Тропою испытаний - Григорий Федосеев

Старики спят. Мы садимся завтракать. Из чума выходит мать Тешки. В руке у нее туесок, в другой -- посох. Она направляется к нам торопится.

-- Уходи в лес немедленно, -- шепчет Василий Николаевич.

Я оставляю чашку с бульоном и спасаюсь бегством. Детвора роем кружится возле меня. Нас догоняет табун собак.

Все вместе бродим по лесу. На зеленом ковре брусничника -темно-красная россыпь ягод. Это прошлогодний урожай, сохранившийся под снегом. Ягода от длительных морозов засахарилась, стала сочной, мягкой. Мы едим ее с наслаждением.

Дети теперь словоохотливы. Я пытаюсь заговорить с ними. Но никто ни слова не понимает. Они родились здесь, в тайге, в семьях кочующих пастухов, и знают только свою тайгу. Здесь они будут жить до семи лет, а потом им придется переселиться в интернат, чтобы учиться.

Но оказывается, один из них, самый старший, уже умеет считать. Его, вероятно, научила мать. Может, нам удастся побеседовать?

-- Тебе сколько лет? -- спрашиваю я.

-- Раз, два, три, четыре, пять, -- отвечает он скороговоркой

-- Нет, тебе больше.

-- Раз, два, три, четыре, пять, -- повторяет он.

-- Как тебя звать?

-- Раз, два, три...

Это весь его запас слов, и он их выпаливает обоймой, все разом.

Остальные в восторге, они явно завидуют товарищу, весело смеются. И всем весело. Так мы долго бродим под сводом могучих лиственниц, собираем бруснику, перекликаемся.

А солнце начинает пригревать. Из глубины леса бегут на становище мелкие гурты оленей. Пора возвращаться и нам.

Стадо сгрудилось на стоянке, как будто стоянку накрыли серым войлоком. Ожили дымокуры. Едкий дым окутывает животных, чумы, ближние деревья.

Старики пьют чай. Я подхожу к ним, здороваюсь. У Тешки во всю щеку багровый блин, от рубашки оторван перед и на голом животе большой отек. Глаза его виновато смотрят на меня. Видно, крепко досталось от Осикты. Но и Осикта хорош. У переносицы рана -- след Тешкиных зубов, рот перекосило. Штаны порваны и обгорели.

-- Как плохо получилось, -- сказал я с искренним сожалением. -- Зачем вы подрались?

-- Что ты, что ты, -- завопили оба старика разом. -- Давно так хорошо не гуляли. Голова лечить надо, давай вино...

-- Если будете еще приставать -- мы сейчас же уедем. Осикта и Тешка приуныли.

-- Сегодня, наверное, холостить бычков не будем? -- спросил я.

-- Как не будем! Чай пьем и начинаем, -- отвечает Улукиткан.

Признаться, мне очень хочется посмотреть, как старики будут холостить бычков, и я их поторапливаю.

Молодых бычков отделили от стада, согнали в шестигранный загон, сделанный из толстых бревен. Собрались все жители становища -- не часто увидишь такое зрелище.

Дети облепили изгородь, а мы все в середине. Ланчаки (*Ланчаки -годовалые животные) настороженно сбились в кучу.

Поднялся маут. Старики торопятся. Просвистел в воздухе ременный аркан, высоко вздыбился пойманный петлей белоногий олень.

Он кинулся вперед, но вдруг замер, расставив широко передние ноги, как в поединке. Остальные бросились вдоль загона, попробовали перескочить изгородь, да где там, высоко!

Белоногого свалили, прижали острым хребтом к земле. Забился бычок, в глазах ужас. Улукиткан сбросил с плеч дошку, засучил рукава. Лиханов с Василием Николаевичем растянули бычку задние ноги.

-- Держите, а то ударит, ишь надулся, баловник, -- сказал ласково старик, приседая на корточки.

Поймал рукою мошонку оленя, подсек ее горстью, затолкнул в рот горячие шарики, дважды стиснул зубы...

Вздрогнул ланчак, глаза его выкатились из орбит, он жалобно простонал.

-- Пускайте, -- сказал Улукиткан. -- Кажется, не забыл, как нужно делать.

А олень так и остался лежать на спине, раскорячив вытянутые задние ноги и весь дрожа. Но вот он вскочил, затряс головой, будто угрожая кому-то.

-- Дурачок, тебе же лучше! Давайте другой, -- разохотился старик.

Снова взметнулся маут...

Через два часа опустел загон, разбежались молодые олени. Под старой лиственницей детвора оскопляла своих игрушечных ланчаков.

Мы собираемся в путь, Лиханов со своими оленями и с Геннадием ушли вперед.

И опять нас удивляет Улукиткан: как можно в этом огромном стаде оленей, удивительно похожих друг на друга, безошибочно угадать своих? Для нас все это еще непостижимо.

