о капле, я посмотрел на небо: туча подошла уже совсем близко, над нами были серые облака, солнце еще глядело в последнее окно, но это ненадолго. Ветер заметно усиливался и даже на этом, прекрасно защищенном от ветра озере появились первые волны.

– Почти не считается, – крикнул я, – догоняй, уже дождь собирается!

Игорь, уже стоял на берегу; я выбрался из воды, поднял футболку, обтер ею лицо и ладони. Надев футболку прямо на мокрое тело, я принялся собирать с земли остальную мелочевку: перед купанием пришлось всё выгрузить из карманов.

– Ну что, пойдем, Катюшка догонит, – взглянув на Игоря, сказал я закуривая и крикнул дочери, – Ринка, догоняй, мы пойдем потихоньку!

– Вы только далеко не уходите! – крикнула она в ответ, уже подплывая к берегу.

Дождь застал нас, когда мы втроем выходили из леса. Всё затихло, как бывает перед грозой, а потом кто-то просто открыл кран. Тугие струи стегали нас по спинам, ускоряя наш бег к дому деда Прохора. Смеясь и пытаясь как-то отжать одежду, мы ввалились в сени. Бабки Антонины уже не было, Прохор вышел к нам навстречу.

– Я же говорил, что дождь будет, – улыбался он, наблюдая за нашими бесполезными попытками, – и спину сразу отпустило.

Я посмотрел в окно: ливень шел плотной стеной, поднялся ветер, из-за стены воды даже не было видно дома напротив.

– Ладно, всем пока, побегу к себе! – Игоря явно веселила ситуация. – Вот это ливень, никогда такого не видел, заходите если что! – Он рассмеялся своей незатейливой шутке, и, втянув голову в плечи и пригибаясь, выбежал под дождь. Я последовал его примеру, нужно было достать из машины сухие вещи. Да и кое-какие припасы не помешали бы.

Через четверть часа, переодевшись в сухое и приведя себя в порядок, мы сидели за столом. Трапеза была незатейливой, но как нельзя лучше подходящей ко времени и месту. На столе появился чугунок, в котором оказалась ароматно пахнувшая тушеная картошка с мясом, рядом стояла небольшая деревянная плошка с квашеной капустой, тут же соленые грибочки. Венец стола Прохор прятал, с хитрым взглядом, за спиной.

– Алле-оп! – воскликнул он и водрузил на стол литровую бутыль, запечатанную воском. – Это для нас, Семен, как обещал, такого ты больше нигде не попробуешь.

Самогон, и правда, выглядел необычно. Насколько я помню, он должен быть мутный, именуемый, вроде, первачом, или уже прозрачный, второго или третьего перегона. Здесь же я наблюдал прозрачную жидкость без примесей, но янтарного цвета, с легким зеленоватым отливом.

– А для Катюши у меня тоже кое-что припасено, – он подмигнул девочке и, с видом заговорщика, достал из буфета графин, – земляничное вино, тоже собственного производства.

– Ей еще только четырнадцать, – напомнил я.

– Па-апа, – обиженно протянула дочка, – ну попробовать-то можно?

– Вот правильно говоришь, внучка. Семен, поверь старому человеку, пара бокалов хорошего домашнего вина, сделанного с любовью, еще никому не повредила. Так что я на правах старшего и хозяина дома разрешаю! – Прохор распушил бороду и сделал страшное лицо. Ринка прыснула со смеху, и я махнул рукой.

Напиток, в самом деле, был хорош. Язык не поворачивался назвать его вульгарным словом «самогон». Чувствовались травы, мед, и что-то еще, очень знакомое, но неуловимое, никак не удавалось сосредоточиться на отдельном фрагменте, букет постоянно менялся. Ринка, осторожно попробовав из своего бокала и заметив мой взгляд, довольно закатила глаза, давая понять, что вино такого же превосходного качества. Не удержавшись, позже я попробовал из её бокала: вино оказалось очень легким, не крепче пива, вкус был удивительно богатым и насыщенным, а послевкусие держалось очень долго, не торопя себя обновлять. Прохор был очень доволен произведенным эффектом, он действительно оказался мастером в этом деле. Бывал я в дорогих ресторанах, пробовал я элитные напитки, в том числе и бешеных лет выдержки, но они все меркли по сравнению с тем, что делал этот старик в богом забытой деревне.

Беседа текла легко и непринужденно. Прохор назвал своё отчество – Никитич; всё-таки, он не был тем стариком, к которому относишься с легкой иронией: мол, что с него взять – возраст. Я воспринимал его мужчиной намного старше и опытнее себя и испытывал значительную долю уважения. Он рассказал, что на фронт попал с первых дней войны, служил в разведке, был награжден многими медалями, а когда из-за чьей-то ошибки его взвод наткнулся на засаду, он единственный остался в живых, но был раненым схвачен. Из плена удалось сбежать; тяжело раненный он смог мало того, что вернуться в часть, а еще и захватить языка. Если бы не этот язык, говорил он, упекли бы его в штрафбат, как пить дать, но всё обошлось. После войны перебрался с семьей в город, работал на заводе.

Однажды они, с супругой и детьми, поехали в цирк, автобус попал в аварию; из сорока пассажиров выжил опять только он. Сыновья погибли у него на руках, над женой несколько дней трудились врачи, но и ее спасти не удалось.

Слушая рассказ о нелегкой судьбе, я и не заметил, как мы ополовинили бутылку. Потом Прохор Никитич переключился на нас, был удивлен, что я работаю обычным дальнобойщиком, признался, что сначала относился ко мне с опаской. Мы с Ринкой от души посмеялись над моей бандитской внешностью. Посочувствовал, что мне тоже довелось побывать в горячих точках. Мне не понятно, говорил он, мы сражались за свой дом, мы знали, на что идем и что защищаем, а ради чего эти войны? Он сокрушенно качал головой и чмокал губами.

Заметив, что Катеринка начала скучать, он перевел разговор на нее, интересовался нынешней молодежью, вспоминал свою юность, но без той нравоучительной нотки, мол, вот в наше время такого не было, а искренне сравнивал, о чем-то жалел, что-то ему не нравилось. Ринка звонко смеялась над шутками. Щеки ее порозовели, второй бокал стоял недопитый и был отодвинут, давая понять, что она прекрасно себя контролирует. Этого нельзя было сказать обо мне. Дедовский напиток имел еще одно свойство, он удивительным образом скрывал свой градус: я был полностью уверен, что употребляю нечто не крепче наливки, а оказалось, как признался сам Прохор Никитич, что в этой огненной воде почти шестьдесят градусов.