Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие) - Б Кузнецов

Его отрывали от этих размышлений. Очень многие ждали от Эйнштейна совета, помощи, выступлений. В большинстве случаев они получали и то, и другое, и третье. Создавалась очень сложная ситуация: человек, стремившийся к одиночеству, общался с большим числом людей, чем кто бы то ни было из ученых во всем мире. Такая ситуация была связана не только с внешними обстоятельствами, но и с внутренними основами мировоззрения ученого.

Эйнштейну пришлось однажды выступить в Лондоне, когда там обсуждали судьбу ученых - эмигрантов из Германии. Нужно было найти им работу. Эйнштейн предложил в качестве наиболее подходящего места для ученого должность смотрителя маяка. У другого такая неожиданная рекомендация была бы совершенно неуместной. Но когда Эйнштейн говорил об одиночестве на маяке, способствующем исследовательской мысли, это было выражением собственной давней мечты. Эйнштейн многим жаловался на повседневные заботы, отвлекающие от пауки. Тут было еще одно обстоятельство - пожалуй, более важное. Эйнштейн чувствовал необходимость полной независимости в научной деятельности. Это был уже упоминавшийся "спинозовский" мотив.

"Он много раз говорил мне, - вспоминает Инфельд, - что охотно работал бы физически, занимался каким-нибудь полезным ремеслом, например сапожным, но не хотел бы зарабатывать, преподавая физику в университете. За этими словами кроется глубокий смысл. Они выражают своего рода "религиозное чувство", с каким он относился к научной работе. Физика - дело столь великое и важное, что нельзя выменивать ее на деньги. Лучше зарабатывать на жизнь трудом, например, смотрителя маяка или сапожника и держать физику в отдалении от вопросов хлеба насущного. Хотя такая позиция должна казаться наивной, она тем не менее характерна для Эйнштейна" [2].

241

Эйнштейну хотелось оказаться на маяке и для того, чтобы освободиться от посещений и просьб, не оставлявших времени для работы. Любовь к людям не носила у него абстрактного характера, Эйнштейн не принадлежал к числу мыслителей, чей интерес к судьбам человечества сочетается с безразличием к судьбе конкретного человека, с которым он сталкивается в повседневной жизни. Но не повседневной жизнью была заполнена его душа, и не эта постоянная забота о сотнях обращавшихся к нему людей занимала его мысли. Они были прикованы к надповседневному, и его тянуло к работе всегда, во всякую минуту.

"Хотя только физика и законы природы вызывали у Эйнштейна подлинные эмоции, он никогда не отказывал в помощи, если находил, что нужна помощь, и считал, что эта помощь может быть эффективной. Он писал тысячи рекомендательных писем, давал советы сотням людей, часами беседовал с сумасшедшим, семья которого написала Эйнштейну, что он один может помочь больному. Он был добр, мил, разговорчив, улыбался, но с необычайным, хотя и тайным, нетерпением ожидал минуты, когда наконец сможет вернуться к работе" [3].

2 Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 151.

3 Там же, с. 152.

Эта постоянная тяга к одиночеству не сводится к заполненности сознания ожидающими решения научными задачами. Это более глубокое чувство. В своей, ужо неоднократно упоминавшейся книге "Mein Weltbild" ("Comment je vois le monde") Эйнштейн посвятил вводные страницы своему отношению к людям. Он говорит о противоречии между страстным интересом к социальной справедливости и стремлением к одиночеству.

"Страстный интерес к социальной справедливости и чувство социальной ответственности противоречили моему резкому предубеждению против сближения с людьми и человеческими коллективами. Я всегда был лошадью в одноконной упряжке и не отдавался всем сердцем своей стране, государству, кругу друзей, родным, семье. Все эти связи вызывали у меня тягу к одиночеству, и с годами стремление вырваться и замкнуться все возрастало.

242

Я живо ощущал отсутствие понимания и сочувствия, вызванное такой изоляцией. Но я вместе с тем ощущал гармоническое слияние с будущим. Человек с таким характером теряет часть своей беззаботности и общительности. Но эта потеря компенсируется независимостью от мнений, обычаев и пересудов и от искушения строить свое душевное равновесие на шатких основах" [4].

Одинокий и тянущийся к одиночеству созерцатель - и страстный поборник социальной справедливости. Открытая душа, живая искренняя радость при общении с людьми - и в то же время нетерпеливое стремление уйти от людей (будь то случайные собеседники, друзья, семья) в свой внутренний мир. Образ Эйнштейна кажется очень противоречивым. И все же в этих противоречиях угадываешь глубокую гармонию.

