Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

Взбешённый Витовт приказал готовиться к сражению немедленно.

Татар насчитывалось 200 000, при этом они готовы были примириться, не вступая в бой. Благоразумный воевода Краковский Спытко советовал Витовту не искушать судьбу. Но другие вельможи о том и слышать не хотели. Польский пан Щуковский смеялся над Спыткой: «Если тебе жаль расстаться с твоей красивой женой и с большими богатствами, то не смущай по крайней мере тех, которые не страшатся умереть на поле битвы». Спытко ответил: «Сегодня же я паду честной смертью, а ты трусливо убежишь от неприятеля».

Так и случилось. Татары наголову разбили литовцев. Первыми с поля боя бежали Тохтамыш, Щуковский, а за ними сам Витовт. Спытко погиб как герой. Кровопролитие продолжалось до глубокой ночи. «Ни Чингиз-хан, ни Батый, - пишет Н.М.Карамзин, - не одерживали победы совершеннейшей». Орда гналась за Витовтом от реки Воркслы (где началось побоище) до самого Киева, бывшего тогда под властью Литвы. И снова древняя столица Руси подверглась татарскому разорению.

Разгром литовцев на берегу Воркслы оказался на руку Московскому князю. Зять Олега Рязанского князь Юрий вновь овладел Смоленском (1401 г.), а по смерти тестя прибёг под защиту Василия Димитриевича (1402 г.). И хотя удержаться в Смоленске Юрий не сумел (Витовт опять захватил город), ссора Москвы с Литвою, возникшая вслед за этим, принесла выгоду. Война длилась три года и окончилась миром (1408 г.) после долгого стояния обеих ратей на реке Угре.

В результате этого «стояния» Витовт навсегда отказался от своих притязаний на Новгород и Псков. Влияние Москвы возросло, и новые грядущие напасти уже не могли изменить её положения.

Победа Эдигея над Витовтом показала, насколько ещё сильны татары. Тем не менее, Василий Димитриевич, как и отец его, не собирался платить им дань и даже не отправлял в Орду своих послов. Нападать открыто басурманы уже не решались (времена Батыя прошли), однако и признать независимость Московского княжества ордынцам не хотелось. Пылая жаждой мести, Эдигей задумал военную хитрость. Распустив слух, что его войско идёт на Литву, он скрытно приблизился к Москве и неожиданно оказался у стен её 30 ноября 1408 года. Осадив Первопрестольную, татары пожгли всё вокруг, разорили Ростов, Димитров, Серпухов, Городец и даже Нижний Новгород, но Москву им взять не удалось. Торопясь назад (ибо в Орде зрел очередной переворот), Эдигей притворился, будто согласен на выкуп в 3000 рублей. Эту не столь значительную сумму москвичи охотно уплатили, не ведая, что и того можно было не делать. Отступление татар началось 20 декабря в канун дня памяти Святителя Петра, Митрополита Московского (небесного покровителя столицы). И более, до самой кончины великого князя Василия (1425 г.), военные действия, кроме отдельных разбойничьих вылазок, Орда не возобновляла.

Урон от Эдигеева набега был огромный, и всё же дани с Русских ордынцы не получили. Они совершили ещё одно внезапное нападение на Владимир (1411 г.) с великой кровью, грабежом, пожаром; но в дальнейшем отношения с татарами стали складываться по-новому. Безысходное иго сменилось напряжённым противостоянием равносильных сторон.

Заря над Русью разгоралась всё ярче и пламенела не только войнами, но блистала уже и мирным сиянием.

Деятельный исихазм, как новое направление православной духовности, зародился на Афоне. Основал его, мы помним, Великий Святитель Григорий Палама. Соединив молитвенное созерцание с борьбою в защиту веры, паламиты привнесли исихазм во все области жизни, в том числе и в искусство. В конце XIV века в Москву прибыл из Византии дивный иконописец Феофан Грек. Последователем его мастерства на Руси стал Преподобный Андрей Рублёв. Вслед за учениками Святого Сергия Радонежского, иконописцы «Рублёвской школы» (тоже в большинстве монахи-исихасты) творили умную (Иисусову) молитву, смиряли плоть постом, уединялись, исполняли обеты и, в стяжании благодати Божией, возвели церковную живопись на недосягаемую высоту.

Называть это чудо «Русским Возрождением», как принято у современных искусствоведов, по меньшей мере некорректно. Иконопись Феофана и Андрея Рублёва не нуждается в сравнении с западным ренессансом. Художники-исихасты ничего не возрождали. Они творили всё заново, молитвенно призывая благодать Божию на свой смиренный труд. И святые лики, исполненные ими, действительно излучали Фаворский свет.

