За чертой милосердия - Дмитрий Гусаров

Живяков молчал, был задумчив, больше прежнего старался участвовать в общих делах, тащил на себе то пулемет, то нехитрое хозяйство: пилу, топор, связку взрывчатки — другим это очень пришлось по душе, понравилось поначалу и Васе, а потом даже стало обидно за отделенного — чего уж так стараешься, будто вину заглаживаешь? Не испытывал он доверия к подобной переменчивости у людей… Если виноват, в открытую признайся, а характера держись.

Людская переменчивость была особенно подозрительна для Васи потому, что знал он свою слабость — был сам удивительно податлив на любое проявление к нему доброты. Иногда и понимал, что человек подкатывается к нему не без задней мысли, не раз обжигался на этом, прятался потом за напускное безразличие ко всему, но пустяковое доброе дело или даже слово трогали его до глубины души, и опять хотелось верить заново.

Поэтому, когда на очередном коротком отдыхе Живяков раскрыл мешок и молча протянул ему кусок сухаря, у Васи от чувства благодарности и волнения перехватило горло, он не знал, что делать, как поступить, стал отнекиваться, прятать руки за спину, а потом, когда сухарь все же оказался у него, он грыз его стыдливо, как бы нехотя, а сам мучительно думал, чем бы поскорее отплатить Живякову.

На высоте 195,1 им снова выдали продукты. Досталось немного — не больше дневной нормы. Живяков собрал отделение и предупредил:

— Ребята! Каждый получил поровну. Если хотите выжить, то каждый должен съедать столько, сколько я. И ни крошки больше. Буду строго следить. Все делим на четыре порции и без команды не трогаем.

Васе он сказал:

— Будешь питаться со мной. Продукты, которые остались у меня от прошлой выдачи, будут нашим энзэ.

Этот привал был как праздник. Стояли больше суток, погода выдалась солнечная, дважды разводили костры, варили похлебку из концентрата, хорошо отдохнули, а главное — взводу Бузулуцкова неожиданно повезло: когда отряд ушел за продуктами к Сидрозеру, его оставили с бригадой. Правда, финская разведка после полудня два раза обстреляла передовые посты отряда имени Антикайнена, убила двоих партизан, сама понесла потери и скрылась, но это давно уже стало привычным и не испортило хорошего настроения.

Утром бригада ушла к переправе.

Бузулуцков отвел взвод к восточному склону высоты и расположил круговой обороной. С двух сторон, с юга и востока, далеко просматривалась открытая болотистая низина — здесь можно было держать лишь одного-двух наблюдателей, а основные силы сосредоточить на других участках. С востока ожидался и подход отряда. В случае появления крупных сил противника решено было бой не принимать — обстрелять его издали и отходить на соединение с отрядом.

Первое время все лежали в обороне, вслушиваясь, как затихают звуки удаляющейся бригады. Вот и последний боец тылового охранения мелькнул и скрылся между деревьями — стало тихо, одиноко и томительно. Потом стали дежурить попеременно. Половина людей в обороне, половина — на отдыхе.

Продуктов снова ни у кого не было, есть хотелось невыносимо, и оттого время тянулось удивительно медленно.

Бузулуцкову впервые за весь поход выдали карту, он безотрывно рассматривал ее, с радостным удивлением натыкался на памятные высоты, озера, болота, по которым прошла бригада за тридцать девять дней похода. Это было даже странно — вдруг сразу, словно бы с огромной высоты увидеть весь путь, на который было затрачено столько времени и сил, а теперь не требовалось и минуты, чтоб заново пробежать его.

Поначалу свободные от дежурства бойцы лишь с завистью поглядывали в сторону комвзвода — карта почему-то считалась таким секретом, что и украдкой подсматривать было неловко, — однако Бузулуцков изучал ее так долго и с таким нескрываемым интересом, что вскоре со всех сторон над ним нависли любопытные головы. Главный вопрос был — где находимся и далеко ли еще идти?

Напрямую получалось совсем близко: сорок километров до ничейной земли. Потом радость сменилась унынием — пути напрямую не было, требовалось обходить с севера систему озер, и тут километры приходилось считать многими десятками.

Бузулуцков даже пожалел, что допустил ребят к карте.

Отряд не возвращался, вокруг было тихо, и Бузулуцков снова сократил число бойцов в наряде: на линии обороны оставил в секрете пулеметы и несколько наблюдателей.

Около полудня, когда Чуткин сменился с очередного дежурства, Живяков как бы между прочим сказал:

— Время теряем, а ребята опять без жратвы остались… Ты, Чуткин, не хотел бы сходить порыбачить?

