С тенью на мосту - Наталия Владимировна Рос

Я знал, что Марк был прав, но меня сейчас это волновало меньше всего. Я думал только о том, что потерял единственную свою возможность узнать об авторе стихотворения.

На обеденном перерыве, в столовой, ко мне, стесняясь, подошла неприметная девушка, которая занималась работой с письмами в отделе Мухи Цеце, и которую я обычно не замечал, настолько она была тихой и невзрачной. И она сказала, что случайно слышала о той девушке, которая приносила стихотворение, что ее зовут Мария, и что работает она, кажется, учительницей.

«Мария, Мария», – повторял я, словно пробуя это имя на вкус. В том, что это была та самая Мария, которую я знал, я уже и не сомневался. Оставалось только узнать, сколько учительниц по имени Мария есть в этом городе, и я думал, что точно несколько десятков будет, а даже, может быть, и сотня.

3

Мои поиски начались. Я составил список всех школ, гимназий и учебных заведений города и шаг за шагом приступил обзванивать их или приходить лично по адресу. И все время меня постигала неудача: если и была там какая-нибудь учительница по имени Мария, то она оказывалась совсем не той, которую я искал. Так, за три недели, мой список был перечеркнут полностью, а я даже и близко не узнал, где еще можно было искать девушку. Мой план по нахождению таинственной Марии провалился.

Цецилия Львовна, как я и требовал, включила стихотворение в новый выпуск журнала, и он успешно был сдан в печать, а это означало, что появилось небольшое время для себя. Поэтому следующие выходные я решил не брать работу на дом, а посвятить время своему гардеробу: нужно было обновить костюм и приобрести новые туфли, так как прежние совсем прохудились и имели такой унылый вид, что в любую минуту были готовы развалиться.

На улице заметно потеплело, и снег начал понемногу оттаивать, отчего забавно чавкал и хлюпал под ногами, норовя заглянуть под отклеивающуюся подошву и намочить носки. Таянье означало также и грязь. Грязь, которая непременно ожидала каждого. Она поселялась толстым слоем на ботинках, отлетала каплями на брюки, стремилась испачкать полы пальто и шуб, пыталась заставить поскользнуться неловких людей и с удовольствием принимала их в свои объятия. Грязь была повсюду.

Я шел в потоке людей в поисках нужной мне витрины с мужской одеждой и обувью. Вдруг кто-то легонько, но настойчиво дернул меня за пальто, и я обернулся. Мальчишка лет десяти, с таким чумазым лицом, словно только что упал в ту самую грязь, слезливо начал просить денег.

– Дяденька, дяденька, подайте Христа рада, мамка голодная, при смерти лежит, умирает. А я совсем один-одинешенек, помру я, дяденька, видит бог, помру, мочи моей нет. Есть так хочется, что кишки болят, поверьте, дяденька, так болят сильно… – хныкал мальчишка, растирая грязной рукой лицо.

Нередко я видел как мальчишки, бегая по улицам, выклянчивали деньги у прохожих, рассказывая каждый раз одинаковую историю про больную мать и «нечего есть», и редко кто им подавал, чаще их прогоняли, обзывая обманщиками и плутами. Но этот мальчик был другой, в его глазах было такое неподдельное страдание, что я, ни на секунду, не усомнился в том, что без помощи он погибнет. Я достал кошелек, мысленно посчитал, сколько у меня должно остаться, чтобы хватило на туфли и костюм, и протянул ему крупную купюру, которой должно было хватить на необходимые нужды на пару недель.

– Спасибо, спасибо вам добрый дяденька! Я буду молиться за вас! Каждый день буду молиться! – мальчишка зарыдал и вдруг бросился меня обнимать со всей теплотой, на которую, наверное, была только способна страдающая человеческая душа.

Я растрогался.

– Ну, что ты, не плачь. Купи еды и лекарства. Здесь должно хватить. Пусть твоя мама обязательно поправится, – я попытался его утешить, и мальчишка, еще немного всплакнув, попрощался и удалился.

Когда я собрался идти дальше, растроганный столь жалостливой встречей, что-то заставило меня похлопать по левому карману пальто. Там было пусто. Я сунул в карман руку, но кошелька не обнаружил.

– Стой! – закричал я улепетывающему со всех ног мальчишке. Тот обернулся на мой возглас и показал мне язык. – Ах ты подлец! Он украл у меня кошелек! – крикнул я от досады, но люди с безразличием посмотрели на меня, и я ринулся в погоню.

Как часто я наблюдал такую картину: некий прилично одетый и степенный человек гонится за пронырливой шпаной, стащившей у него деньги. И как часто я думал, что тот человек неудачник и сам виноват, раз позволил себя так глупо облапошить. Но на это раз я сам был в числе тех неудачников, и люди смотрели с усмешкой, как я скользил по грязному снегу, пытаясь догнать юркого мошенника.

Мальчишка то и дело оборачивался, чтобы узнать, насколько я быстр и смогу ли схватить его, и когда увидел, что я не собираюсь сдаваться и вот-вот настигну его, он решил неожиданно сменить траекторию, и, как шустрый хорек, нырнул слева в маленькую арку. А я, пытаясь затормозить, зацепился за выступающую из земли какую-то железку и, споткнувшись, едва не полетел лицом в грязный, сырой сугроб. Подошва моей левой туфли безнадежно провисла, а мальчишка скрылся в глубине улиц.

Я выругался и, шлепая наполовину оторванной подошвой, направился в сторону, куда убежал мальчишка, понимая, что искать его бесполезно. Пройдя через арку, я оказался на довольно узкой улице, где стояла всего пара домов, а дальше, правее, располагалась большая огражденная территория, посреди которой стояло трехэтажное обшарпанное здание, на котором местами еще виднелись остатки желтой штукатурки. На высоком железном заборе не было приколочено ни одной таблички, а за закрытыми воротами стояла небольшая деревянная будка, возле которой лениво, жесткими прутьями старой метлы, сметал в канаву грязную снеговую жижу дворник, одетый в линялую телогрейку.

– Вы не видели случайно здесь пробегавшего мальчишку? – спросил я у него.

– А что же не видел? Видел, – неторопливо ответил дворник.

– А куда он побежал?

– Да куда же он мог еще побежать? Сюда и побежал.

– Так он сюда, в это здание, забежал? – крикнул я, не веря своей удаче. – Он украл у меня кошелек! Мне нужно попасть внутрь, откройте, пожалуйста, дверь.

– Посетители сегодня не принимаются. Мое дело впускать посетителей, когда есть указанное время. Остальное меня не касается, – пропел он, как на церковной службе, заученными словами, даже не посмотрев в мою сторону.

– Но вы не понимаете, он обманул меня, украл деньги!

Дворник, по-прежнему, не удостоив