Индия. Записки белого человека (отрывки) - Михаил Володин

— Это мимоза, — девушка словно отвечает на мой немой вопрос и умолкает. Я тоже трогаю кустарник и говорю:

— А у нас она желтая. Ее покупают в марте, перед Женским днем, и дарят девушкам. Еще холодно, снег, и эти желтые шарики, как объяснение в любви.

Мы стараемся не смотреть друг на друга. Кажется, весь ашрам наблюдает за нами. Две недели наша история развивалась на глазах у трехсот индийцев, и они, должно быть, чувствуют, что сейчас между нами происходит что-то важное.

— Ты не бойся, я не замерзну, — Шанти словно не слышит меня и говорит о своем. — Я уже видела снег в горах. Даже трогала!

— Я не могу взять тебя с собой в Москву. Не могу, понимаешь? — мой голос кажется чужим, словно это и не я сказал.

— Warum? — как обычно, когда волнуется, Шанти переходит на немецкий.

— Потому что ты — черная. А в Москве полно своей сволочи, которая может тебя обидеть. Я буду сходить с ума всякий раз, когда ты пойдешь в магазин, — говорю я, и знаю, что лгу.

— Warum?

— Darum. Das ist Moskau.

Ночью, за три дня до отъезда, вновь зажужжал мобильник. Я читал записку, и чувствовал одновременно тоску и облегчение.

«Прости меня. Я все взвесила. Нам нельзя быть вместе, я не смогу видеть, как тебе больно. Мне слишком тяжело с тобой встречаться сейчас. Если можешь, не думай плохо обо мне и не ищи меня — меня здесь нет. Прощай, мой любимый. Твоя Шанти»

Она не смогла уехать ни в тот, ни на следующий день — не отпустили с работы. Несколько раз я видел ее издалека, но не посмел подойти. Шанти сама догнала меня, когда я уже выходил с рюкзаком за ворота ашрама. Лицо ее было бледным. Она была почти такой же белой, как я сам. В ее раскрытой ладони лежал бумажный пакетик. Я развернул его и увидел крошечные золотые сережки, которые так ей шли. На бумажке было написано: «Отдай их той, которую полюбишь после меня». Когда я поднял глаза от бумаги, она уже была далеко.

Я и сейчас уверен, что есть только один человек, который мог заставить Шанти сделать по-своему — ее мать. Шанти слишком любила и верила ей, чтобы пойти против ее воли.

Шанти, милая… Я вернулся в Москву, и Индия понемногу отступает. Вместе с ней отступаешь и ты. Первое время я очень тосковал без тебя, а потом путешествие заглушило воспоминания. Я все еще легко представляю твое лицо и могу вызвать из памяти голос, но ты давно перестала мне сниться. Постепенно я возвращаюсь в обычное состояние — уже способен наблюдать себя со стороны и иронически оценивать свои поступки. Мне кажется, все случилось так, как должно было случиться. Когда-нибудь, я уверен, мы встретимся и посмеемся над тем, как бродили по манговому саду, боясь дотронуться друг до друга. Но знай, — и это серьезно! — я всегда буду гордиться тем, что однажды меня любила невероятно красивая и отважная индианка!

От Шанти не было никаких известий четыре месяца, и я привык считать, что наш недолгий роман бесследно канул в Лету, как случается с большинством подобных историй: с годами понимаешь, что отличить любовь от влюбленности можно только тогда, когда все проходит. Но вот, на днях среди «спама» я нашел письмо с ее адресом и долго не решался открыть. Вот что она писала.

«Мой дорогой! Поздравь меня, я поступила в аспирантуру в Бостон. Уезжаю на учебу в марте следующего года. Это была единственная возможность оказаться, если не рядом с тобой, то хотя бы в твоем городе. Я совсем ничего о тебе не знаю. Как ты провел эти месяцы? Вернулся ли из Индии, или все еще здесь? Теперь я имею право задавать вопросы! Твоя Шанти».

