Все, способные держать оружие… - Андрей Лазарчук

— Эй! — сказал незнакомый голос над головой. — Не дергайся.

— Пустите, я сам.

Руки мои тут же освободились, я осторожно поворочался, приспосабливая тело к дыре, подался назад, изогнулся — и пролез, разодрав, правда, пижаму и бок. Меня осветили фонарем и хлопнули по плечу:

— Молодец.

— Рад стараться. А… Эльга?

— Здесь, здесь. Все хорошо, солдат.

— Я тут, Зденек, — сказала она сама. Голос доносился сквозь гул, но я его узнал.

В голосе была тревога. — Иди сюда.

Я повернулся. Луч фонаря последовал за мной. Световые пятна не слишком быстро складывались в нормальные изображения. Но — сложились…

Эльга стояла рядом с двумя офицерами войск связи. На ней была все та же пижама, на плечи наброшена шинель.

— Харитон, — сказала она, продолжая глядеть на меня, — я знаю все, что ты сейчас скажешь. Я бы и сама сказала это, если бы не видела… Он нам нужен, Харитон. Он лучше Малкинена. На порядок лучше. Понимаешь? Если мы хотим чего-то по-настоящему добиться… Я все ему рассказала.

— Что — все? — один из офицеров спросил это, глядя на меня, а второй повернул голову к Эльге со странным выражением на лице. Если бы можно было одновременно прищуриться и вытаращить глаза, получилось бы именно это.

— Все, что могла.

— И?..

— Я очень хочу, чтобы он был с нами. Помоги мне, Харитон.

— Господи, Эльга. Об этом говорено тысячу раз… Он человек этой реальности. Ты представляешь, как он воспримет… все то, что мы делаем?

— Представляю. Но рискнуть стоит. Зден, ведь ты… будешь с нами?

Я долго смотрел на них. Люди как люди…

— Что сейчас делается наверху? — спросил я.

— Кровавая каша. Мятеж. Там сошлись интересы сразу трех… как бы это правильно сказать… групп заговорщиков. Каждая группа была уверена, что проводит собственную операцию. Так что… всяческие вторичные эффекты…

— А заговорщиков вы знаете?

— Большей частью. Кстати, вы их тоже знаете.

— Это как раз понятно. Но прекращать эту… кровавую кашу… не в ваших интересах?

— В наших. Она будет прекращена. Достаточно скоро.

— Ага…

Я вдруг понял, что мне нечего сказать. Дурацкое чувство.

— Харитон, ну скажи же ему… — едва ли не умоляющий шепот Эльги.

Долгое молчание в ответ.

— Хорошо. Сударь, я делаю вам официальное предложение: вступить в ряды нашего подразделения корректировщиков истории. Я сразу хочу сказать главное. Это очень жестокая профессия. Она потребует такого напряжения совести, что вы много раз пожалеете о своем согласии. Мы ею занимаемся вынужденно… Эльга объяснила вам, почему.

— Да, — сказал я. — Объяснила. Но… в это очень трудно поверить.

— В принципе, вы уже поверили. Детали же… что детали?

— Детали всегда наиболее интересны, — сказал я. — Вот, например, такая: а если я откажусь?

— Ради Бога, — сказал Харитон. — Путь наверх свободен. За собой же мы дорогу завалим…

Это был не аргумент, я это понимал хорошо, и он тоже. И вообще мы говорили не о том… — …Но если вас волнует судьба ваших детей… у вас есть дети?

В две тысячи двенадцатом Игорешке будет пятьдесят четыре года. И у него, наверное, тоже будут дети. А то и внуки. Куча детей и внуков…

Да нет, и это все не то. То есть, конечно — это тоже. Наряду с прочим.

Что же тогда? Почему я твердо знаю, что соглашусь? И почему он твердо это знает?

Знает, я же вижу… Неужели просто любопытство? Или желание вырваться из колеи, сменить судьбу?..

Нет, что-то еще. Об этом будет время подумать.

— Есть, — сказал я. — В смысле — приказывайте.

Год 2002. Михаил

27.04. 14 час

Константинополь, Галата, улица Барона Врангеля, дом 5

Проходя мимо окна, я поглядывал сквозь жалюзи. Тина так и сидела в машине, не меняя позы: локоть поверх дверцы. Я был озабочен другим и оставил машину на солнцепеке. Очень стойкая попалась девушка…

Побросать в сумку (рюкзак мой был у Тедди, а Тедди…) запасные штаны и рубашки было делом минутным, меня задерживала дома только внезапная занятость раухер-линий: я никак не мог связаться с банком. Ожидая соединения, написал записку: «Мама! Не теряй: уехал из города на несколько дней. Вряд ли смогу звонить. С деканатом договорился. Счастливо оставаться. М.»

Лжи здесь было немного, а реальных следов — вообще никаких.

