Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы? — еле слышно спросил он.
— Возможно. Но разве вам есть до этого дело?
И она улыбнулась ему, но он на ее улыбку не ответил. Стоял, безмолвный, беспомощный… Ей даже стало за него стыдно.
— Вам никуда не следует уезжать. Вы должны остаться здесь, — спокойно сказала она. — Иначе скоро не останется мест на земле, где вы могли бы спастись… от себя самого! Вы их и так уже почти все перепробовали. Кроме того, как мне кажется, вы кое-чем обязаны графу Орланту.
— О да, это верно, — сказал он почти покорно, и ей вдруг страшно захотелось оказаться от него как можно дальше. Ей было жаль этого человека и хотелось, чтобы он поскорее ушел — хотя бы с глаз долой убрался!
— Знаете, это все одни разговоры — об отъезде. Я, конечно же, останусь! — Это он сказал уже почти спокойно.
— Я так и думала, — равнодушно откликнулась она.
Больше она на него даже не взглянула; она смотрела вдаль, за озеро, где меркнул красноватый свет, переходя в неясные коричневато-фиолетовые сумерки. Она чувствовала себя страшно одинокой. Он подошел к ней и протянул к ней руки, и она позволила себя обнять — потому что ему необходимо было, чтобы она ему это позволила, чтобы она СНИЗОШЛА, чтобы она почувствовала себя его госпожой, а он себя — ее слугой, чтобы между ними не было никакой откровенности, честности, а только эта дурацкая игра в богатую хозяйку и нищего отщепенца. И он, чувствуя ее безучастность и равнодушие, отпустил ее, промолвив:
— Ни к чему это… Почему вы делаете из меня дурака?
И тут она наконец на него посмотрела.
— Так вы и есть дурак, Берке, — сказала она. — И я тут ни при чем. Если у вас недостает мужества пойти этой дорогой, так лучше возвращайтесь в Валь Альтесму, к той, самой первой, девушке, от которой вы сбежали. — Она резко повернулась и пошла от него прочь по берегу озера к далекой песчаной косе. И он ее не удерживал.
Вот и конец этой истории, сказала она себе. И это действительно оказалось именно так, хотя из Вальторсы Таври не уехал. Когда им доводилось встречаться у общих знакомых, она старалась с ним практически не говорить, словно не замечая его умоляющих вопросительных взглядов и изо всех сил подавляя собственное унизительное и страстное желание услышать от него хоть одно ласковое слово, еще раз ощутить прикосновение его рук. Она не могла просто так стряхнуть с себя воспоминания о нем. Он был первым мужчиной, который разбудил в ней женщину. И никто другой его места пока не занял. Проходили недели и месяцы, и, сама того не ведая, Лаура лелеяла свою бесплодную страсть, невольно пытаясь ее сохранить. В ее жизни было так мало событий, а Гаври был первым, кто по-настоящему, страстно обнимал ее… И она позволяла себе мечтать о каком-то будущем примирении и взаимопонимании, как будто остались еще какие-то пути к примирению, как будто они еще могли объясниться и понять друг друга!
Но теперь она утратила даже эти мечты, последний теплый лучик света в кромешном холоде и мраке. Сперва ей показалось, что Гаври сделал предложение Пьере, просто чтобы отомстить ей, Лауре. Но потом убедила себя, что ошибается, всего лишь льстит себе. Возможно, Гаври боялся Гвиде Сорде, но не боялся Орланта Вальторскара — да, скорее всего, основная причина была именно в этом. Кроме того, ему, возможно, больше хотелось заполучить Пьеру, а не ее. Она сказала себе, что должна принять и такую возможность, но не сумела. Потому что знала: Пьеру он не желает как женщину и именно поэтому ведет себя с ней смелее и даже оказался способен сделать ей предложение, а ведь этой темы в разговорах с Лаурой он даже не касался. Этот охотник угодил в собственную ловушку — в этом она была уверена; но потом себя же за эту уверенность корила и называла дурой — за эту уверенность, за собственное тщеславие, за попытку сберечь любовь, которой ей никогда и не предлагали! К тому же ему почти удалось разлучить ее с лучшей подругой! Лаура не ревновала его к Пьере. Но Пьере она завидовала, она всегда завидовала ей, и именно эта зависть составляла отчасти ту основу, на которой покоилась их давняя дружба; и ничего плохого в этой зависти не было. Но этот человек сумел испортить их откровенные отношения, и теперь им стало трудно говорить друг с другом открыто, а ведь это служило для Лауры единственным утешением в ее душевном одиночестве. Она никогда не рассказывала Пьере о своих любовных переживаниях, она вообще ни словом не обмолвилась ей о своих отношениях с Гаври — отчасти потому, что была не в состоянии выразить словами столь новое, непривычное состояние, описать ту темную, сумеречную страну плотской любви, в которую лишь заглянула. Живя в деревне, Лаура, разумеется, знала, какими словами пользуются крестьяне для обозначения половых сношений, но даме пользоваться подобным лексиконом отнюдь не пристало, особенно говоря о собственных возвышенных и страстных чувствах. А кроме того, Лаура вообще не испытывала ни малейшей потребности с кем-либо говорить об этом. Ей было стыдно. И вся эта история казалась ей постыдной, и не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь о ней узнал.
Такова была ее женская мудрость в двадцать три года. Такова была ее женская притягательность.
Но больше всего ее мучил страх потерять Пьеру. Этого она бы не перенесла, и в итоге, стиснув зубы и подавив чувство стыда и унижения, она рассказала подруге о своих отношениях с Гаври настолько подробно, насколько смогла. Сперва Пьера почти ничего не поняла из ее сбивчивого рассказа и растерянно спросила:
— Ты хочешь сказать, что любишь его… любила его, да, Лаура?
— Нет. — В этом Лаура теперь была уже совершенно уверена. — Я хочу сказать, что мне тогда было ужасно трудно не касаться его. Меня к нему так и тянуло… Как и его ко мне. Но это продолжалось не очень долго.
Она чувствовала, как Пьера старается преодолеть разделившую их преграду, как она доверчиво заглядывает за этот барьер, и чувствовала себя испорченной, развратной девкой, совращающей и невинную Пьеру. И вдруг Пьера, еще немного подумав, сказала:
— Ничего удивительного, что ты так хорошо все поняла про Дживана Косте.
Лаура затаила дыхание, она боялась вымолвить