До сих пор исследователи не могут постигнуть тайну той непревзойдённой гармонии цвета и композиции, что отличала русскую икону начала XV века. Учёные спорят, фантазируют, но соглашаются в одном: ни Феофан Грек, ни Андрей Рублёв не писали этюдов с натуры, не порочили святыню копированием грешной плоти, как это делали итальянские возрожденцы.

Сам Феофан вспоминал, что он «никогда не глядел на существующие образцы». Но «в духе своём постигал отдалённые и умственные вещи, в то время как духовными очами созерцал духовную красоту».

Творчество русских иконописцев XV века, замечает церковный историк прот. Иоанн Мейендорф, «говорило современникам о единении с Богом как о главном содержании человеческой жизни: их искусство, как духовность и богословие исихастов, стремилось показать, что такое соединение возможно, что оно зависит как от Божественной благодати, так и от человеческого желания достигнуть его... Определение этого духовного движения как "тормозящего консерватизма" [в чём гуманисты по сей день обвиняют и Св. Григория Паламу и всю Православную Церковь] может основываться лишь на подсознательном убеждении... что "прогресс" возможен лишь при секулярном [обезбоженном] понимании человека».

Это тот самый пресловутый гуманистический «прогресс», который разрушает нравственность и ведёт человечество к вырождению, толкая мир в пропасть антихристова царства.

Эпоху расцвета Святой Руси «прогрессисты» именуют не иначе, как «мрачным средневековьем». Их злую досаду можно понять. Все происки агентов папизма, иудаизма, гуманизма (что по сути едино) в средневековой Московии терпели провал, хотя попыток растлить Россию и втянуть её в унию с латинством было предостаточно.

«Да исповедятся Тебе, Господи,

вси царие земстии»

Подъём искусства и ремёсел в годы правления Василия I не был случайным. Сам великий князь немало преуспел в ювелирном и чеканном мастерстве. Меж государственных забот, на досуге, он ковал золотые пояса и другие украшения, отделывал их жемчугом и самоцветами. При его содействии развивались литейное, оружейное производство, росло строительство. Церковное зодчество достигло высочайшего уровня. В 1405 году святой иконописец Троице-Сергиевой Лавры Андрей Рублёв расписал только что возведённый Благовещенский Собор Московского Кремля. За собором на башне великокняжеского дворца мастер с Афона Сербин Лазарь установил первые в России часы с боем (1404 г.). Механический человек на часах ударял молотком в колокол, «разумея, - говорит летописец, - и разсчитая часы нощные и денные... сотворенно есть человеческой хитростью, преизмечтанно и преухищренно».

Выдающимся художественным памятником той эпохи является «большой саккос» (архиерейское облачение) митрополита Фотия (1408-1431 гг.). На сем замечательном произведении русско-византийской вышивки шёлком в центре изображён Христос («Сошествие во ад»), а слева и справа от образа Спасителя в полный рост выполнены фигуры земных владык Москвы и Константинополя: на одной стороне - великий князь Василий Димитриевич с супругой Софьей Витовтовной; на другой - рядом с их дочерью Анной - император Иоанн VIII Палеолог. Иконография «большого саккоса» выражала родство царствующих домов, но вместе с тем намекала на неравноправие этого родства. Изображением трёх святых (литовских мучеников) в композиции вышивки русский князь как бы оттеснён от своей дочери - византийской царицы.

Здесь надо заметить, что в Царьграде все союзы (кроме унии с Римом), все династические браки императоров толковались в смысле вассального подчинения им остальных православных государей, а митрополитов всея Руси (в основном, из греков) ставил Константинополь. Славянам упорно внушали мысль о превосходстве Византийского престола и главенстве «Вселенского Патриархата».

Когда от державы ромеев осталась одна лишь столичная область, а её царь стал данником турецкого султана, когда Болгария и Сербия уже имели собственных патриархов, и даже ряд греческих церквей в независимых областях сделались автокефальными (самостоятельными), Русь-Россия с удивительным смирением хранила верность «византийскому единству». Все церковные постановления Царьграда строго выполнялись, а милостыня, за которой греки регулярно ездили в Москву, подавалась им, словно дань. Доброту и преданность Русских в Константинополе ценили и умело использовали. Стиль документов, вырабатывавшихся патриаршей канцелярией специально для России, непременно подчёркивал высочайшее значение Второго Рима, как «центра Христианского мира», хотя время его главенства подходило к концу.