Наконец я пробился в банк и перевел с основного семейного счета на свой расходный полторы тысячи. Их можно было обратить в наличные в любой кассе. И сделать это следовало побыстрее… я опять куда-то заторопился и тут же дернул себя за хвост: без спешки. Ну-ка, оглядись по сторонам…

Я огляделся, присел на диван — и вдруг решился. В тайнике под ванной хранился вальтер образца тридцать восьмого года — подарок отца. В Константинополе ношение оружия запрещено наистрожайше, и все же… пожалуй, это будет меньший риск. Я извлек обросший паутиной сверток, разорвал пленку и бумагу. Пистолет и три обоймы. Протер — и сунул на дно чемодана.

Черт… Чувство неловкости, возникшее еще утром под темными очами лейтенанта Наджиба, все не проходило. Будто бы я на сцене, моя реплика, а я молчу — то ли начисто забыл роль, то ли потерял штаны.

Все? Вот теперь, пожалуй, все. Я вышел, тщательно запер дверь. Крылечко было в тени. Соседский кот медленно и сосредоточенно шел по забору. Орали воробьи: хотели его напугать. Что-то не выпускало меня отсюда. Надо полить газон… Я поразился этой мысли. Она не могла прийти, но — пришла. Это означало только одно: я на грани срыва.

Бледная Тина сидела неподвижно. Над капотом дрожал воздух. Из машины пахло горячей кожей. В какой-то миг мне показалось, что ничего этого на самом деле нет: просто длится нескончаемый тревожный сон.

— Что с тобой? — спросил я, и слова рухнули гулко, как кирпичи в бочку.

Она молча показала на приемник. Оказывается, он работал, и довольно громко.

— «…членов экипажей. Около четырехсот человек продолжают числиться пропавшими без вести. Палубные самолеты патрулируют воздушное пространство над эскадрой. Со стороны командующего Рейхсмарине адмирала Греве поступило повторное сообщение, что ни один из кораблей и самолетов объединенного германского флота не произвел до сих пор ни одного ракетного выстрела…»

— Потоплен болгарский крейсер, — сказала Тина. — На «Адмирале Макарове» страшный пожар. Кто-то выпустил две атомные ракеты…

— Атомные?!

— Да. Так сказали. Ни немцы, ни японцы не признаются.

— Это понятно…

— «…вылетела сегодня в Бирму. Трагедия в Андаманском море, унесшая жизни полутора тысяч российских моряков…»

— Полутора тысяч!..

— У меня кузен — штурман на «Екатерине Великой»… — Тина судорожно вздохнула. — Понимаешь, да?

— Ох ты, — сказал я. — Вся надежда, что — образумятся.

— Нет у меня такой надежды…

— «…соболезнования родным и близким погибших. Император торжественно заверяет, что Япония не причастна к трагическому инциденту и готова незамедлительно предоставить все доступные средства для ведения спасательных операций на море.

Пятибалльное волнение и сильный туман затрудняют поиски спасшихся моряков…»

Я включил зажигание, дал мотору несколько секунд поработать.

— Про наши дела ничего не было?

— Нет. Теперь все внимание — туда… Куда мы едем?

— В гешефтбезирк. Ненадолго. Я тронул машину. Сразу стало не жарко. Бабушка Вера из дома напротив проводила нас взглядом.

— Миша, я заметила… — Тина кашлянула, — только не обижайся — ты часто употребляешь немецкие выражения…

— А почему нет? Не вижу оснований отказываться. Иногда они точнее русских аналогов. В конце концов, я так привык.

— Но на немца ты совсем не похож.

— Похож. Когда веду себя, как надо. Не отличить. Мой отчим, который меня вырастил и кое-чему научил, был немец.

— Был?

— Да. Умер год назад. Он говорил, что в Бадене таких черных и носатых — пруд пруди. Это я такой удался в бабушку-испанку. К чему я взялся рассказывать?.. А, немецкие выражения. По-моему, бороться за чистоту языка так же глупо, как за чистоту крови.

— Нет, тут я не могу согласиться. Поверь как специалисту. По языкам.

— Я тоже специалист, и тоже по языкам. Правда, по машинным. Так вот, из моего опыта: только примитивные языки требуют стерильности. Чем язык сложнее, тем охотнее он заимствует из других и тем пластичнее приспосабливает к себе эти заимствования… Слушай, а что это нас на языки потянуло?

— Чтобы отвлечься, я так думаю.

— Да… возможно. Это возможно.

— Миша. И еще. Я такая вот нахальная. У вас с Зоей… что? Я не поняла.

Я помолчал. Да уж, нахальная, это не отнять. Репортер.

— Ничего. Уже ничего. Она от меня ушла, вот и все.

— А…

— А я не могу ее не видеть. И вот теперь окончательно все. Закрыли эту тему.