В плавнях Ханки - Вознюк Юрий Владимирович

   —Собственно, за этим я сюда и приехал, — сказал он. — Мне давно говорили, что он устроил здесь кормушку, — кивнул он в сторону Стрельченко.

   —Ну, ладно. Спасибо, и ни пуха ни пера, — начал он прощаться с нами. — А я сейчас займусь этими родственниками. Каким будет это занятие, я знал. Костя был непримиримым к браконьерам. Представляя, что здесь произойдет, я спросил его, как же он будет выбираться отсюда.

   —К вечеру приедет Вахов, — ответил он. При упоминании этой фамилии лицо у Стрельченко вытянулось еще больше. Вахов был районным охотинспектором, грозой ханкайских браконьеров. На прощанье Кудзин дал нам бланки протоколов на нарушения правил охоты.

   —Если вы мне скажете, что за месяц не встретили ни одного браконьера — я вам все равно не поверю.

   Вновь прошли мы озеро лотосов и, придерживаясь кромки растущих в воде кустов, вышли к устью реки. В устье она имеет ширину метров до восьмидесяти и медленно несет свои воды между низкими берегами, покрытыми высокой травой. У пограничного столба заказника мы свернули в первый попавшийся рукав и двинулись к южному берегу Тростникового. Эта часть залива носит название Цаплинника за великое множество цапель, гнездящихся здесь. Сейчас большая часть их уже откочевала к югу.

   Продвигаясь на запад, мы стали исследовать берега Цаплинника. Были они заболоченными, со множеством озер, соединенных с заливом протоками, Лабиринт их не уступал Богодуловским, и место для охоты выглядело ничуть не хуже. Постепенно берег начал заворачивать к северу. Скоро, заглушив моторы, мы остановились.

   Вот где-то здесь, в это же время года, больше шестидесяти лет назад, вышли Арсеньев и Дерсу Узала к озеру Ханка. Может быть, совсем рядом от места, где мы стоим, провели они ночь, спасаясь от снежного бурана. С тех пор много буранов пронеслось над озером, но все так же шумят ханкайские камыши.

   Через один из проходов мы вошли в Цаплинник и начали удаляться от Тростникового. Порой казалось, что протока кончается, но стоило раздвинуть кусты камыша, как впереди снова открывалась чистая вода. Стайки чирков и прочей мелкой птицы плавали по ней и при нашем появлении не торопились взлетать. Спутники мои, горя нетерпением, остановились на одном из плесов и начали устраивать свой лагерь. Я двинулся дальше. Вскоре протока кончилась. Плес, на который я выехал, был окружен плотной стеной тростника и травы. Поднявшись во весь рост, я заметил с одной стороны небольшую перемычку, на котором лежали несколько мелководных озер. Место, на мой взгляд, было очень удобным для дневки птицы.

   Добравшись до первого озера, я загнал лодку на плавун, замаскировал ее и принялся собирать свой сборный разъездной челнок. На твердой земле дело это несложное, но здесь, в зыбкой трясине, по колено в воде, пришлось провозиться долго. Под вечер в дальнем конце озера расставил чучела и сделал скрадок. Устроившись поудобней, я приготовился провести вечернюю зорю, как вдруг неожиданно быстро небо заволокло тучами и хлынул такой дождь, что об охоте нечего было и думать. Пока я добирался от чучел к моторке, на мне не осталось сухой нитки. Дождь барабанил по брезенту всю ночь, и только под утро небо очистилось и показались уже бледнеющие звезды. Я отправился к чучелам. Было еще темно, но все быстрее светлел восток. Неподвижно застыли камыши, вода и темные силуэты чучел.

   Просвистели над головой еще невидимые в темноте утки. Дрогнуло сердце, и руки крепко сжали ружье. Невдалеке что-то булькнуло и по воде побежали разбегающиеся дорожки. Ах, будь ты неладна! Чуть не выстрелил по ондатре. Не успело сердце успокоиться, как прямо перед глазами вырастает огромная тень. Дергаюсь, как на пружинах, и только в последнее мгновение сдерживаю себя — сова остается жить. Все чаше над головой раздается свист утиных крыльев. Верчусь, как заводная игрушка, стараясь сдержать волнение. Сколько лет охочусь и каждый раз не могу унять трепет сердца на зорьке! Но что это? С чего это вдруг поплыло чучело? Да это же утка! Откуда и когда она появилась! Выстрел разрывает тишину рассвета, и почти сразу же за ним грянули дуплеты моих друзей. Охота началась.