Пора и расставаться. Вдруг захотелось еще побыть со стариками, снова совершить с ними путешествие в прошлое. Жизнь и быт эвенков все больше и больше интересуют меня. Ведь многие полезные черты этого быта, удивительный опыт лесных кочевников исчезнут вместе с этими последними стариками. Надо бы остаться хоть дня на два, многое записать. Но и наша работа не ждет.

Все собрались у костра. В дорогу следует выпить по кружке чаю. Мне хочется сделать что-то приятное старикам. Я обращаюсь к Осикте:

-- Что бы ты хотел получить от меня на память о нашей встрече?

Тот повел плечами, долго, внимательно рассматривал вещи, лежащие возле костра, еще не сложенные в потки. Затем повернул ко мне голову, помигал глазами, сказал:

-- Все это тебе самому надо будет. А у меня нужды нет. Ты не думай, что я бедный, в тайге имей руки, ноги -- будешь сыт и одет. Большой богатство зачем старикам?

Подумать только!.. Ведь он стар, одежда его давно износилась, пищей ему служат мясо да чай, а все богатство состоит из ветхого чума, нескольких оленьих шкур для подстилок да ружья -- и все-таки он считает себя счастливцем. Ему ничего больше не надо!

Все-таки я подарил ему свою большую фаянсовую кружку, с которой не расставался много лет. Тешке -- ременный пояс, женщинам -- плитку чая, всем ребятам -- по куску сахара.

Когда олени были навьючены, Улукиткан обменялся с Осиктой ездовыми быками.

Мы прощаемся. Я искренне обнимаю стариков. Затем подхожу к матери Тешки. Она стоит у чума, склонившись грудью на посох, старая-престарая, словно придавленная тяжестью прожитых лет, в жалком рубище, с разлохмаченными волосами, босая, точно памятник безвозвратно ушедшему прошлому. Рядом молодая женщина с добрыми светлыми глазами. Она как будто нарочно, для контраста, остановилась возле старушки.

А караван уже растянулся, выходит на поскотину. Нас провожают все обитатели становища. На лицах взрослых сожаление, ведь мы взбудоражили их одинокую жизнь, внесли какое-то разнообразие и теперь снова оставляем на этом далеком от жилых мест стойбище. Конечно, грустно им расставаться с нами.

-- До свидания, Осикта, Тешка! Кто знает, может, еще встретятся в тайге наши дороги!..

Теперь под Улукитканом огромный бык с непомерно широкими рогами. Правда, они не украшают, а уродуют его длинную, приземистую фигуру. Два года назад он был племенным производителем. Но однажды с ним случилась непоправимая беда.

-- Напали на него волки, -- рассказывал Осикта. -- Он шибко отбивался, долго не сдавался. Два волка поранил. Пока я прибежал к нему, хищники его охолостили. Теперь он у нас лучший учаг (*Учаг -- верховой олень). Пусть старик ездит, у нас еще есть хорошие олени.

В походке учага, в манере держать голову, угрожающе ее наклонив, в постоянной настороженности есть что-то от прежнего могучего самца. Как легко он несет на крепкой спине старика! Мы еле поспеваем за караваном.

II. Брошенный олень. "Задержись я чуток -- и поминали бы Василия!" Наш путь идет к Становому. Неожиданный гость. Пожар в тайге. Осикта уходит на охоту.

Солнце в полном накале. С низовий Зейской долины бегут неровные волны горячего, душного воздуха. По выцветшему сиреневому небу плывут на запад дозоры туч. За ними по лесу ползут их бесконтурные тени. В тайге пусто и дико.

Мы снова во власти кровопийц-паутов. Животные, груженные вьюками, не в силах отбиваться, тянутся на поводках, безнадежно понурив головы. Да и нам приходится беспрерывно отмахиваться руками.

Наш путь по-прежнему тянется левобережной стороной, далеко от реки. Идем по следу Лиханова. Пейзаж заметно меняется. Долина становится более волнистой. Мари отступают к Зее и прячутся за стеной позеленевшего леса. Боковые отроги явно поднимаются, принимают более зазубренные очертания. Станового все еще не видно, но глаза уже настораживаются, все кажется -- вот сейчас, вот сейчас за поворотом блеснет в небесной синеве заснеженный выкрой долгожданного могучего хребта.

Василий Николаевич идет позади всех, стучит топором, метит затесами наш путь.

Сюда, к Становому, пойдут отряды топографов, нивелировщиков, географов, астрономов. Им не нужно будет, как это делаем мы, выискивать проходы, они воспользуются нашим следом, отмеченным далеко видными затесами.

Пройдет время -- и этот почти недоступный район будет освоен для страны и хочет не хочет, но начнет отдавать ей все, чем богат!

Солнце уже минуло полдень, когда караван подошел к небольшой возвышенности, сложенной из крупных обломков некогда развалившихся скал. Мы попытались перейти ее, но увы, препятствие оказалось совершенно непроходимым для каравана. Пришлось продолжать путь по следу Лиханова, по кромке возвышенности. Он скоро привел нас к обрыву, за которым, по дну глубокого каньона, неслась Зея.