И следом стояла улыбающаяся «рожа» — такая, какие ставят в электронных письмах.

11. Глава двенадцатая. Посланец аватара

Я судорожно рылся в сумке, пытаясь отыскать мобильник, который надрывно звонил, закопанный среди всякого хлама. Несмотря на вечерний час, за два дня до Рождества «Детский мир» был полон покупателей: несколько раз меня толкнули, я выругался, и, наконец, проклятый телефон нашелся. Трубка заговорила женским голосом.

— Здрасте, это — Люда. Мне сказали, что вы летите в Индию.

— Лечу... черт побери! — злобно ответил я. Впрочем тут же добавил: — Это не вам, меня здесь совсем затолкали.

— Вы где? Можно я к вам сейчас приеду?

— В «Детском мире». А зачем?

— Я хочу лететь вместе с вами. У меня отличный немецкий!

— Приезжайте, — согласился я. В последнее время городские сумасшедшие стали привычным дополнением моей московской жизни.

Через полчаса мы встретились в кафе «Джаганат», что на Кузнецком мосту. Люда оказалась типичной блондинкой и выглядела вполне себе ничего. Но было в ней что-то, что с первых минут меня беспокоило. Сама она приехала в Москву из Бишкека, училась в театральном, но бросила, перебралась в столицу и уже пять лет возила туристические группы — Турция, Кипр, Египет...

— Надоели эти турки! Хочется чего-нибудь другого, а английский на нуле. Вот и ищу, с кем полететь, — моя новая знакомая просительно смотрела на меня.

— А на немецком, надо полагать, в Турции говорит каждый второй, — съязвил я, но Люда не поняла иронии.

— Ой, там полно немцев! А местные давно научились по-русски, — сказала она с воодушевлением. Из нее вполне могла бы получиться актриса, если бы не неподвижное лицо. Оно-то меня и смущало. Скорее всего, из-за этой ее куцей мимики, да еще прямой, словно вытесанной из камня спины я и задал дурацкий вопрос, которого сам же немедленно и испугался.

— Вы, случайно, не служили? — спросил я.

Люда вздрогнула, словно я увидел что-то, чего видеть был не должен.

— Ага, во внутренних войсках. А как вы догадались?

Оказалось, что между Бишкеком и Москвой был еще и Саратов. Уйдя из театрального, она нанялась на зону — ту самую, где за десять лет до этого сидели последние советские политические. Диссидентов она, естественно, не застала, но сам факт, что я чаевничаю с бывшей надсмотрщицей, был мне неприятен.

Через неделю Люда позвонила еще раз и сказала, что билетов на мой рейс уже нет, и что летит она на три дня раньше.

— Я вас встречу в Дели, в аэропорту, — сообщила она. На том и попрощались. Я почувствовал облегчение и странную уверенность, что в Дели никто меня встречать не будет — так оно и вышло. Она со своим отличным немецким потерялась на просторах Индии, и я считал, что навсегда. Но вышло иначе.

После трех месяцев блужданий по Индостану я оказался в Путапатти — маленьком городке, в трех часах езды от Бангалора. Обойдя вокруг мандира самого известного из индийских гуру, Саи Бабы, и не найдя ничего для себя интересного, я отправился потолкаться в вечерней толпе. По улицам в белоснежных пенджаби гуляли «преданные» великого учителя. Они съехались в Путапатти со всех концов земли, но казались похожими друг на друга, как дети одних родителей. Их лица несли на себе отпечаток восторженности и простоты. На ходу они шептали мантры и перебирали четки. На стенах домов и в витринах висели портреты Саи Бабы, в лавках продавались сувениры с его изображением и кассеты с записью его песнопений, а внутри ашрама я набрел на библиотеку, где были собраны труды воплощенного бога, или аватара, как говорят индийцы. И не было там других книг! От всего этого веяло непроходимой тупостью и скукой.