Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нужно добавить, что исследователь, который ищет в этой истории указаний на продолжение, будет разочарован. Сам Ницше, когда бы ни упоминал о Лу в письмах – что случалось не часто, – скрывает свою эмоциональную заинтересованность и говорит о ней только как о друге. Существует только одно прямое упоминание о ней в «Ecce Homo», и оно имеет конкретную цель: предупредить неправильное понимание стихотворения «Гимн жизни». Ницше объясняет, что это стихотворение, положенное им на музыку в 1882 г., принадлежало не ему, а перу «молодой русской госпожи, фрейлейн фон Саломей, с которой я в то время был дружен» (ЕН-З, 1).
Книга Лу Саломей «Фридрих Ницше в его сочинениях», опубликованная в 1894 г., обходит молчанием события 1882–1883 гг.; ее мемуары, вышедшие посмертно, уже в 1957 г., также ничего не проясняют. Когда ее однажды, много лет спустя, спросили, поцеловал ли ее Ницше во время их путешествия к Монте-Сакро, она ответила, что не помнит.
Идея вечного возвращения держалась в резерве, чтобы в результате стать кульминацией «Заратустры»: она вводится в третьей части, написанной в январе 1884 г. в Ницце. С точки зрения поэтической мощи шестнадцать глав, составившие эту часть, превзошли все, что было написано Ницше прежде: местами он впадает в ложный пафос, но это не более чем естественный риск писателя, который пытается выдержать стиль на высокой отметке заданной им выразительности. Четвертая часть, написанная осенью и зимой 1884/85 г., задумывалась как первая часть второй трехчастной группы. Она явно уступает в стиле и не содержит новых идей, и Ницше хватило мудрости прервать работу: блистательное заключение третьей части – это настоящая вершина книги и печать, скрепляющая факт окончательного формирования к этому времени завершенного философского мировоззрения.
Глава 11
Заратустра
Я обучил их всем моим искусствам и стремлениям: собирать воедино и вместе свести то, что есть фрагмент, и загадка, и ужасная случайность в человеке.
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра
Между сочинениями «Веселая наука» и «Так говорил Заратустра» Ницше вышел на гипотезу о том, что все действия мотивированы жаждой власти. Пользуясь терминологией Шопенгауэра, он назвал свой принцип «воля к власти» и теперь с его помощью пытался дать картину возможной реальности без какой бы то ни было опоры на метафизику.
Понятие воли к власти впервые введено в главе под названием «О тысяче и одной цели». До сих пор существовало много людей, соответственно, много «целей», иначе говоря, видов морали; причина, по которой каждый народ имел ту или иную мораль, объясняется волей к власти – не только к власти над другими, но и, что более существенно, к власти над собой:
«Много стран и много народов видел Заратустра – так открыл он добро и зло многих народов. Большей власти не нашел Заратустра на земле, чем добро и зло. Ни один народ не мог бы жить, не оценивая; но если хочет он сохранить себя, он не должен оценивать так, как оценивает сосед.
Многое, что казалось благом одному народу, другому казалось стыдом и позором – так нашел я. Многое, что нашел я, называлось злом в одних краях, в других облекалось в пурпурную мантию достоинств…
Скрижаль добра висит над каждым народом. Вглядись, это скрижаль преодолений его; вглядись, это голос его воли к власти. Достойно хвалы то, что называет он трудным; все необходимое и трудное называет он добром; а то, что избавляет от величайшей нужды, редкое и самое трудное – славит он как священное. Все, что способствует его господству, победам и блеску, на страх и зависть своим соседям, – все это считает он возвышенным, первостепенным, мерилом и смыслом всех вещей» (З, I, 15).
Мораль, если ее понимать как тождество обычаю, теперь представляется самопреодолением народа: стадо обращает свою жажду власти против себя, он покоряет себя, научается подчиняться собственным велениям и в этом подчинении становится «народом». С самого начала своих философских писаний Ницше всегда чувствовал оправданность применения к индивидууму тех же критериев, что он применял к государству; он всегда рассматривал отдельную личность как нечто вроде государства в миниатюре, с теми же побуждениями к труду и теми же потребностями. Поэтому во второй части «Заратустры» он применил свою теорию воли к власти к индивидууму:
«Все живое проследил я; я прошел великими и малыми путями, чтобы познать его природу… Где бы ни находил я живые существа, там же я слышал язык послушания. Все живые существа суть существа подчиняющиеся. И второе: тот, кто не умеет подчиняться себе, будет подчиняться велениям других… И третье слышал я: что повелевать сложнее, чем подчиняться… Попыткой и дерзновением казалось мне всякое приказание: и живое существо всегда рискует, повелевая. Да, даже когда он повелевает собою: должен он также искупить свое веление. Ему суждено стать судьею, и мстителем, и жертвой собственного закона. Как же это случилось? – так спрашивал я себя. Что заставляет живые существа повиноваться и повелевать и, даже повелевая, повиноваться? …Где бы ни встречал я живые существа, там же находил я и волю к власти; и даже в воле слуги находил я волю быть господином. Воля слабого убеждает его служить тому, кто сильнее; и все же его воля желает быть господином над теми, кто еще слабее: лишь от этой единственной радости он не волен отказаться. И как меньший отдает себя большему, так, чтобы радоваться и властвовать над наислабейшим, так и сильнейший покоряется и ради воли к власти ставит на карту – жизнь… И там, где жертвоприношение и служба и любящие взоры, там также и воля быть господином. Там слабый тайными путями пробирается в замок и в самое сердце сильнейшего – и крадет власть. Жизнь поведала мне тайну. «Смотри, – сказала она, – я то, что должно снова и снова преодолевать себя. Конечно, вы называете это волей к творению или стремлением к цели, более высокому, далекому, более сложному: но все это одна единая тайна. Я лучше погибну, чем отрекусь от этого: и, воистину, где гибель и опадание листьев, там – вглядись! – жизнь жертвует собой – во имя власти! …Также и
