Бомарше - Рене Кастр

Чтобы еще больше укрепить свои позиции, попавший в затруднительное положение советник обратился за помощью к другу Леже журналисту Бакюлару д’Арно, бывшему любовнику г-жи Дени, племянницы Вольтера. Этот субъект в то время с кем-то судился и нуждался в поддержке судейского чиновника. Он согласился, в целях «борьбы с ложью и ради победы над ней», написать, что Леже будто бы рассказал ему о том, что г-жа Гёзман с возмущением отказалась от предложенного ей подарка.

Скорее всего, советник и ограничился бы столь сомнительными свидетельствами в свою защиту и попросил индульгенцию у своих коллег, но парламент, оскорбленный распространяемыми слухами, отрядил к Гёзману двух своих членов, которые передали ему требование палаты подать официальную жалобу. Гёзман вынужден был подчиниться, но заранее возложил на парламент всю ответственность за последствия этого шага.

21 июня 1773 года генеральный прокурор возбудил дело по факту жалобы о подкупе судьи, а советник Доэ де Комбо, назначенный докладчиком по этому делу, начал предварительное расследование.

Дело приобретало серьезный оборот: из гражданского оно перешло в разряд уголовных, и в случае проигрыша Бомарше мог оказаться на каторге.

Глава 22

ПЯТНАДЦАТЬ ЛУИДОРОВ ПРОТИВ ЛЮДОВИКА XV (1773–1774)

Бомарше без колебаний включился в игру, которая могла стоить ему свободы и даже жизни, поскольку видел в этом единственную возможность восстановить свою честь и вернуть состояние.

Отсидев в тюрьме и выйдя на свободу, он решил в одиночку вести борьбу с парламентом, созданным двумя годами ранее по воле короля, который надеялся, что честь каждого члена суда будет гарантировать честность всего нового судейского корпуса. Из-за неравенства сил, неравенство шансов на победу было столь очевидным, что ни один здравомыслящий адвокат не рискнул выступить в защиту Бомарше; он сражался один, опираясь лишь на всевозрастающую поддержку общественного мнения.

По правде говоря, королевское правительство не желало этого процесса и даже пыталось замять его, использовав в качестве неофициального посредника журналиста Марена, того самого Марена, который был цензором первых пьес Бомарше и который дал разрешение, с некоторыми оговорками, на репетиции «Севильского цирюльника». Марен занимал пост редактора «Газетт де Франс», и в 1770 году Вольтер, с одобрением относившийся к его деятельности, выдвинул его кандидатуру во Французскую академию. Будучи человеком весьма заурядного ума, занимающим более высокую должность, чем он того заслуживал, Марен завидовал талантливому Бомарше и сразу же переметнулся в стан его врагов, как только предпринятая им попытка примирения провалилась.

Вообще говоря, примирение было невыгодно Бомарше, ведь если бы оно состоялось, то не принесло бы ему никакой пользы: он так и остался бы осужденным, лишенным состояния, с клеймом обвинения в подделке документа. А борьба давала ему надежду на перемены в судьбе. Так что его позиция нам понятна:

«Г-н Гёзман причинил мне столько зла, сколько было в его силах, — сказал он Марену. — Я не боюсь его угроз, но пусть он оставит меня в покое».

А г-ну де Николаи, бывшему драгунскому полковнику, назначенному Людовиком XV первым председателем парламента Мопу, он осмелился заявить:

«Пусть мои враги нападут на меня, если у них хватит смелости! И тогда я заговорю».

Судьям бы прислушаться к этому предупреждению, но они, несмотря ни на что, больше доверяли одному из своих коллег, чем Бомарше. Во время Великой французской революции вскрылось, что два советника, привлеченных к расследованию, некто Жен и Но де Сен-Марк, получили дополнительное вознаграждение за попытку спасти репутацию Гёзмана. Это было зафиксировано в Красной книге пенсий. Тем временем угрозы Бомарше, сообщавшего каждому, кто желал его слушать, что лжесвидетельства, выдвинутые против него, обернутся против их автора, взволновали книготорговца Леже. Он обратился за советом к известному адвокату мэтру Жербье и во всем тому признался. Жербье был противником парламента Мопу и честнейшим человеком, он посоветовал своему клиенту открыть всю правду. Леже бросился к Гёзману: советник пришел в ужас от поступка книготорговца и пригрозил, что привлечет его к судебной ответственности, если тот откажется от своих прежних показаний.

Леже поделился своими проблемами с женой, эта женщина обладала железным характером, который и позволил ей спустя пятнадцать лет после описываемых событий вырвать Мирабо из объятий г-жи де Нера. Мадам Леже без колебаний бросилась на защиту мужа и потребовала очной ставки с г-жой Гёзман в канцелярии суда, чтобы предать гласности то, что сказала ей советница: «Я жалею только о том, что не оставила у себя также часы и сто луидоров; сегодня от этого никому не было бы ни лучше, ни хуже». А когда Леже запротестовал против ложной присяги, которую его заставляли принести, г-жа Гёзман цинично заявила:

«Мы смело будем все отрицать, а назавтра закажем мессу в церкви Святого Духа, и все будет в порядке».

В канцелярию суда вместо жены вызвали самого Леже, и тот, как и наставляла его дражайшая половина, выложил всю правду. Его рассказ был засвидетельствован Бертраном д’Эролем. Леже тотчас же взяли под стражу, а Бомарше и Бертран превратились в обвиняемых. Г-жа Гёзман была объявлена свидетельницей по этому делу, но супруг ее, дабы не допустить показаний жены в суде, добился королевского указа о ее заточении в монастырь.

Все эти уловки взбудоражили общественное мнение. Марен вновь появился на сцене в роли посредника; он пообещал все уладить, если Бертран сделает некое заявление и если никто больше не будет упоминать об этих злосчастных пятнадцати луидорах. Так как Бомарше отказался улаживать дело подобным образом, Бертран вынужден был сказать правду и подтвердил признания Леже. Марен еще раз навестил Бертрана и потребовал, чтобы тот изменил свои показания. Разгадав этот маневр, Бомарше рассказал о нем первому председателю парламента. В конце концов судья-докладчик Доэ де Комбо вызвал на допрос г-жу Гёзман.

Та бессовестно все отрицала, но не могла привести никаких доказательств собственной правоты. Итак, показания Леже, Бертрана, Бомарше и г-жи Леже, которую решились-таки вызвать в суд, перевесили.

Сочтя, что его позиции укрепились, Бомарше перешел в решительное наступление: 5 сентября 1773 года, чтобы ознакомить публику с данным делом, он выпустил мемуар, на тридцати четырех страницах которого изложил все факты.

Со всей мощью своего таланта он опроверг обвинения в попытке подкупа судьи и во всеуслышание заявил, что это граф де Лаблаш должен был бы испытывать угрызения совести по этому поводу. Бомарше пересказал историю о ста луидорах, часах и присвоенных г-жой Гёзман пятнадцати луидорах. Он не побоялся обнародовать тот факт, что при посредничестве Марена правительство пыталось замять это дело. Поскольку парламент Мопу снискал всеобщую ненависть, информация о том, что его члены позволяют себе брать взятки при попустительстве властей, привела публику в полный восторг. Мемуар был напечатан многотысячным тиражом и сразу же был признан шедевром; он принес Бомарше еще большую славу.