ЧВК Херсонес - Андрей Олегович Белянин

– Александр Грин, – без малейшего знака вопроса определил некто (потому что совершенно непонятно, как там его следовало бы называть), – тебе никак не стоит называть нас. Мы можем читать твои мысли, словно знаки звёзд на пересечениях Млечного Пути.

«Хм, если вы читаете мысли, то, наверное, мне лучше помолчать», – подумал я.

– Это разумно. Говорить будем мы, ты откроешь рот, когда мы потребуем ответа.

«Интересно, а вот Земнов, когда качается, он пьёт анаболики или подкалывается чем-нибудь?» – неожиданно для самого себя задумался я.

– Не отвлекайся, – напомнил гость уже почему-то женским голосом. – Итак, нам важно понять.

«Да нет, если бы он сидел на химии, то рельеф был бы проработан до мышечной ниточки. К тому же от вина он редко отказывается, хлеб ест килограммами, масло трескает, углеводы в виде фруктов и овощей, белок тоже без всякой системы, так что вряд ли».

– Остановись!

– С чего бы, – вслух ответил я. – Это мой сон, творю какую угодно хрень! Не нравится – могу вообще проснуться.

– Давай я сделаю ему больно, – предложил один голос другому. – Но если он закричит, то сюда сбегутся все.

– И что? Мы сейчас нематериальны, просто растворимся, и всё.

– А смысл тогда лезть к нему в подсознание?

– Ну да, ты права. Мы не можем уйти без ответов на вопросы. Эй, Александр Грин? Ты способен к конструктивному разговору?

«Надо будет смеха ради купить ему такие спортивные стринги, в каких выступают культуристы. А то он слишком серьёзно ко всему относится».

– Хорошо, мы даруем тебе право отвечать нам вслух, – торжественно сообщил(ла) он(она). – Скажи, ты веришь в богов?

– В бога? – поправил я. – Верю, умеренно. Родители крестили в детстве. А уже в университете мы проходили религиоведение как основу зарождения самых разных видов и жанров изобразительного искусства. По сути, искусство и вера происходят из одного корня в попытке осознания окружающего мира и самого места человека в нём.

– Получается, он дурак, – вновь заспорили голоса.

– Зато образованный.

– Но он ничего не видит в упор!

– Возможно, это защитная функция психики, позволяющая не сойти с ума. Потому что не с чего сходить.

– От дурака слышу, – обиделся я. – И дуры тоже.

– Всё, ему не жить.

– Сам вали отсюда, гермафродит пидерменствующий! Это мой сон, развели тут…

Наверное, мускатное вино всё ещё не до конца выветрилось из моей бедной головы, поскольку я недолго думая запустил ему(ей) чёрным маркером прямо в середину лица.

– Попал?

Да, я попал во всех смыслах. Фломастер удачно разрисовал женскую половину носа!

– Между прочим, эта краска очень плохо смывается.

Странный человек вскочил со стула и бросился на меня, но случайно задел шнур настольной лампы. Да чего там, он его выдернул с мясом, прямо с розеткой, из стены.

Сверкнула короткая зелёная молния, моя комната опустилась во мрак, а неожиданный и странный гость при виде электрического разряда мгновенно растворился в воздухе…

Кажется, на этом моменте я проснулся, потому что точно помню, как встал с кровати, поднял лампу, кое-как осторожно засунул розетку в стену. Потом подобрал свой верный чёрный маркер, так кстати оказавшийся под рукой.

Выглянул в окно: ночь была тиха и абсолютно лишена тайн. Разве что горбун Церберидзе неспешно прогуливался вдоль забора, словно охраняя покой всего музейного комплекса. Я зевнул и вновь завалился на кровать. Больше снов не было. А утром тот же сторож постучал в мою дверь – передать просьбу директора непременно быть у него до завтрака. Судя по ухмылке старика, разнос мне не грозит, шеф в хорошем настроении.

– А-а-а! Больно!

– И что?

– Я же спал!

– А почему ты спал с таким серьёзным видом?

– Потому что пытался вспомнить, кто вообще заказал нам этот частный музей.

– Ты его не знаешь.

– Но почему тогда его знаешь ты?

– У женщин могут быть свои тайны.

– А у мужчин свои способы узнать правду…

– А-а, как больно-о…

– Повторить?

– Да-а!

Старик Сосо проводил меня до кабинета директора. Мне хотелось спросить у него, что он делал ночью в саду. Если, конечно, мне и это не приснилось. Образ странного гостя из двух половин до сих пор производил жутковатое впечатление, не позволяя просто выкинуть его из головы. Но, как говорится, кошмарных снов не запретишь, так что мало ли…

– Александр, дорогой мой, заходите! Мы вас ждём.

Я пожал протянутую руку Феоктиста Эдуардовича, а с Земновым мы уже тепло обнялись, как фронтовые товарищи. На столе были разложены возвращённые сокровища крымских скифов. Как оказалось, начальство прилетело в музей с первыми лучами солнца, и они вдвоём с Германом составили подробнейшую опись с фотографиями и весом каждого предмета.

– Моя сестра уже в курсе, она прибудет чуть позже. К сожалению, ни один предмет из этой замечательной коллекции нам не принадлежит, а значит, будет возвращён в другие крымские музеи. Хотя кое-что мы хотели бы попробовать выкупить, – он подвинул ко мне ту самую золотую подвеску, где тигр терзал лошадь. – Наш сотрудник утверждает, что она напоминает ему о прошлой любви. Я пошлю запрос руководству о покупке или обмене этой вещицы. Всё по-честному!

Великан опустил глаза и благодарно кивнул.

– Ваши премии уже зачислены на карту. Ах да, один момент… Скажите, в их запасниках действительно находится неучтённый Куинджи?

– Да. И я уверен, что это подлинник.

– Хм, – директор закусил губу. – Конечно, это не наше дело. Но если вдруг каким-то образом во время фашистской оккупации полотно могло быть вывезено из Крыма, то… Грин, вы не могли бы заняться этим вопросом?

– Разумеется. Я могу тоже обратиться с просьбой?

– Во внимании.

– Я хотел попросить выходной на сегодня, собирался выбраться в город отправить посылку родным.

– Ни слова больше! – Феоктист Эдуардович полез под стол, достал бутылку крымского коньяка и большую коробку щербета. – Это от меня вашим родителям. И не смейте отказываться! Вы меня страшно обидите, а я ещё после обещанной чурчхелы не отошёл…

Что ж, мне оставалось только поблагодарить. Не знаю, где ещё встречаются такие начальники, способные найти подход к каждому сотруднику и спаять нас не просто в коллектив, а в настоящую семью. Причём не силой или железной волей, а добротой, заботой и справедливостью.

Я не хочу другой работы, моё место здесь, и сердце моё на берегу Чёрного моря, в маленьком частном музее «Херсонес».

– И да, если вам удобно, задержитесь хотя бы на час после