Король Шаул - Давид Малкин

Не оборачиваясь, Шаул спросил:

– Помнишь, Миха, как ты, бывало, рассказывал мне, что видишь на небе?

– Помню, – откликнулся Миха. – Мы лежали с тобой в поле на новом участке. Волы отдыхали, а мы разговаривали.

Миха приблизился, король обнял его за плечи.

– А теперь что ты видишь?

– Теперь? – оруженосец задрал голову и, почёсывая бороду, начал: – Черепаха или ёж. Вроде как подбираются к стогу сена.

– А что там? – Шаул повернул оруженосца в другую сторону.

– Там? Там полчища большие идут одно на другое.

– А там?

– Сейчас. Огромный человек – ты ему будешь до колена! – бежит по небу, спиной к нам. Руки раскинул и смотрит за облака. Может, он видит там ангелов.

– Рубаха у него красная? – вздрогнув, спросил Шаул.– Что ты ещё там видишь, Миха?

– Рубаха у него белая, на спине только чёрная.

В эту минуту к ним подошёл длинноволосый старик с факелом в руке.

– Так вот ты какой, король иврим! – сказал он, разглядывая Шаула. – Давно я к тебе собирался, да всё откладывал

– Ведь и я хотел послушать твою игру, Ицхак бен-Гируш, – сказал, протягивая руку, король.

Они беседовали целый час, попивая вино и без волнения рассуждая о смерти, до которой оставалось совсем немного. Потом оба встали и направились к центру стана. За поясом у Ицхака бен-Гируша была та самая свирель, которой пастухи приписывали способность окрашивать в разные цвета поверхность Солёного моря.

У костра они застали чуть ли не всю армию. Пустынники в белых одеждах сидела вблизи огня, лица их были торжественны и спокойны. Солдаты расступились, и Шаул с Ицхаком бен-Гирушем прошли вперёд. Король приветствовал всех, подсел к своим вестовым и стал ждать. Ицхак бен-Гируш, освещаемый пламенем, поднялся на большой плоский камень. Тут же смолкли разговоры. По знаку руки музыканта пустынники начали пение, прося у Господа прощения за грехи Его народа. Воины один за другим присоединялись к хору.

– Что там? – спросил Ахиш вестового.

– Воют, – пожал тот плечами.

Только что от перебежчика узнали, что вся армия иврим занята пением.

– А к бою они не готовятся? – недоверчиво спросил басилевс.

Вестовой покачал головой: нет, не готовятся.

– Теперь понятно, – рассмеялся Ахиш. – А я-то думал: что за гул там, на небе?

Авнер бен-Нер несколько раз просил солдат отдохнуть перед сражением и даже пугал их печальным опытом битвы под Эвен-Аэзером. Но он и сам не заснул ни на минуту. Один за другим приходили к нему в палатку воины из тех, что оставались с Шаулом, и просили позаботиться об их детях и родителях, передать важное слово братьям. Прощались. И каждый раз, когда солдат уходил, Авнер чувствовал будто обрывается ещё одна из ниточек, на которых подвешено его сердце. Он знал каждого воина – столько пройдено вместе! – и знал, что их ждёт.

 Последним явился князь Яхмай и увёл Авнера в палатку Совета. Там собрались, как всегда, командиры и старейшины. Необычным было только появление за общим столом священнослужителей. Закончив приготовления к утреннему жертвоприношению, они пришли в Совет.

Уже перед самым рассветом Авнер и Шаул в последний раз собрали командиров и повторили, что нужно будет делать каждой сотне, когда армия ворвётся в Изреельскую долину. Потом было жертвоприношение, священнослужители благословили построенное в боевые порядки войско, и бойцы замерли на вершине, рассматривая через туман, заливший долину, филистимский лагерь, где перемещались сотни факелов и заливались трубы, призывая к побудке.

В самой середине первого ряда стоял король Шаул, невнимательно вглядываясь в происходящее внизу.

Небо над долиной было обложено облаками, но поднявшийся к утру ветер раздвигал их, освобождая место для восходящего солнца.

Тысяча воинов, которые вместе со своим королём будут прикрывать отход каравана с женщинами и детьми, вынули из поясов и передали в обоз все вещи. Они положили на землю ножны и остались в строю с обнажёнными мечами. Первый атакующий отряд – шимониты и пустынники – во главе с князем Шутелехом сосредоточился на середине склона, ожидая сигнала шофара к началу боя. В одной руке у каждого иври был зажжённый факел, в другой – обоюдоострый меч.

