ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

Разве он не был прав? Террор свирепел - немцы душили сопротивление. Их агенты легко прорвали слабую завесу конспирации, и в ночь на 18 апреля гестапо сокрушительно ударило по Антифашистскому Блоку - утром потрясенное гетто увидело на улицах пятьдесят два трупа с черепами, развороченными выстрелами в затылок. Погибли активисты подполья и, для дезориентации уцелевших, несколько незначительных немецких шпиков.

Дальше - больше. Репрессии косят почти без разбора. В мае осуждены на смерть 187 евреев. Казнят и без суда. Стариков сбрасывают с верхних этажей на мостовую. У ворот гетто под видом борьбы с контрабандой убивают безоружных людей. Жандармские посты на крышах, в подъездах... Управляющие домами под угрозой расстрела их семей обязаны выслеживать деятелей сопротивления. Облавы. Служба Порядка помогает гестаповцам и польской полиции. Ночами повторяется апрельская резня - “усмирение” идет круглосуточно. Ширится и сопротивление. Толпа женщин вырвала во время облавы из рук Службы Порядка нескольких молодых людей... Убит жандарм у ворот гетто... Третьего июня сто десять евреев, среди них женщины и полицейские, уничтожены “за неповиновение властям”. В мае и июне полиция гетто регистрирует ежедневно в среднем 142 случая сопротивления - такое раньше и не снилось...

В разгар террора евреи гетто дарят польским коммунистам типографское оборудование. 30 мая “Шмидт”, “Меретик” (Самуэль Циммерман) и Давид Влоско при передаче подарка на “арийскую” сторону схвачены немцами с помощью провокатора Киселева, бывшего белогвардейца. “Шмидт” зверски замучен в Павьяке, “Меретик” и Влоско расстреляны. Киселева казнила Гвардия Людова. Война как война, только пули все больше в одну сторону... Прав был Черняков.

Он не был прав. Заманчивый обман - увидеть в действиях оккупантов месть за сопротивление, привычную массовую экзекуцию. Гитлеровцы замахнулись много шире. Здесь, в Варшаве, окончательное решение еврейского вопроса сулило им походя выгадать и освобождение от хлопот с полумиллионным гетто, и усмирение города, чреватого бунтом в тылу Восточного фронта, и воздание почести Рейнхарду Гейдриху, только что убитому чешскими патриотами. В июне рейхсфюрер СС Гиммлер отдал приказ провести “операцию Рейнхардт”: выселить евреев из Варшавы. “Выселить” означало: перевезти в Треблинку и умертвить. Их язык...

Готовились по-немецки обстоятельно: довели треблинский концлагерь до совершенства лагеря смерти; похлопотали насчет транспорта; отработали маршруты выселяемых по улицам Варшавы; сформировали “группы уничтожения” из эсэсовцев, польских уголовников, украинских, латвийских и литовских карателей. Назначили в Варшаву нового начальника СС и полиции СС-оберфюрера (командир бригады) и доктора права (!) фон Саммерн-Франкенегга и передали в его подчинение гетто. По приказу командующего операцией СС-группенфюрера (генерал-лейтенант) Глобоцника из Люблина прибыли “специалисты по ликвидации” во главе с СС-штурмбанфюрером (майор) Гефле. Позаботились, как обычно, о маскировке: в гетто вдруг разрешили открыть школы, стали публично хвалить еврейских рабочих. Предусмотрели даже выдавать евреям на дорогу хлеб и мармелад - успокоительная забота и для голодных приманка.

Мог ли Черняков догадываться об истинных намерениях немцев? Вряд ли. Слухи о полном уничтожении евреев ползли по Варшаве и достигали гетто, но поверить в это не решались даже такие люди, как Левартовский и Саган.

Немецкий комиссар гетто Ауэрсвальд на тревожные вопросы Чернякова отвечал благодушием и торжественными заверениями в безопасности евреев. “Заметьте, Черняков, - говорил Ауэрсвальд, - мы даже перестали казнить приговоренных”. Чернякову сообразить бы, что немцы просто решили не возиться со смертниками, - они получат свое в Треблинке. Но это значило принять невероятную правду о гибели сотен тысяч людей не за вину какую-нибудь - только за не те глаза, не те волосы, не тот нос, - а он не мог и не хотел верить, что в центре цивилизованной Европы, в гуманном двадцатом веке можно организованно и хладнокровно, без всякой видимой нужды, истреблять целый народ. Не психопаты же они в конце концов, эти немцы?

