Неизвестная война. Тайная история США - Александр Бушков

109-й Иллинойский полк устроил массовое дезертирство, да вдобавок братание с южанами. Пришлось арестовать весь полк. Солдаты в свое оправдание орали, что их обманули: они, мол, так не договаривались, воевать за Союз они еще согласны, а в вот освобождать чертовых ниггеров решительно не согласны…

В столь веселой обстановке и состоялось второе крупное сражение Гражданской войны: армия Маккленнана вновь браво переправилась через Потомак и возле Болс-Блаффа ударила по южанам. Южане их вновь разбили (снова при меньшей численности) – но и теперь не воспользовались победой, не пошли на Вашингтон…

Линкольн вернул на военную службу Улисса Гранта, личность достаточно известную – но отнюдь не военными заслугами. Еще до войны бывшего тогда капитаном Гранта потихоньку выперли из армии за беспробудное пьянство, и он кое-как пробавлялся, торгуя в Иллинойсе конской упряжью. С началом войны его не просто вернули в армию, а еще и произвели в генералы.

В первом сражении южане Гранта разбили вдребезги – причем командовавший конфедератами генерал Полк совсем недавно был… протестантским епископом Нового Орлеана, что выглядело особенно унизительным для проигравшей стороны (Грант как-никак – кадровый военный). Отступал Грант так стремительно, что оставил в лагере жену с ее рабами (миссис Грант была хозяйкой немалого числа невольников). Южане, как истинные джентльмены, отпустили ее к мужу. Вместе с рабами.

Но в дальнейшем военная фортуна оказалась к Гранту как нельзя более благосклонна. К алкоголю он сохранил прежнюю любовь – но военачальником, следует признать, оказался талантливым…

Весной 1862 г. северянам удалось после тяжелых боев занять Новый Орлеан, крупнейший порт Юга. Назначенный тамошним военным губернатором генерал Батлер немедленно развернулся на славу. Все оппозиционные газеты моментально закрыли, у «подозреваемых в симпатии к Конфедерации» принялись конфисковывать имущество. «Шпионов» и «изменников» по приказу генерала расстреливали десятками, не утруждая себя и пародией на суд. В старых добрых традициях вольного и прогрессивного Севера Батлер незамедлительно принялся за «жидов». Дом новоорлеанского уроженца Иегуды Бенджамина был тут же разграблен, а обеих его сестер как «родственниц врага народа» выбросили на улицу.

Оглядевшись и обжившись, Батлер развернул неплохой бизнес по распродаже конфискованного у южан имущества – в том числе загнал северным коллекционерам четыреста с лишним старинных бронзовых колоколов, собранных южанами для переплавки на пушки. За один такой колокол на Севере, случалось, платили и по тридцать тысяч…

Кружили упорные слухи, что Батлер прикарманил и столовое серебро из усадьбы южного генерала, где обосновался (за что получил от южан кличку «ложечник»).

И наконец, сколотивший приличное состояние на грабеже Нового Орлеана Батлер вздумал воевать с женщинами. Южанки, женщины гордые, открыто выражали презрение к оккупантам: демонстративно отворачивались, переходили на другую сторону улицы, а то и помоями из окон обливали. Тогда Батлер издал официальный приказ, в котором заявлял, что с любой женщиной, «словом, жестом или движением» оскорбившей бравого воина федеральной армии, будут обращаться как с уличной проституткой».

Гнусная была личность – даже на общем северном фоне, отнюдь не блиставшем джентльменами, рыцарями и просто честными людьми. Не зря Батлера потом именовали «новоорлеанский палач», «мясник Нового Орлеана», «монстр» – а после войны на Юге десятилетиями пользовались огромным спросом ночные горшки с изображенной на дне физиономией славного генерала Батлера… (149).

Наблюдавший своими глазами северное воинство русский военный агент (военный атташе) полковник Романов писал не без затаенного презрения: «Мне указывали на гражданских чиновников и приказчиков магазинов, принятых на службу прямо полковниками… В бывших уже сражениях солдаты действовали не столько по команде своих начальников, сколько по собственному соображению и убеждению: бродили куда кому вздумалось, стреляли когда кто находил нужным, словом, каждый вел войну сам по себе и сам от себя» (62).

Первые два года Гражданской войны сводились к редким успехам Севера и звонким победам Юга. Южане, уступавшие противнику решительно во всем (обмундирование, оружие, боеприпасы, продукты, численность), превосходили тем не менее боевым духом и сплоченностью. Их профессора математики и священники искусно громили врага – а кадровые вояки Севера то и дело проигрывали самым позорным образом.