   Спустя полчаса я убедился, что место выбрал неудачно. Не все утки подсаживались к чучелам, большинство из них проносилось мимо узкого озерка, к тому же сбитая в полете птица по инерции перелетала чистую воду и падала в зарослях плавуна. Да и в другом я допустил ошибку. Стояла середина октября, птицы, готовясь к отлету, собирались в стаи и больше тянулись к открытой воде. Над плесом, с которого я приехал на это озерко, то и дело проносились их табунки.

   Выстрелы моих друзей гремели почти непрерывно, и мне оставалось только завидовать им. И все же часам к десяти утра у меня на воде плавало около десятка битых уток, да штук пять предстояло искать в траве. Из них я нашел только двух и, свернув свой табор, покинул озеро.

   На плесе я выбрал для стоянки мыс, заросший таким высоким камышом, что оп бесследно поглотил меня вместе с лодкой. Замаскировать моторку было делом нескольких минут. Расстановка чучел тоже заняла немного времени. На этот раз я решил стрелять прямо с лодки, оставив челнок для сбора уток. Ко времени окончания этой подготовки лет уток прекратился полностью. Птицы, выбрав укромные места, устроились на дневку. Я достал мокрую одежду, разложил на солнце и принялся готовить на керогазе обед.

   Занятый обедом, я не заметил, как к чучелам подсели и принялись нырять две чернети. Потом прилетели два лутка и гоголь. Вся эта братия то ли не замечала, то ли не боялась меня, занимаясь своим делом. Наблюдать за нырками всегда интересно. Никогда нельзя угадать, когда они нырнут. Все происходит так быстро, что только диву даешься, как это у них получается. Не один незадачливый стрелок жег патроны десятками, пытаясь добить этих ныряльщиков. Чернеть — типичная представительница этой утиной породы, и в Приморье ее встречается несколько видов. Плотным табуном, сверкая белизной грудки и подкрыльев, со скоростью торпеды несутся темные птицы на чучела. Для стрельбы чернети в лет требуется мастерство, и, пожалуй, прав был Илья Власов, когда говорил, что утятник начинается только с «чистого» дуплета по чиркам и чернети. Такие дуплеты запоминаются надолго. Скорость птиц так велика, что после выстрелов их тяжелые тела несколько раз рикошетируют от воды, поднимая фонтаны брызг.

   Из всех видов чернети мне больше всего нравится хохлат. Называется она так за свой хохолок, аккуратной челкой свисающий сзади ее головы. Селезень и утка хохлат чернети — очень дружная пара, и многие охотники не любят стрелять весной селезней этого нырка в присутствии их подружек. Много жалоб слышат они от осиротевшей уточки, не желающей улетать от убитого хохлатого супруга. Высоким и чистым голоском «кирр-кирр» оплакивает она гибель своего друга.

   Из всех уток чернеть самая беспечная. Завидев чучела, она сломя голову кидается к ним и может усесться едва ли не у ваших ног, удивленно рассматривая диковинное существо круглыми желтыми глазами. До глубокой осени оживляют эти многочисленные подвижные птицы уже замерзшие по берегам озера. Еще позже чернети 'летают от нас гоголи. Этот крупный белобокий нырок стоит отдельного рассказа.

   Прежде всего, удивительным является уже то, что появляются на свет гоголи в дуплах деревьев. Да, этот великолепный летун и ныряльщик, казалось бы, немыслимый в другой стихии, устраивает свои гнезда именно там. В юности я был немало удивлен, когда увидел, как только что нырявшая в глухой лесной протоке утка вдруг поднялась в воздух и уселась на растущую возле берега старую иву. В гнезде обычно бывает до девятнадцати маленьких пушистых птенцов. Приходит время, и родители переносят утят с дерева на воду. Поедая молодые побеги водорослей, личинок и слизняков, молодые гоголи быстро растут и к осени поднимаются на крыло. Широкогрудых, тяжелых красавцев нельзя спутать ни с какой другой птицей. Гоголи компанейские птицы, но держатся они всегда с достоинством. Черная с фиолетовым и зеленым отливом головка гордо и независимо поднимается над водой, и особенно симпатичными кажутся на ней два ярких белых пятна у клюва. Грудь и бока гоголя белого цвета, и их стремительное появление на фоне пасмурного осеннего неба подобно крупным хлопьям внезапного снега. Если лысухи могут на всей скорости полета вонзаться в тростник, то чернеть и гоголи с неменьшим успехом используют для защиты воду. Разве что на какую-то долю мгновения, совсем незаметную для неопытного взгляда, они гасят скорость и тут же исчезают с поверхности воды.