Так думал не он один. При первом известии о выселении евреев руководство Антифашистского Блока собрало представителей всех действующих в гетто политических и общественных групп и предложило: организовать отпор, напасть на полицию гетто, штурмовать ворота и пробиваться на “арийскую” сторону. “Нет! - сказало большинство. - Народ переживет (Фридман, делегат правых). Активное выступление даст немцам повод уничтожить всех (Шипер, мелкобуржуазный сионист)”. Наверно, каждый из них был готов рискнуть собой, но другими? всеми?..

18 июля с “арийской” стороны дошло: готовится катастрофа, обещанное переселение станет смертью по крайней мере трехсот тысяч евреев. Чернякова накрыла тьма сомнения, но он не дал себе расслабиться: “Провокация! Не паниковать!” Так и сказал. И сослался на слова Ауэрсвальда, зная: верить немцам нельзя.

Они начали через четыре дня, двадцать второго. “Группы уничтожения” вошли в гетто и погнали евреев, по 6000 ежедневно. Они начали с заключенных в тюрьме, нищих, бездомных, за ними последовали дети-сироты, потом переселенцы из Германии, потом все, не занятые на фабриках...

О чем Черняков мог думать, глядя, как послушная немцам его Служба Порядка выгоняет людей из квартир во дворы и на улицы, отбирает обреченных и теснит их в строй, в поход к товарным вагонам у Гданьского вокзала?

О чем он мог думать, видя колонны скрученных страхом стариков, истерзанных женщин, позорно покорных мужчин и безжизненных детей на спичечных ножках?

О чем он мог думать, когда толпа евреев шалела под выстрелами развлекающихся немцев?

Он видел, как еврей-полицейский настигает сбежавшего пятилетнего ребенка и тащит его, визжащего, нелепо дергающегося, к телеге, где истошно вопит женщина, и зло швыряет ребенка в кучу людей на телеге и страшной руганью кроет и мать, и дитя, и телегу, и бога, и слезы текут по зверскому лицу полицейского, - о чем тогда думал Черняков?

О чем он мог думать, когда гетто выворачивалось наизнанку и к вечеру являло на опустошенных улицах жалкие потроха нищенского быта: узлы, кружки, миски, чемоданы, костыль, драный тапок, куклу с размозженной головой, пустую оправу очков, отрепья книги, ржавый детский горшок?..

Прошли сутки в безбрежии ужаса. На мостовых кровь застаивалась в лужах - ее сток тормозили трупы. О чем он мог думать? Вспоминать еврейские погромы доброго старого времени? Их страсти - игрушки рядом с этим избиением.

Он подписал первый список на выселение шести тысяч. Тогда все в нем тряслось, но он удерживал свою совесть в шорах немецкой лжи: это только переселение, на новом месте евреев ждет работа и пища, - и он поставил свою подпись.

...Их ждет одна работа - умереть. Их всех: отцов, матерей, детей, старых и молодых, слесарей и профессоров, врачей и музыкантов, и портных, и раввинов, и христиан с еврейской кровью, и чиновников, и нищих - всех! - немцы не остановятся на калеках и безработных... Он, Черняков, начал этот поток. Он собственной рукой убил первых шесть тысяч...

До последнего дыхания он дрался за свой народ. До последнего человека он их всех отдал на заклание. До последнего мгновения он надеялся. До последнего дня не оставлял своего поста. До последнего предела напрягался против судьбы. До последнего края дошла беда. И дело его дошло до последнего письма, до клочка, на котором он хотел все объяснить, но вывел только два слова: “До последнего...”

И выстрел, который столько времени зрел в его револьвере, вырвался, наконец, наружу, и Председатель Юденрата инженер Адам Черняков присоединился к восьмерым евреям из Службы Порядка, догадавшимся еще при начале “выселения” покончить с собой, чтобы не помогать немцам.

Его выстрел был шансом на последнюю удачу, и он не упустил ее. Не всякому Председателю еврейского самоуправления везло самому распорядиться своей смертью.

Но большей удачей Чернякова можно считать то, что ему не пришлось видеть всей “операции Рейнхардт”, ее почти двухмесячного разворота. Она, конечно же, промолотила гетто всеохватно, не забыв благодарно включить в конце часть Службы Порядка: двести старательных евреев-полицейских со своими семьями дополнили итоговую цифру уничтоженных людей до 300 000. ТРИСТА ТЫСЯЧ...

Повезло Чернякову не узнать про триста тысяч, не увидеть гетто в сентябре сорок второго года: выморенные дома, забитые колючей проволокой улицы, пустые, как не бывало и в чумные годы. Кое-где украдкой под стенами движутся живые лохмотья, краснеют кровью камни мостовых, дымят, догорая, костры на улицах, остро воняет паленым и воют в глухое пространство бродячие псы, - миновало их еврейское счастье, выжили...

Повезло Чернякову, псам повезло...