Российский посланник барон Стекль уже стал писать в Петербург, что России следует остаться «беспристрастным свидетелем этих внутренних споров двух ветвей англосаксонской расы, от которых человечество только выиграет», поскольку внутренняя война в Штатах является «лучшей гарантией против честолюбивых замыслов и политического эгоизма этой расы».

Вовсе уж пессимистичными посланиями забрасывал Карла Маркса Энгельс, считавший, что война закончится признанием раскола: буржуазия воевать не желает и думает только о собственном кармане, финансовая политика правительства неудачна, командующие бездарны, народ пассивен. Более всего герра Фридриха возмущало отсутствие у «народных масс» «революционной энергии».

Маркс, наоборот, был настроен крайне оптимистично, уверяя даже приятеля, что «буржуазная республика» будет сметена «революцией». В этом предсказании он крупно промахнулся, но в другом оказался совершенно прав, предрекая, что Линкольн со временем изменит «старые» методы ведения войны и перейдет к новым, которые можно назвать «революционными». Впоследствии именно так и произошло…

Обе стороны пытались искать выход из кризиса. На Юге национализировали немногочисленные железные дороги и от недостатка металла пускали в переплавку не только колокола и ограды, но даже часовые маятники (в те годы весьма увесистые и габаритные). На Севере вводили новые, прежде невиданные и диковинные для Америки налоги: на фабрикантов и торговцев, на лиц «свободных профессий», на предметы роскоши, на жалованье чиновников, на доходы с капитала. Заодно приняли и указ о конфискации имущества всех, «ведущих агитацию против принудительного военного набора и препятствующих ему» – дезертиров и сочувствующих развелось столько, что демократическое законодательство захлебнулось…

На Севере и на Юге принялись выпускать деньги нового образца, потому что старых разновидностей кружило невероятное количество и в них путались. Подозреваю: если какие-нибудь хитрованы не подделали уже существующие купюры, а выпустили бы свои, взяв рисунок от фонаря, то их все равно кто-нибудь и брал бы – поди разберись в 13 000 разновидностей, без компьютера сие невозможно…

Именно тогда доллар и получил название «бак», а во множественном числе – «бакс». На обратной стороне первой десятидолларовой купюры общефедерального образца, сменившей прежний разнобой, номинал был изображен римской цифрой, оказавшейся крайне похожей на «sawbuck», что по-американски означало «козлы для пилки дров». «Собак» очень быстро сократили в «бак»…

Тогда же (не будем говорить – «навсегда») бак стал зеленым. До Гражданской американские купюры были в основном серого или черного цвета, разве что каемочка имелась цветная. Как только получила распространение фотография, моментально нашлись умельцы, подделывавшие деньги фотоспособом: делали снимок купюры и размножали, подрисовав каемочку красками. Так что купюры именно из-за этого решили сделать цветными. На складе из всех красок в достаточном количестве нашлась только зеленая. Это не более чем версия, но она имеет право на существование. По этой версии, солдаты северян, получив новые деньги, назвали их «green backs» – «зеленые спинки». А потом опять-таки сократили до «бакс». Очень похоже на правду, учитывая, что деньги Конфедерации, синего и серого цвета, прозвали «синие спинки» и «серые спинки»: «blue backs» и «grey backs».

Тут случился очередной курьез, без которого Большая История была бы чересчур трагической и сухой. На банкноте в 10 долларов чуточку подхалимски изобразили президента Линкольна (по скромности своей не протестовавшего против такой чести, которая в те времена полагалась лишь монархам). Во время войны мелкая монета (звонкий металл!) исчезла из обращения, и ее решили заменить бумажками. И кто-то рьяный, знакомясь с новыми деньгами, вдруг узрел на купюрке в 5 центов портрет… не самого высокопоставленного чиновника министерства финансов Спенсера Кларка. Как там у Жванецкого? Кто что охраняет, тот то и имеет. За выпуском новых денег надзирал как раз означенный Кларк, вот он и решил втихомолку себя, родимого, увековечить – почему президенту можно, а Кларку нельзя?

Скандал был жуткий. «Не по чину мечты!» – орало на Кларка высокое начальство. Тщеславного финансиста вышибли со службы, а конгрессмены срочно приняли закон, запрещавший впредь изображать на деньгах, купюрах и монетах, а также прочих официальных ценных бумагах государственных деятелей любого ранга при их жизни. Закон соблюдается до сих пор. Обратной силы ему тогда придавать не стали, и на десятках по-прежнему красовался живой и здравствующий Эйб Линкольн.