Леди удачи. Все пути… - Марина Белоцерковская

Ксави с недоумением взглянула на подругу.

— Тетрадь, которую мы подобрали в кают-компании ювелира, — разъяснила Джоанна.

Мари хлопнула себя по лбу и, забыв о своем похоронном настроении, подскочила к саквояжу, стоящему в углу каюты. Некоторое время до заинтригованных слушателей доносилось недовольное бормотание, перемежаемое иногда нелестными комментариями по адресу тех, кто укладывал этот саквояж. Время от времени в воздух взмывала какая-нибудь тряпка, пока, наконец, победный клич, сделавший бы честь любому пещерному охотнику, не дал понять присутствующим, что раскопки окончены. На стол лег сильно потрепанный томик.

Взяв в руки сей почтенный Эльзевир[37], Джоанна наугад раскрыла его и прочитала несколько абзацев, написанных небрежным убористым почерком.

— Ого!

Возглас Джоанны заставил сгоравшую от любопытства Мари перегнуться всем телом через стол:

— Чего там?!

— Ха! Пусть только кто-то посмеет сказать, что судьба нам не ворожит! — потрясла Джоанна потрепанной тетрадью. — Ведь это же дневник!

— Неужто бедняги ювелира?! — глаза Ксави загорелись.

— Ну не Пушкина же! — Джоанна приосанилась и обвела гордым орлиным взором присутствующих. — Уж я-то знала, что брать. В отличие от некоторых излишне рассеянных особ, — добавила она снисходительно.

Ксави с каким-то придушенным писком протестующе подскочила, но ласково опустившаяся ей на плечо рука Нэда поршнем гидравлического пресса придавила Мари к креслу, откуда ей оставалось лишь возмущенно сверкать глазами. Волверстон же, даже не заметив действия своего дружеского жеста, с интересом уставился на Джоанну:

— Ну, давай! Читай!

— Та-ак… «1653 января 14. Сией записью начинаю новый…» Ну-у, это слишком рано! А ну-ка, дальше что?.. «Две грани арабские… Мармарошский алмаз в 14 каратов для шевалье Мернеля… Ежели на тринадцать частей золота взять четыре части серебра да прибавить три…» Это неинтересно… — тут Джоанна хихикнула: — Слушайте: «Мадам Комплантье, конечно, ангел, но Господь поступил бы правильнее, если бы выбрал более подходящее поприще для этого ангела, чем моя бедная персона. Порой я готов продать мою почтенную супругу за несколько су первому попавшемуся язычнику, ежели бы таковой желающий сыскался»…

— Бедняга! Должно быть несладко ему приходилось, — захохотал Волверстон.

— Не отвлекайся, Джо! — нетерпеливо поерзала Ксави.

— Хорошо, продолжим. «Симону никогда не добиться такой грани, как у меня! А о его кабошонах рассказывают неприличные анекдоты!». Жаль, ни одного не привел… Ха! Слушайте: «Тргре апсаум 1445 сол карнбртет 171 улув маум 11 сен кре улувсак ай!». Главное, все понятно!

— Читай все подряд! Что ты скачешь, как мартовский заяц по горячему песку?! — Ксави дернулась в своем кресле. — Или давай я буду читать.

— Нет уж, мне самой интересно, мадемуазель Тардье! Пожалуйста, читаю подряд:

«21 июня. Большой заказ от мадемуазель де Лавальер. Диадема из 172 мелких алмазов, четырех изумрудов величиной от 24 до 39 с четвертью каратов и двух больших аметистов. Аметисты с мелкими трещинами — придется поработать. Зато с этими деньгами мне, наконец, хватит на покупку домика на улице Четырех Ветров. Придворный ювелир должен иметь приличное лицо!».

«1660 июля 3. Женевьева вовсю обставляет дом. Наконец-то она нашла себе занятие. Придется взять заказ у маркиза де Сантри. Безобразный рисунок, но деньги уплывают, как в бездонную бочку. Придется поступиться честью мастера. Пусть получает свой ошейник!».

«HRCLS. Или даже PTSS. Пропади оно пропадом, проклятущее ремесло!!! Я тупица, неуч, жалкий ремесленник! Даже Симон, и тот смог бы! А может RTCL+//HRZ++ и еще CLK? Надо попробовать».

«Благодаренье Богу, Женевьева, наконец, научилась не совать нос в мои бумаги. Хоть здесь выскажусь свободно. Рашель, милая моя! Какое счастье, что у меня есть ты! Ты сделала мне подарок, который я тщетно ждал от госпожи Комплантье десять лет. У меня есть сын!!! Господи, благословенно имя твое!».

«Счастливый день! Сегодня, июня 20 1668 года мой сын Жерар огранил свой первый камень! Господи, я дожил до этого дня! Если бы я мог дать тебе свое имя, мой мальчик…»

— Стоп-стоп! Только что, по-моему, был 1660 год. Это что, подряд, называется? — возмущенно округлила глаза Ксави.

— Слушай, ну не сотрясай воздух, будь любезна, — поморщилась Джоанна. — Ну, зачем зачитывать вслух все эти бесконечные «Кольцо для мадемуазель де Тонне-Шарант…», «4 доли тусклой меди…», «370 ливров за 54 симили-алмаза[38]…», «2 ливра 8 су мяснику…» Этим ты развлечешься перед сном, если бессонница доймет, ладно?

Мари безнадежно махнула рукой, и удовлетворенная Джоанна опять склонилась над растрепанной книгой:

— Так, здесь опять почти две страницы шифром заняты… Этим займутся специалисты… О, а вот это уже интересно:

«Вчера опять вызывал Кольбер. Все больше убеждаюсь, что это самый великий человек Франции. Думаю, если бы его происхождение позволило, он с большим правом занял бы трон, да не увидит никто эти крамольные строки! Все заказы для „красных каблуков“[39] откладываю. Перстень для господина министра должен быть закончен через три дня».

«8 июня 1678. У Жерара золотые руки и такая же голова. Сам Жан-Батист Кольбер похвалил работу нашего мальчика, Рашель! Надеюсь, ты порадуешься за него у себя там, на небесах, моя незабвенная…»

«14 ноября. Негодный мальчишка! Он совсем отбился от рук. Если бы только беспутные дружки да вечные попойки! Но каков стервец! Надуть меня, своего старого учителя! Я едва не вставил в перстень графа д'Артуа поддельный рубин, который подсунул мне этот негодник. Но, клянусь всеми святыми, сам Господь Бог не отличил бы его от настоящего! Как он это делает?! Как?!».

«На него невозможно сердиться. Его улыбка заставляет прощать ему все. Но если он еще раз выкинет подобный фокус, я могу сильно погореть. Ведь все изделия мастерской идут под моим именем».

«29 мая. Господи, прости мне мои грехи. Надеюсь, эти саксонцы сюда не вернутся. Иначе разве бы я решился продать им жераровы алмазы, Господи?! Впрочем, они уехали крайне довольные. И то правда, если бы я лично не присутствовал в мастерской, то и сам был бы уверен, что они настоящие. Иногда я боюсь его. Он делает то, что не под силу простому смертному. А еще я боюсь за него. Боже, отведи от него беду!».

«Вчера из мастерской опять весь вечер был слышен шум попойки. Жерар пил, пел и хвастал напропалую своими подвигами. Поет он, должен сознаться, замечательно. Но, Боже мой, его язык!!! Если однажды кто-нибудь из его дружков на него донесет, я не удивлюсь. Впрочем, они, видно, тоже без ума от моего пройдохи. Но кончать с этим безобразием как-то надо».