Прежде всего слово "созерцатель" в применении к Эйнштейну требует существенных оговорок. Оно скорее подошло бы к стороннику "чистого описания", да и то не полностью; на деле каждый ученый не останавливается па феноменологических позициях. Эйнштейн - мастер "жестокого эксперимента", учинявший природе весьма энергичный допрос, подчеркивавший активную сторону научных понятий - не был созерцателем в обычном смысле. Что такое теория относительности, как не преодоление созерцаемой "очевидности" и проникновение в мир процессов, о которых можно судить лишь с помощью активного экспериментирования! Для Эйнштейна процесс познания - это процесс вторжения в природу. Оно неотделимо от перестройки на началах разума и науки жизни людей. Из поисков объективной рациональности, упорядоченности, закономерности, причинной обусловленности мира вытекает стремление к разумному устройству общества. Из страстных поисков мировой гармонии вырастает "страстный интерес к социальной справедливости и чувство социальной ответственности". Но этот интерес и это чувство меньше всего удовлетворяются повседневным общением и повседневной помощью людям. Уже в двадцатые годы тяга к одиночеству, о которой говорил сам Эйнштейн и которую отмечали все знавшие его, сочеталась с большой социальной активностью Эйнштейна.

4 Comment je vois lo monde, 9-10.

243

Переплетение научных и общественных интересов, широкое понимание или хотя бы ощущение новой социальной функции науки было в кругах ученых делом будущего, впрочем, недалекого. И в этих вопросах, как и в собственно физических, Эйнштейн в двадцатые и тридцатые годы как бы общался с физиками середины столетия, интересовавшимися в гораздо большей степени, чем раньше, проблемами, занимавшими Эйнштейна уже в двадцатые годы.

"Общество" Принстона - наиболее респектабельные и добропорядочные представители академической среды - так же мало привлекало Эйнштейна, как и соответствующая элита европейских университетских городов. Даже меньше. Эйнштейн писал королеве Елизавете:

"Принстон - замечательное местечко, забавный и церемонный поселок маленьких полубогов на ходулях. Игнорируя некоторые условности, я смог создать для себя атмосферу, позволяющую работать и избегать того, что отвлекает от работы. Люди, составляющие здесь то, что называется обществом, пользуются меньшей свободой, чем их европейские двойники. Впрочем, они, как мне кажется, не чувствуют ограничений, потому что их обычный образ жизни уже с детства приводит к подавлению индивидуальности" [5].

5 Michelmore, 196-197.

Вообще принстонский период жизни Эйнштейна характеризуется резким сужением непосредственных связей с "ближними" и таким же резким расширением связей с "дальними" - со средой, далеко стоявшей от профессиональных интересов Эйнштейна. В тридцатые, сороковые и пятидесятые годы Эйнштейн стоит в стороне от того, что интересует подавляющее большинство физиков. Он занимается весьма сложными математическими построениями, но они подчинены одной задаче, колоссальной по общности и трудности. Эйнштейн пытается построить единую теорию поля, где все взаимодействия частиц и само их существование вытекает из единых законов. Выполнение этого замысла не встречало одобрения физиков, вовсе не было понятно непосвященным и в целом не удовлетворяло и самого Эйнштейна. Но замысел вызывал интерес у многих. При всей сложности сменявших друг друга конкретных вариантов решения задачи все время

244

сохранялась общая схема: мир един, мир рационален, мир подчинен единым законам бытия. У Эйнштейна эта схема была связана с обобщением колоссальных по объему физических и математических построений. Но это не мешало широким кругам угадывать величие замысла.

Ощущение этой очень широкой аудитории, не воспринимающей деталей и специальных вопросов, но тянущейся к идее гармонии мироздания, это ощущение становилось у Эйнштейна все интенсивнее.

Напротив, "ближних" в прямом смысле у Эйнштейна становилось все меньше. В этом отношении Эйнштейн чувствовал себя очень одиноким.

Никто и ничто не могло заменить ему Эльзы. Вскоре после приезда в Принстон Эльза должна была вернуться в Европу: в Париже умирала ее старшая дочь Ильза.

После ее смерти Эльза сразу постарела до неузнаваемости, она не расставалась с пеплом дочери, увезла его в Принстон. Ее сопровождала Марго. У Эльзы появились патологические изменения в глазах.