— А чё? — охотно согласился Вася. — Только где тут рыбачить?

— Если на ламбе попробовать, а?

С юго-запада к подножию высоты примыкало округлое озерцо, опушенное низкими плотными зарослями ивняка и ольшаника. Было оно такое маленькое, спокойное и тихое, что серьезного рыбацкого интереса не вызывало. Тем более что и находилась ламбушка за линией обороны. Лежа в секрете, Вася и сам не раз присматривался к ней, солнечные блики так и тянули туда взгляд, но коль уж и была в озерце рыба, то наверняка крохотные черные окушки, похожие на головастиков. Вот если бы Живяков отпустил его на большое озеро, видневшееся верстах в полутора, за болотом, тогда другое дело, там, поди, можно поймать на блесну настоящую рыбу, так что и ног жалеть не придется…

— А ты хоть окушков подлови, — мягко настаивал Живяков. — И окушки пойдут в дело. Я договорюсь с командиром взвода. В наряде я подменю тебя. Вещмешок не забудь! На открытые места не лезь, по-за кустами старайся…

Вася молча собрался и пошел.

Озерцо-то оказалось не таким уж и маленьким — метров двести в поперечнике, а главное — светлым и рыбным. Чуткин понял это сразу, как только, выбрав место поукромней и поудобней, взглянул на воду. По поверхности гуляли на солнце стайки мелкой плотвы, а раз есть плотва, то должна быть и щука. Или хотя бы крупный окунь: ведь питаться хищникам есть чем.

Сдерживая знакомое и приятное чувство нетерпения, Вася привязал к удилищу свою шелковую ссохшуюся лесу, поймал несколько мух покрупнее, сделал заброс, но зацепить на большой крючок крохотную плотицу оказалось делом нелегким. Рыбешки охотно «тюлюпали» насадку, но никак не попадались. Даже зло брало, так хотелось поскорее закинуть удочку на живца и одновременно начать блеснение. Комбриговский подарок так еще ни разу и не опробован в деле.

Время шло, а ничего не получалось. Мошкара, казалось, слетелась со всего побережья, висела над ним темной тучей, впивалась в лицо с таким бесстрашным остервенением, что хотелось самому кинуться в воду.

Наконец повезло. Вася бережно снял серебристую, неподвижно повисшую на крючке плотичку, насадил ее под плавничок, сделал чуть глубже спуск, закинул подальше, облегченно вытер с лица пот, повернулся к вещмешку, чтобы достать комбриговскую блесну, и застыл в оцепенении.

В узком просвете между кустами, в каких-нибудь тридцати—сорока метрах от себя, он четко увидел серо-голубую спину поднимающегося по косогору человека. Он удалялся какими-то странными бесшумными рывками, пригнувшись и поглядывая то вправо, то влево, словно кто-то гнался за ним; потом в проеме зарослей — чуть дальше и выше по косогору — появилась еще одна такая же сгорбившаяся фигура… Вася все уже понял, ведь мысль о возможной опасности не оставляла его ни на минуту, он уже догадался, что на высоту наступает целая цепь егерей и видит он лишь несколько крайних, но верить все равно не хотелось.

Машинально Вася залег, притянул винтовку, тихо перевел затвор, а сам все еще думал — неужели же это правда?.. Почему же молчат наши посты? Неужели они заметили финнов и неслышно отошли? Он мог бы еще спастись. Стоило поглубже нырнуть в кусты и переждать — ведь цепь шла наискосок и уже оставила его позади себя.

Если бы он был уверен, что взвод успел отойти, то, наверное, так бы и поступил. Но стоило на мгновение представить себе безмятежно сидящих вокруг комвзвода товарищей и разморенных жарой постовых, когда от истощения и усталости хоть подпорки меж веками ставь, — как решение пришло само собой.

Наскоро прицелившись в ближайшего егеря, Вася нажал спуск. Гулкое эхо выстрела укатилось куда-то за гору.

Он успел сделать еще два выстрела, и лишь после этого по верхушкам кустов шарахнули с разных сторон автоматные очереди. Но ни одна пуля не задела его.

Он понимал, что никаких шансов на спасение у него нет, и все же задом сполз с кромки берега в воду, в надежде перебраться за кустами в другое место, пробежал несколько шагов, но длинная очередь с другой стороны озера полоснула по спине, он упал, так и не успев услышать, как через несколько секунд загрохотали на высоте партизанские пулеметы.

Он лежал на прибрежной отмели, и долго, до самого вечера, буро-красное пятно расплывалось по мелководью, привлекая стаи пугливых мальков.