В эти минуты женщины вывели обоз на тропу, ведущую на юго-восток, к Иордану. Всех мулов, какие были при армии, старшие дети погнали следом за обозом, но вскоре остановились в роще неподалёку от тропы и стали ждать, прислушиваясь к звукам, долетающим с горы Гильбоа. Мулы нужны будут позднее, когда, после первого вала атаки, иврим посеют панику в филистимском стане, и шимониты подожгут загоны с лошадьми и колесницами. После этого армия во главе с Авнером бен-Нером выйдет из боя, воины сядут на мулов, догонят обоз и вместе с женщинами и детьми быстрым маршем двинутся через Иордан в Гил’ад, куда уже отправлено предупреждение.

Все знают, что им предстоит. Последние минуты стынет на вершине горы Гильбоа ивримское войско. Ждёт и смотрит на своего короля. А он ликует, король Шаул. Уже много лет не было ему так легко, как в это утро. Князья, Нахшон и Яхмай, трое сыновей – все, кто рядом с Шаулом, видят, как не спеша, не отрывая взгляда от горизонта, король накладывает на голову красный обруч – венец первого полководца иврим Йеѓошуа бин-Нуна. Поверх венца Миха надевает на Шаула шлем и закрепляет его ремешки под затылком. И тут солнце окончательно вырывается из облаков, и медные доспехи короля воспламеняются протянутыми с неба лучами. Шаул, как и его солдаты, отвязывает от пояса ножны и швыряет их на землю. Воинам вокруг короля передаётся его ликование, они начинают петь, к ним присоединяются священнослужители, только что благословившие войско.

Шаул поднимает над головой меч. Миха подаёт ему шофар, и король трижды трубит в этот рог.

– Шма, Исраэль![38] – раздаётся общий клич, и бегущие вниз по склону бойцы врываются в филистимский лагерь у подножья горы Гильбоа.

Ахиш сидел за походным столом, когда в палатку вбежал вестовой с сообщением, что туземцы атакуют. Басилевс продолжал есть, но на лице у него появилось выражение мрачной сосредоточенности.

Ахиш предусмотрел и такой поворот событий: отчаянную, самоубийственную атаку, в которую ринется неприятель. Поэтому и поставил первым лагерем у подножья гор, на которые вышел Шаул, отборные ахейские отряды – опытных воинов из Гата. Охрана этого лагеря была увеличена втрое и велась круглосуточно.

Вчера Ахиш сверил рассказы перебежчиков и своих дозорных. Они совпали. У иврим было так мало войска, что Ахиш мог бы воевать с ними силами одного только города Гата, а не собирать, как он это сделал, десятитысячную армию с сотней колесниц.

Да, он был готов к тому, что Шаул с отчаяния ринется на смерть, но всё-таки надеялся, что туземцы станут выжидать в надежде на подход своих ополчений с севера и с юга. Но раз эти иврим начали – тем лучше.

Ахиш вышел из палатки и опять услышал гул с неба. Что это теперь? – подумал он. Не поют же туземцы до сих пор. И, поняв, что это и раньше было не пение, басилевс испугался. Но он не показал виду, только пошёл быстрее, слушая на ходу подбежавшего вестового.

Гатийцы выдержали атаку, а теперь они сами перешли в наступление и уже добивают туземцев. Кто там их атаковал? Дикие с юга и много стариков и молодых в белых рубахах. У всех короткие мечи и ножи.

На что же они рассчитывали? – думал Ахиш. Гул с неба мешал ему сосредоточиться. Слушая подбегавших вестовых, Ахиш злился оттого, что не может понять замысел Шаула. На что тот рассчитывал?

– Ты тоже хочешь сказать, что гатийцы добивают туземцев? – крикнул он новому вестовому. Солдат растерялся. – Уж очень долго они их добивают, – сквозь зубы процедил Ахиш.

Второй лагерь был сильнейшим. За ним шёл третий, где находились колесницы из Дора, потом четвёртый – армия серена Ашкелона. Басилевс специально велел поставить свою палатку во втором лагере, чтобы, когда сражение начнётся, самому возглавить атаку колесниц в долине.

Недоброе предчувствие направило Ахиша не в сторону гатийского лагеря, где шёл сейчас бой, а к загонам с лошадьми. Животных должны были уже накормить, напоить и запрячь в колесницы. Небо не переставало гудеть. Ахиш ладонями прижал к ушам гибкие пластины шлема и побежал к загонам.

Он издалека услышал запах дыма, а, забежав за линию палаток, увидел пламя. Забор, ограждавший загон, пылал. Лошади вырывались наружу и разбегались по окрестностям. Колесничие и подбегающие со всех сторон с вытаращенными глазами солдаты пытались потушить пожар и словить лошадей. Паника нарастала, как нарастало пламя, разносимое ветром и кричащими лошадьми. Некоторые животные с горящими гривами и хвостами катались по земле, отбиваясь копытами от солдат, бегущих к ним с кожаными вёдрами.