Мемуары - Вильгельм II

После нашей неудачи 8 августа генерал Людендорф заявил, что не может больше ручаться за победу на фронте и поэтому необходимо подготовить путь к мирным переговорам. Так как дипломатии не удалось успешно завязать их, а военное положение между тем из-за революционной агитации все более ухудшалось, Людендорф 29 сентября вместо мирных переговоров потребовал начать переговоры о перемирии. В этот критический период на родине началось сильное движение в пользу образования нового правительства для заключения настоятельно необходимого мира. Я не мог игнорировать это движение, потому что старому правительству в течение 7 недель, с 8 августа до конца сентября, не удалось наладить более или менее успешных мирных переговоров. Тогда же ко мне явились с фронта генералы фон Гальвиц и фон Мудра. Они набросали картину внутреннего положения в армии, упомянув о большом числе дезертиров, случаях неповиновения, появления красных флагов в поездах для отпускных, возвращающихся с родины, и т. п. Генералы видели главную причину всех зол в царившем на родине настроении, неблагоприятно отражавшемся на армии. Общее желание окончания войны и заключения мира перешло с родины на фронт и стало уже замечаться в отдельных войсковых частях. Генералы поэтому полагали, что армия немедленно должна быть отозвана за линию Антверпен – Маас.

В тот же день я по телефону дослал фельдмаршалу фон Гинденбургу приказ как можно скорее отступить за линию Антверпен – Маас. Отступление усталой, но не разбитой окончательно ни в одном месте армии означало лишь переход ее на значительно более сконцентрированную и более удобную позицию, которая, к сожалению, не была в достаточной степени укреплена. Мы должны были поставить себе цель снова завоевать свободу действий, что, по моему мнению, ни в коем случае не было безнадежно. Ведь мы во время войны неоднократно проводили отступление, чтобы занять более удобные в военном отношении позиции. Конечно, армия была уже не та. Пополнения 1918 года были сильно заражены революционной пропагандой и часто пользовались темнотой ночи, чтобы скрыться от огня и исчезнуть с поста. Но большая часть моих дивизий до конца дралась безупречно, сохранив дисциплину и военный дух. Они все еще по своим внутренним достоинствам превосходили неприятеля. Ибо, несмотря на свой перевес как в численности солдат, так и в количестве артиллерии, амуниции, танков и аэропланов, неприятельские армии терпели неудачу всякий раз, когда наталкивались на серьезное сопротивление с нашей стороны. Союзы наших старых фронтовых солдат были правы, начертав на своем знамени гордое изречение: «Непобедимы ни на суше, ни на море».

То, что сделал в течение четырех лет войны на фронте немецкий воин, а следовательно, весь немецкий вооруженный народ выше всякой похвалы. Неизвестно, чему нужно больше удивляться: тому ли воодушевлению, с каким наша прекрасная молодежь в 1914 году шла в атаку против врага, не дожидаясь нашего артиллерийского огня, или той самоотверженной преданности долгу и стойкости, с какими наши солдаты, которых скудно кормили и редко заменяли новыми частями, которые ночью работали лопатой, а днем находились в окопах и разных убежищах или лежали в воронках от гранат, из года в год оказывали сопротивление ураганному огню вражеской артиллерии, ее танкам и самолетам. И эта армия, уставшая до крайности почти после 4 лет войны, еще была способна к успешному наступлению. Несмотря на свое колоссальное превосходство, наши враги этим похвастаться не могли. И все же нельзя было требовать от нашей армии сверхчеловеческого. Мы должны были отступить, чтобы хоть немного передохнуть.

Фельдмаршал воспротивился приказу об отступлении. По его мнению, надо было еще остаться на месте по политическим соображениям (вести мирные переговоры и т. д.); надо-де раньше эвакуировать военные материалы и т. п.

В согласии с сообщенным мне желанием армии я решил тогда отправиться на фронт, чтобы быть вместе с моими ведущими тяжкую борьбу войсками и чтобы лично убедиться в их духе и состоянии. Я тем более мог осуществить свое решение, что после сформирования нового правительства ни оно, ни рейхсканцлер не привлекали меня к делам, и мое пребывание дома было бесцельным. Ноты Вильсону обсуждались и составлялись на многочасовых заседаниях Зольфом, военным министерством и рейхстагом, причем я даже не был об этом осведомлен. Поэтому в конце концов при отправке последней ноты Вильсону я в очень ясной форме дал понять Зольфу, что желаю получить сведения об этой ноте до ее отправки. Зольф явился и прочел мне ее, гордый тем, что в ответ на требование Вильсона сложить оружие ему удалось найти выход в виде предложения Германии о перемирии. Когда я затем обратил внимание его на слухи об отречении и потребовал, чтобы Министерство иностранных дел выступило в прессе против недостойной газетной полемики в связи с этими слухами, Зольф возразил, что об этом, совершенно не стесняясь, говорят на всех перекрестках даже и в лучших кругах. Видя мое негодование, Зольф в виде утешения сказал мне, что если Его Величество уйдет, то он тоже уйдет, ибо при таких условиях он дольше служить не может. (Когда я ушел, вернее, был свержен своим собственным правительством, господин Зольф все же остался.) Узнав о моем решении отправиться на фронт, рейхсканцлер принц Макс всеми способами пытался помешать этому. На вопрос, почему я хочу уехать, я сказал, что считаю свое возвращение на фронт почти после месячной разлуки с тяжко борющейся армией своим долгом верховного главнокомандующего. На возражение канцлера, что мое присутствие необходимо здесь, я в свою очередь ответил, что у нас еще война, и кайзер прежде всего должен быть там, где борются его солдаты. В конце концов я категорически заявил, что поеду. Когда придет нота Вильсона о перемирии, прибавил я в заключение, то ее, конечно, придется обсудить в главной квартире в армии, и канцлер приедет тогда на совещание в Спа.

Я отправился на фронт во Фландрию, вторично отдав Генеральному штабу в Спа решительный приказ как можно скорее отступить на позицию Антверпен – Маас, чтобы войска, наконец, вышли из боевой линии на отдых. Несмотря на возражения, что это требует времени, что новые позиции еще не готовы, что надо сначала эвакуировать военные материалы и т. п., я оставил свой приказ в силе. Отступление началось.

Во Фландрии я принимал депутации от различных дивизий, говорил с солдатами, раздавал ордена, и меня радостно приветствовали всюду и офицеры, и солдаты. Особым воодушевлением были охвачены солдаты одного саксонского королевского рекрутского батальона, встретившие меня на вокзале бурными приветствиями, когда я снова сел в свой поезд. Когда я раздавал ордена солдатам одной гвардейской дивизии, прямо над нами пролетал вражеский аэроплан, обстрелянный нашими пушками и пулеметами и бросивший бомбы вблизи особого поезда. Высшие командные лица в один голос доносили, что дух войск на передовых позициях хорош и стоек, но в задних войсковых колоннах это уже далеко не так. Худшими элементами являются отпускные. Очевидно, распропагандированные и зараженные на родине, они приносят с собой оттуда на фронт дух разложения и дезорганизации. Молодые рекруты, наоборот, вполне надежны.