К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

– Было бы гораздо вежливее, – заметил недовольным тоном Резанов, – если бы даймио потрудился известить то­го, кто ждал его столько времени, в день своего приезда.

– По нашим обычаям, ваше превосходительство, – воз­разил Скизейма, – именно это было бы неучтиво, так как пришлось бы после извещения ждать эти же шесть дней, а они нужны были для подготовки. Теперь ожидать уже не придется, так как завтра к восьми часам утра будет подана яхта принца Физена с двумя обер-баниосами для встречи и сопровождения вашего превосходительства до места свида­ния. От пристани вас понесут в богатом норимоне.

Начались длительные переговоры о деталях церемонии приема.

Ультимативный характер условий заставил посла принять надменный вид и заявить в категорической же форме:

– При мне должен находиться сержант в каске и уборе с императорским штандартом на древке. – И, не желая слушать возражений, Резанов добавил: – Поелику вы сами сего решить не можете, доложите даймио: норимоны должны быть поданы всем кавалерам свиты.

– Это только потому для вас одного, – смеялись обер-толки, – что уж очень близко.

– Я должен быть в одной комнате с даймио и губерна­торами, и там пусть меня угощают, как им будет угодно.

– Как все у вас понятия различествуют с нашими! – воскликнули обер-толки. – В том-то и состоит большая вежливость и честь, ибо вы должны быть трактованы не от даймио и губернаторов, а от императора российского, особу которого здесь представляете.

– Но вам придется поклониться даймио в ноги, – не­решительно заявил обер-толк Скизейма.

Посол расхохотался.

– Я и самому богу кланяюсь не телом, а только душой. Оставьте это.

– Но это так легко! – сказали обер-толки, ложась на пол. – Посмотрите сами... Да вы хоть на колени встаньте и руками коснитесь пола!

Резанов продолжал смеяться.

– Все это пустяки! – бросил он с укоризной. – Я по­клонюсь, как надобно, а даймио пусть учтет, что я прибыл сюда вовсе не для того, чтобы учиться поклонам, а основать дело к пользе двух империй.

Вечером пришел ответ от даймио, который не согласился только с разборкой стены в комнате для угощений.

– А будет ли завтра говорено о торговле? – спросил Резанов обер-толков.

– Нет, об этом речь будет послезавтра.

На следующий день утром к дому посла поданы были две разукрашенные яхты. Вслед за ними в восемь часов утра прибыли два обер-баниоса с шестью переводчиками и большим числом баниосов среднего достоинства.

Посол в сопровождении своей свиты, сержанта со штан­дартом, обер-баниосов, обер-толков и других чиновников вступил на первую яхту, а затем перешел на вторую.

Тихо, как расслабленный, начал произносить слова при­ветствия губернатор Хида-Бунго-но-Хами-Сама, окончив его такими словами:

– Очень сожалеем, что наши японские обычаи навели на высокую персону посла в пребывание здесь великую скуку.

– Вы справедливо отметили, – заявил в своем ответе посол. – Эту великую скуку мне пришлось перенести пер­вый раз в жизни, но зато я счастлив, что могу, наконец, лицезреть лично тех, кому я так много обязан.

– Нам известны причины, вызвавшие прибытие россий­ского посольства в нашу страну, но сюда по поручению им­ператора прибыл из Иеддо даймио, дабы лично увидеть пос­ла и выслушать его объяснения.

– С превеликим удовольствием, – ответил посол и из­ложил причины, вызвавшие его приезд.

Когда он кончил, весьма тихо и невнятно, едва шевеля губами, изрек нечто сам даймио. Из его речи Резанов не понял ни одного слова. Обер-толки, как это ясно было за­метно, весьма смущенные, перевели:

– Император Японского государства удивляется благо­дарности, российским государем изъявленной, за торговлю, на которую позволения никогда дано не было. Притом мож­но ли вообще писать его кабуковскому величеству в то вре­мя, как Лаксману внушено и подтверждено было, чтобы никто никаких сношений с Японией не имел? И вот это са­мое первое условие нарушено, и нарушено только вследствие того, что император Японии слишком милостиво отнесся к Лаксману.

Резанов вспыхнул от негодования. Он испытывал та­кое ощущение, словно его ударили хлыстом по лицу. Но, стиснув зубы, он изобразил на нем нечто вроде улыбки и сказал:

– Мне удивительным кажется, что здесь усматривается оскорбление в том, в чем можно видеть только великую честь. Получение письма от великого государя российского европейские государи за счастие для себя почитают, и не­понятно, как может повеление кабуковского величества Лаксману переноситься на великую особу всероссийского го­сударя, который является таким же императором, как и Кубо-Сама, и, кто из них могущественнее, не здесь и не нам решать.

Брошенный полным голосом и с жаром вызов произвел большой переполох среди обер-толков, и тотчас же после перевода губернатор мягко и заискивающе сказал:

– Я думаю, господин посол, что вы очень устали от на­шего японского утомительного сидения. Заседание считается закрытым до завтра.

Посол встал, поклонился и вышел в твердой уверенности, что японцы ищут ссоры.

Хмуро и неприветливо было на душе Резанова. Дурные предчувствия безвозвратного провала мешали уснуть. Дом дрожал от резких порывов ветра, холодное его дыхание проникало даже под одеяло. По крыше звонко барабанил дождь. Наутро небо прояснилось, но улицы тонули в непро­лазной грязи. От приехавших за ним баниосов Резанов по­требовал подать норимоны для всех сопровождающих.

Губернатор Хида-Бунго-но-Хами-Сама принял от под­ползшего к нему ящерицей чиновника большой свиток бума­ги, развернул и, прочитав, передал лежавшим ниц около посла обер-толкам. Смущенно, то разворачивая, то сверты­вая свиток, обер-толки заявили, что письмо настолько глу­бокомысленно, что они вдруг перевести не могут, и пригла­сили посла в другую комнату для перевода.

«Первое. В древние времена, – гласило письмо, – всем народам ходить в Японию, также японцам выезжать из оте­чества невозбранно было, но два уже столетия, как сохра­няется непременным правилом, чтоб никто в Японию, кроме древних приятелей их, вновь не приходил, и японцы из оте­чества своего отнюдь не выезжали; а как российский госу­дарь прислал посла с подарками, то японские законы тре­буют, чтоб тотчас ответствовать тем же. А как посла отпра­вить в Россию не можно, ибо никому из японцев выезжать не позволяется, то ни грамоты, ни подарки не принимаются, о чем все созванные Японской империи чины утвердительно определили.

Второе. Империя японская издревле торгует только с ко­рейцами, ликейцами, китайцами и голландцами, а теперь только с двумя последними, то и нет нужды в новой тор­говле.

Третье. Так как запрещено ходить в Японию другим на­циям, то следовало бы поступить по законам, но, уважая доброе намерение российского государя, отпустить судно обратно и дать на дорогу провизию, с тем чтоб никогда рос­сияне в Японию больше не ходили, и поскольку другой бы нации судну быть шесть месяцев в Японии не позволили, то принять это за милость японского императора».