Благослови зверей и детей. Участница свадьбы - Карсон МакКалерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подъем, сонная команда! — крикнул он. — Двое могут отправляться в кабину. Пошевеливайтесь!
Если вам так уж приперло стать апачами, утешал их начальник лагеря, вы ими станете. Если вы хотите избавиться от унижений и подняться вверх по тотемному столбу, вам и карты в руки. Это от вас зависит. И начальник не лгал: как бы вы ни дрейфили на бейсбольном поле или с луком в руках, у вас, согласно традициям лагеря, всегда оставался шанс, вы всегда могли подтянуть себя за волосы. Можно было устроить набег. Если ночью вам удастся выкрасть приз, принадлежащий другому, стоящему выше племени, он останется вашим до следующей линейки, а к вам перейдут название этого племени и его привилегии.
Поначалу набеги случались часто, особенно на апачей и сиу, призы которых были вывешены на почетных местах у них в домиках и находились под бдительной охраной. Однако дело ни разу не кончилось успехом, хотя племени навахо удалось заработать лишнее очко, стащив медвежью голову у команчей. Набеги начинались без предупреждения: от боевых воплей просыпался весь каньон, нападающие и обороняющиеся дрались чем попало — кулаками, лопатами, ведрами, а остальные обитатели лагеря, высыпав из своих домиков, позевывая, наблюдали за этой потехой. Вожатые не вмешивались. Набеги приносят мальчишкам пользу. Делают из них мужчин. Воспитывают смекалку.
Писуны знали, что никто не покусится на их ночной горшок, а спортивные состязания им подняться на верхушку лагерной иерархии не помогут. Разобщенные, но полные решимости, они приняли условия игры и устроили набег на вторую ночь. Метили они высоко. Апачи только что отбили нападение шайенов, и не успел лагерь угомониться, как писуны в одних трусах покрались босиком по склону за главным трофеем — бизоньей головой.
Разумеется, дело провалилось с треском. У писунов было одно преимущество: отбив атаку шайенов, апачи не выставили караул и самонадеянно завалились спать. Тихо и бесшумно писуны перебегали от одной сосны к другой. Гуденау не выдержал и хихикнул. Лалли-2 зацепился за корень и упал. Добравшись до домика апачей, они приоткрыли дверь. Самые сильные — Тефт и Шеккер — должны были пробраться в домик и снять трофей со стены, но оба оказались неповоротливы, как медвежата, а Шеккер к тому же, по какой-то идиотской причине, засунул свой транзистор за резинку трусов, и в темноте, когда напряжение достигло предела, транзистор включился. Заиграла музыка.
Их схватили в ту же минуту. Апачи, парни старше и крепче всех других, вытащили их на улицу и привязали веревкой к сосне, а один из победителей сбегал в домик к писунам за их ночным горшком. Гуденау расплакался. Потом, заплакали и все остальные, даже Коттон. Все, кроме Тефта. Другие племена повыскакивали кто в трусах, кто в пижамах и ну надрывать животики. Так этим писунам и надо. Вечные неудачники. И пока писуны плакали, а весь лагерь гоготал, апачи поставили горшок на землю и, соблюдая очередь, наполнили его до краев.
Они промчались через Седону и очутились в фантастическом краю «вестернов», где снимались лучшие фильмы, где Генри Фонда и Гленн Форд, Джеймс Стюарт и Джон Уэйн совершали перед камерой свои немыслимые подвиги за солидное вознаграждение. Коттон снова велел Тефту затормозить, чтобы опять поменяться местами. В кабину посадили Лалли-2 с Гуденау, а Шеккер, который трясся в кузове две смены, вызвался потрястись еще, и Коттон с ним спорить не стал. Прямо потрясающе, как Шеккер изменился к лучшему за это лето.
Теперь они были обречены. Приза им не украсть, уважения не завоевать. Не видать им арбуза на десерт, не попасть в кино среди недели. Остаток лета им суждено оставаться в глазах лагеря писунами — такой компании сопливых недоделков здесь еще не видывали. Наутро после нанесенного апачами страшного оскорбления они, боясь насмешек со стороны других племен, отказались вставать по подъему. Не сумев их растолкать, Лимонад отправился завтракать в одиночестве. Если не считать Лалли-2, затаившегося под койкой, остальные угрелись в своих спальниках и полеживали на спине с закрытыми глазами или глядели в потолок да слушали радио. В домике стоял застарелый запах тревоги и грязных носков, отчаяния и кроличьей мочи.
Коттон тоже лежал и размышлял. Не пора ли? И с кем прикажете дело делать? Один скрипит во сне зубами. Другой бьется башкой об стенку. Двое писаются по ночам. Один, обжора, ногти грызет. Другой пальца изо рта не выпускает и орет по ночам. Я среди них один нормальный. Я один на это способен. И если сейчас не взяться, будет поздно. Значит, пора. Откладывать нельзя.
Сев на койке и насвистывая, чтобы обратить на себя внимание, Коттон принялся копаться у себя в чемоданчике. У него там кое-что хранилось на всякий пожарный. На шею он нацепил несколько армейских блях, купленных в Кливленде, в магазине военных товаров. Бляхи звенели. Тефт и Гуденау подняли головы. Коттон достал электробритву, вставил ее в розетку и провел по щекам и подбородку. Ему было всего пятнадцать, брить пока было нечего, но бритву он приобрел заблаговременно. Теперь подняли головы Шеккер и Лалли-1, а из-под койки, как черепаха, высунулся Лалли-2. Затем, отложив бритву и снова покопавшись в чемоданчике, Коттон извлек оттуда короткую сигару и одну из четырех бутылочек виски, которые он спер с тележки у стюардессы в самолете, когда она чуть не чокнулась, приводя в чувство обезумевшего Тефта. Коттон устроился на койке, сорвал с бутылочки пробку, сделал глоток, закурил сигару и пустил дым колечками. Остальные аж глаза выпучили. Теперь они были у него в руках. Час настал.
И
