Дальняя дорога. Автобиография - Питирим Сорокин

В конце концов я согласился, что, возможно, было бы лучше попасть под арест в Москве, и следующим утром я вернулся в столицу. Явившись в ЧК с вещами и представившись, я подождал некоторое время, а затем был приглашен в кабинет чиновника, ведущего дела высылаемых ученых и преподавателей.

- Моя фамилия - Сорокин, - сказал я ему. - Ваши товарищи в Петрограде собирались аресто-вать меня, но я был в это время в Москве. Я пришел к вам, чтобы выяснить, что вы хотите сделать со мной.

Чекист, молодой человек с бледным лицом завзятого кокаиниста, развел руками и сказал:

- У нас и так много народу в Москве, даже не знаем, что и делать. Поезжайте обратно в Петроград, и пусть ЧК на месте решает вашу судьбу.

- Спасибо, - сказал я, - в Петроград не поеду. Хотите арестовать меня - пожалуйста, - вот он я. После минутного раздумья он сказал:

- Все арестованные все равно должны быть высланы за рубеж. Подпишите эти две бумаги и в течение десяти дней покиньте территорию РСФСР.

Подписав с охотой данные мне бумаги, я спросил, куда мне обратиться за паспортом.

- В Наркомат иностранных дел, - ответил бледный молодой человек. - Я прямо сейчас позвоню им насчет вас.

- Я могу идти?

- Да, конечно.

Выйдя из здания ЧК, я послал телеграмму жене, чтобы она продала наши пожитки и ехала ко мне в Москву. У нас ничего не было, кроме остатков моей библиотеки, так что распродажа вещей не заняла много времени.

Процесс получения паспортов и разрешений был трудным и раздражал своей медлительностью. В Наркомате иностранных дел мне сказали, что паспорт будет готов через пять-шесть дней.

Решив получить его быстрее, я пошел к Карахану, исполнявшему обязанности министра иностранных дел в отсутствие Чичерина. Карахан был моим другом со студенческих лет, и мне было любопытно увидеть его в качестве крупного большевистского чиновника. Однако когда я дал свою визитную карточку его секретарю, тот заявил, что Карахан занят и не сможет меня принять. В этот момент в приемную вошел человек и поздоровался со мной. Это был один из моих студентов из Психоневрологического института.

- Что вы делаете здесь? - спросил я.

- О, я заведующий отделом информации и связей с общественностью Министерства иностранных дел, - ответил он гордо. - Вы читали в газетах статьи Кольцова? Это мой псевдоним.

Я сказал, что читал, и он поинтересовался, что я о них думаю.

- То же, что и о вашем правительстве, - ответил я. - Вот этот человек отказывается передать мою визитку Его Превосходительству. Пожалуйста, заставьте его выполнить мою просьбу.

Они пошептались с минуту и исчезли. Вскоре дверь открылась, и появился Карахан, в сопровождении трех чекистов.

- Здравствуйте, Питирим Александрович, - сказал он, - рад видеть вас. Входите.

Кабинет был хорошо, я бы даже сказал роскошно, обставлен, и Карахан, когда-то худой и стройный, сейчас выглядел откормленным и толстым.

- Ваше Превосходительство, - начал я с долей иронии, - вы, конечно, знаете, что я выслан. Ваши подчиненные отказываются выдать мне паспорт в течение трех дней, что меня не устраивает. Не будете ли вы столь любезны приказать им приготовить мой паспорт завтра к утру?

- С превеликим удовольствием, - ответил он и отдал распоряжение по телефону. - Завтра все будет готово, - объявил он, - паспорт вам выдадут бесплатно.

Я поблагодарил, хотя в мои планы и так не входило платить за свою же собственную ссылку. Не на следующее утро, а через день, но все же паспорт был готов. На паспорте по-французски значилось "Expulse" (*22). В тот же день я получил чехословацкую, немецкую, латышскую и литовскую визы. Так я потратил три дня на оформление этих проклятых бумаг.

Один из последних визитов я нанес Пятакову, одному из руководителей коммунистов, человеку, с которым был дружен в студенческие годы. Я пришел к нему с просьбой за нашего общего друга, который сейчас был в тюрьме и серьезно заболел там. Пятаков обещал сделать все, что в его силах, и после завершения деловой части визита мы разговорились. Он сообщил, что собирается писать статью в ответ на мою критику труда Бухарина "Теория марксизма" (*23).

Я сказал ему:

- Пятаков, позволь узнать, ты на самом деле веришь в то, что вы строите коммунистическое общество?

- Конечно, нет, - честно ответил он.

- Значит, вы понимаете, что эксперимент не удался и вы строите обычное буржуазное общество. Тогда почему высылают нас?

- Ты не принимаешь во внимание того, что в России идут параллельно два процесса, - сказал он. - Один из них - восстановление буржуазного общества; другой - приспособление Советского правительства к этому обществу. Первый процесс протекает быстрее, чем второй. Это несет угрозу нашему существованию. Наша цель - затормозить развитие первого процесса. Вот почему вас выдворяют за границу. Возможно, через два-три года мы пригласим вас вернуться обратно.

- Благодарю покорно, - сказал я, - надеюсь вернуться в мою страну без вашего приглашения.

Хмурым днем 23 сентября 1922 года первая группа высланных собралась на московском вокзале. Я внес два саквояжа в латвийский дипломатический вагон. "Все свое ношу с собой". Это я мог бы сказать и про себя. В туфлях, присланных чешским ученым, костюме, пожертвованным мне Американской организацией помощи, с пятьюдесятью рублями в кармане я покидал родную землю. Все мои спутники были в сходном положении, но никто особенно не волновался по этому поводу. Несмотря на запрет властей, многие друзья и знакомые пришли проводить нас. Было много цветов, объятий и слез. Мы, отъезжающие, вглядывались в их лица, смотрели на уплывающие назад улицы Москвы, ловили последние образы покинутого Отечества.

На следующий день мы приехали в пограничный населенный пункт. Полчаса спустя промелькнул красный флаг, и советская Россия осталась позади. Вечером мы впервые за пять лет легли спать не задумываясь, придут ли за нами этой ночью.

Неделей позже в Берлине я прочитал свою первую лекцию о современном положении в России. Стало ясно, что я уехал как раз вовремя, так как первое же письмо, дошедшее из России, сообщало: "Наша бабушка (т. е. ЧК) очень сожалеет, что позволила вам уехать без ее последнего и вечного благословения (т. е. не расстреляв нас)". В берлинской газете "Дни" я прочел, что на заседании Совнаркома один из руководителей ЧК Уншлихт и Карахан получили головомойку за разрешение госпоже Кусковой (*24) и профессору Сорокину выехать за границу. Одновременно была уничтожена решением правительства моя книга о голоде (*25).