Осколки легенд. Том 2 - Андрей Александрович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Война войной, а придворные интриги никто не отменял.
К тому же Веретенникова добавила, что бок она немцу прострелила хорошо, так, что ему неделю где-то в Москве придется отлеживаться, а после за линией фронта долечиваться, так что время для маневра у Абакумова есть. Раньше конца ноября точно ни одна группа на розыски меча не отправится, поскольку тщеславный до невозможности Функе никому это право не уступит. Так что к встрече дорогих гостей с той стороны НКВД успеет подготовиться на славу.
Павлу выслушали, отправили в пустой кабинет, где велели ей написать отчет о проделанной работе, после этого Зобнин забрал у нее оружие и удостоверение, а конвойный сопроводил в отдельную камеру, где она и провела следующие два дня. Впрочем, на содержание жаловаться было грешно, ее кормили, словно в санатории, трижды в день и даже каждое утро пачку папирос выдавали. Как она сама с собой пошутила – «с прошлым разом не сравнить».
Что характерно – собственное будущее ее не сильно волновало, скорее всего, потому что ничего нового в нем не предвиделось. Чем еще ее могла удивить судьба? К тому же Сациен вроде обещала ей настолько долгую жизнь, что она сама от нее, как волк на Луну взвоет, а не верить этой богине у нее оснований не возникало. Все, что она сулила ей ранее, сбылось, включая поездку в Москву.
А вот Толю Ликмана Павле было очень жалко. Ну да, он сам под пулю подставился, конечно, но и ее вина в этом есть. Следовало парню другую позицию определить, где обзор получше, глядишь, и не полез бы он со своим «Стой, руки вверх». Хотя… Зачем он вообще кричал? Почему просто не выстрелил? Знал же, что Функе живым остаться не должен, Павла его об этом несколько раз сказала.
Может, все же увидел, что Орлов мертв, и таким образом решил подстегнуть Функе на бегство? Специально под пулю встал?
Если так, то это смело, но глупо. Немец ведь мог и сообразить, что отдавший ему приказ человек не в двери вошел, а здесь находился все то время, пока он документы искал. А Функе кто угодно, только не дурак, факты в одну веревочку связывать умеет.
Но все равно жалко парня. Настоящий он был, не то что некоторые. Да и в отделе с людьми туго, совсем Житомирский зашьется теперь.
На третий день в камеру пожаловал Зобнин, заявивший прямо с порога:
– Собирайтесь, пора.
– Так чего собирать-то? – обвела Павла рукой камеру. – Плошки-ложки казенные, а ничего своего у меня давно нет. Разве что вот, папиросы да спички.
За те два дня, что Павла провела на Лубянке, осень сдала свои позиции зиме, улицы и дома окрасились в белый цвет.
– Припорошило-то как, – Павла вытянула ладонь, – рано в этом году.
– Да какое там, – усмехнулся Зобнин. – Первый снег случился еще в начале октября. Мы все здорово удивились, в сороковом-то тепло до ноября стояло.
– Снег – это хорошо, – констатировала Павла. – А если еще и морозы вдарят, так и вовсе замечательно будет. Немец в такую погоду воевать не любит и не умеет, а нам такая погода самое то.
– Садитесь в машину, – велел ей капитан, – на аэродром пора.
– Ну да, – вздохнула Веретенникова. – Ой, вот чего забыла! Мне бы мой ватник обратно. Если тут снег, то у нас там вообще пурга метет из всех щелей, я в своем пальтишке до костей промерзну мигом.
– Садитесь, – сдвинул брови Зобнин.
– Ну, нет так нет, – не стала спорить женщина. – Хотя и жалко, ватник-то не драный был почти.
Машина выехала за ворота, прокатилась метров сто и встала.
– Прощайтесь, – буркнул Зобнин с переднего сиденья. – У вас три минуты, не больше.
Павла не сразу поняла, что он имеет в виду, после глянула в оконце «эмки», невольно улыбнулась и распахнула дверцу автомобиля.
– Павла Никитична, мы вот тут вам собрали в дорогу, – тараторила Роза Мейер, суя Веретенниковой узелок, прямо как хозяйка дома в Лихове несколько дней назад. – Здесь хлеб, галеты, тушенка, еще кое-что по мелочи.
– Папирос десять пачек, – добавил Петя Швец, – «Казбек». У меня с довоенного времени лежали. Я ж еще весной курить бросил, а они остались.
– Толю похоронили? – спросила Павла.
– Еще вчера, – в глазах Розы сверкнули слезинки, – рядом с Артемом Синицыным. Они, говорят, друзья были не разлей вода.
– Так и есть, – кивнула Павла, вспомнив двух забавных мальчишек, которым она сама когда-то втолковывала азы оперативной работы. – Дружили они крепко.
– Вы же еще вернетесь? – тихо спросил Петя. – Да? Вас же не обратно? Ну, туда…
– Я не знаю, – честно ответила им женщина. – А пока меня нет, рассчитывайте только на себя. И самое главное помните: пулям кланяться не надо, но и подставляться под них не стоит. Тьфу, так плакатно сказала, что самой противно стало.
Окошко «эмки» приоткрылось, оттуда послышался голос Зобнина:
– Павла Никитична, время.
– Бывайте, ребятки. – Павла обняла молодых людей. – Глядишь, еще увидимся! Война молодых не жалеет, это факт, но вы же ребята хваткие, авось и обойдется. А, да! Роза, у тебя зеркальца карманного нет?
– С собой нет, – удивленно ответила девушка. – Оно в отделе.
– Жаль, – вздохнула Веретенникова. – Забыла раздобыть, понимаешь. Просто надо мне одну штуку проверить… Ну да ладно!
Она забралась в машину и смотрела на две фигурки, которые прощально махали ей руками до той поры, пока их не скрыла снежная пелена.
– Плохо, – минут через пять произнес Зобнин. – Снег усиливается, как бы нам в Тушино не застрять надолго.
– Я, если что, не в претензии, – мигом сообщила ему Веретенникова. – Кандалакша место замечательное, но меня и Москва устраивает.
– Мы летим не в Кандалакшу, – усмехнулся капитан. – И кстати, возьмите. Это ваше.
Он перегнулся через сиденье и протянул Павле ее «браунинг» и удостоверение.
– Ух ты! – изумилась та. – Как интересно!
– Вы все еще осужденная, Павла Никитична, но… Да вы и сами все понимаете, верно?
– Кроме одного. – Веретенникова выщелкнула из рукояти пистолета магазин и проверила, есть ли в нем патроны. Они там были. – Куда же мы летим?
– В Баку, – ответил Зобнин. – А потом нас ждет Кавказ. У товарищей из генерального штаба и лично нашего
