Черная вдова - Павел Мариковский

Иногда облачко будто бежит быстрее, иногда медленнее. Но счастье наше недолгое. Тень уходит в сторону и опять — духота, ослепительный свет и скрипучие крики цикад. Вот впереди появляется другая тень, от другого облака, и мы вновь спешим в нее забраться, как под зонтик. Никогда не приходилось путешествовать под тенью облаков, и погоня за ними кажется такой забавной.

Ровная дорога отклоняется в сторону, и теперь прощайте облачка, нам с вами не по пути и незачем перегревать мотор, пора сделать до вечера остановку да попутно вскипятить чай, утолить жажду.

Скучно сидеть под тентом, надо решиться прогуляться по знойной пустыне. Быть может, не все замерло и что-нибудь есть живое. Здесь нет цикад, зато раздаются странные птичьи крики светлокрылой кобылки-пустынницы. Она единственная способна вынести такую жару. Хотя самки забираются в тень кустиков, а самцы взлетают в воздух, совершая замысловатые зигзаги: в воздухе не так жарко, как на земле.

Я долго хожу за одной кобылкой. Она не желает улетать с облюбованного места. Это ее территория. Лишь один раз уносится далеко к кустикам саксаула, но вскоре же возвращается обратно.

Иногда над кустиками с жужжанием медленно проплывает большая золотисто-зеленая златка и грузно падает на ветки саксаула. Златки — дети солнца и тоже, как светлокрылая кобылка-пустынница, не боятся жары. И больше нет никого, пустыня мертва, даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ — азиатская гиаломма. Почуяв меня, он не выдержал, не испугался жары, быть может, ждал такой встречи с самой весны, почти два месяца. Сейчас наступил решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих желтых длинных полусогнутых ногах. Вот у моих ног конец его пути, но я отхожу на несколько шагов в сторону. У клеща отличнейшая способность разыскивать добычу, он моментально перевертывается и бежит ко мне еще быстрее. Но почему-то сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл. Неужели потерял меня, заблудился? Я тронул клеща прутиком. Он мертв, погиб от несносной температуры, сжарился на перегретой земле, такой горячей, что к ней нельзя притронуться руками.

А солнце полыхает, все залило нестерпимо ярким светом, во рту пересохло, хочется пить, и в глазах мелькают какие-то красные полосы. Нет, надо спешить к машине и, как все живое, прятаться в тень, чтобы не уподобиться несчастному клещу, так неосторожно решившемуся на безумную попытку расстаться со спасительной тенью.

Поставив машину посредине большой и ровной гранитной плиты, мы устроились отдохнуть. Вблизи высилась огромная и величественная гора Бектауата. На гранитной плите чисто и гладко, как на полу в комнате. Лишь метрах в десяти колышутся от ветра кустики боялыча да сухие стебли дикого лука. На чистом месте не на чем задержаться глазу. Вот только разве видно, как на дальнем краю плиты движется какая-то темная точка и не останавливается ни на секунду. Забавная точка, прямо на меня ползет, не сворачивая. Иногда я отвлекаюсь от нее, а когда вспоминаю, вновь вижу ее приближение.

Сегодня не особенно тепло, и неведомое существо, какая-то козявка, не особенно быстра. И все же удивляет слишком прямолинейное ее движение, будто протянутое по ниточке. Вскоре я убеждаюсь: неведомое создание не собирается изменять своего пути, несмотря на шероховатости гранита.

Мои спутники сидят рядом, один — слева, другой — справа. Но не к ним ведет путь загадочного существа, а ко мне. Быть может, потому, что я сижу на своем походном стульчике уже давно, занимаясь записями, тогда как остальные подошли недавно. Видимо, направление этой крошкой выбрано точно, закреплено в памяти заранее и изменять его не полагается. Впрочем, все это, может быть, случайно, и движение незнакомки происходит просто так, само по себе, по своим законам и обстоятельствам. Не выбран же ориентиром один из моих спутников или машина, она виднее всех на гранитной плите.

Вскоре загадочное существо совсем близко, и я заинтересовался, не свожу с нее глаз и наконец вижу, что это клещ-дермоцентор, самка.

Забавно, как он мог меня учуять или увидеть своими совсем крошечными, очень примитивными несовершенными глазами с расстояния, по меньшей мере, в десяток метров. Ветер дует почти поперек его пути, и обоняние тут не причем.

Очень давно я открыл способность пустынного клеща гиаломма-азиатика находить человека с большого расстояния не по зрению, не по обонянию, а по какому-то другому, неведомому чувству. А теперь увидел, что и другие клещи по своей манере искать добычу тоже загадочны.

Это было удивительное место. Едва я присел на походный стульчик возле кустиков терескена и тамариска, как по мелкому и светлому щебню, покрывавшему дно сухого русла, из зарослей с величайшей поспешностью дружно выскочило сразу около полутора десятка темно-коричневых со светлыми ногами клещей. Это клещи гиаломма азиатика. Весной в пустыне их всюду множество. Вот и здесь, возле гор Богуты, их тоже, наверное, немало. Но чтобы сразу ко мне помчалась такая многочисленная компания — такое я вижу впервые.

Меня всегда поражала четкость и быстрота бега этих клещей. Пустыня с ее суровыми законами жизни выработала такие свойства у этого кровопийцы. Но при помощи какого органа он разыскивает свою добычу — было непонятно. Я подозревал… Впрочем, сейчас, когда пути множества бежавших от кустов клещей постепенно сходились у моих ног, хорошо бы проверить свои догадки.

Ветер дует на меня. Клещи бегут по ветру и, следовательно, не по запаху. Может быть, они отлично видят свою добычу, хотя, как и все членистоногие, близоруки. Тогда я перебегаю несколько метров в сторону и прячусь за куст селитрянки. Будто по команде, клещи сразу меняют направление и опять несутся ко мне. Согнувшись, я переползаю за другой куст. Все клещи мгновенно повернулись в мою сторону. Нет, они меня не видят, не чуют по запаху и тем не менее как-то узнают, где я нахожусь.

Что, если клещам подбросить какой-нибудь предмет, пахнущий мною? Я снимаю с себя майку, кепку, бросаю их на пути клещей и отскакиваю в сторону. Клещам не нужны ни майка, ни кепка, они не обращают на них внимания и вновь поворачиваются ко мне. Они превосходно улавливают мое местонахождение, и в этом им служит не обоняние, не зрение и, конечно, не слух. Им помогает какой-то особенный, улавливающий орган чувств.

И опять невероятная загадка. Что улавливающий? Неужели от млекопитающих и человека исходит какое-то излучение? Может быть, тепловое? Определяет же по этому принципу змея, где находится в темноте ее добыча — мышка. Но тогда какой необычайной чувствительностью должен обладать этот таинственный орган клещей. Но в тепловом ли излучении дело? Чуткость клещей нисколько не падает при температуре воздуха выше тридцати шести градусов, то есть выше температуры человеческого тела.