Готовься к войне - Андрей Рубанов

Он медленно положил бумагу на стол (проследил, чтоб легло на чистое, свободное от пятен и крошек хлеба) и тщательно выругался.

— Чего? — с вызовом спросил Лихорылов.

— Здесь не указано название магазина.

— И хрен с ним. Земля — твоя. Это — главное.

Знаев указал подбородком на документ и процедил:

— Здесь должно быть написано: «Для строительства универсального магазина «Готовься к войне».

— А как написано?

— А написано: «Для строительства универсального магазина». Точка. Название не указано!

— Чего ты уперся в название? — миролюбиво спросил бывший коммунар. — Начинай строить. Потом повесишь название. Через два года. Когда построишь. Может, к тому времени передумаешь.

Банкир почувствовал злость.

— Я, Алексей Иваныч, название хочу повесить не потом. А завтра же. Щит, пять на одиннадцать. «Здесь будет построен гипермаркет «Готовься к войне». И подсветка. Три прожектора. Чтоб было видно за километр. Он уже готов, этот щит. Я его завтра собирался водрузить. Сегодня получаю постановление — завтра водружаю. Все по закону. Знаете поговорку: «Знание закона освобождает от ответственности»?

Лихорылов перегнулся через стол.

— Сережа, — ласково сказал он, — если ты завтра поставишь этот щит, у меня слетит башка.

— Если я его не поставлю, у меня слетят договоренности с инвесторами.

Коммунар начал багроветь. Агрессивно пошевелил бровями — очень густыми, как у всех администраторов старой формации. Обильная шерсть пониже лба — видовой признак породы руководящих работников.

— Тебе сколько годов? — осведомился он.

— Сорок один.

— Что ж ты в свои сорок лет ведешь себя как мальчик? Оставь в покое свой щит и свое название. Ты хотел магазин — делай. Потом, по-тихому, протащишь название.

— Я думал, ВЫ его протащите.

— Я тебе протащил землеотвод! Я тебе протащил согласования! Подписи архитектора и главы отдела административного надзора! Я тебе даже пожарников протащил…

Знаев вздохнул. Бумага лежала на столе, белая, красивая и бесполезная.

— И что мне делать?

— Строить. С легким сердцем.

— Я давно забыл, что это такое. Это при Брежневе можно было что-то делать с легким сердцем.

— Ага! — хмыкнул Лихорылов. — Вспомнил Брежнева.

— Я его любил.

Коммунар помолчал и сказал:

— Короче говоря, ты недоволен.

Банкир тоже взял паузу, потом встал, сделал знак рукой — мол, минуту — и молча двинулся к выходу. Оказавшись на крыльце, выдернул телефон, набрал Горохова.

— Алекс, слушай внимательно. Тот человек, который приходил к нам в четверг… Положил на депозит крупную сумму… Потом с ним случилось несчастье…

— Помню. Двести тысяч евро.

— Что ты с ними сделал?

— С деньгами? Пока ничего.

— Вот ничего и не делай. Твоя информация насчет несчастья… Она точная? Ты проверял?

— А чего ее проверять? Все было в оперативной сводке.

Знаев не спеша вернулся за стол. Невзначай огляделся.

Взял салфетку, крупно начертал цифры, положил перед активно жующим чиновником. Холодно сообщил:

— Это за вашу помощь. Привезу завтра же. Если протащите название. То есть вы получаете то, о чем мы договаривались, плюс вот это, — он ткнул пальцем в бумажку.

— Странное у тебя отношение, — мрачно сказал Лихорылов, переставая жевать, и почти равнодушно пронаблюдал за тем, как салфетка превращается в маленький комок и пропадает в кармане банкировой рубахи. — Ты думаешь, что система насквозь гнилая? Типа, я вам заплатил, а вы бегите и делайте, как мне хочется?

— Нет, я так не думаю, — честно ответил Знаев. — Я вообще ничего не думаю про систему. Я думаю про щит. Пять на одиннадцать. Я намерен его водрузить.

— Готовься к войне? — Да.

Лихорылов насупился.

— К войне, значит… Ты хоть в армии служил?

— Так точно. Рядовой запаса. Военно-учетная специальность — «водитель-электрик».

— А будет война — пойдешь воевать?

Знаев пожал плечами.

— Куда я денусь. Это моя страна. Тут мой папа закопан. Под березой. Рядом с дедушкой. Тут меня пять лет учили, чтоб я был всегда готов. — Он поднял руку и отдал пионерский салют. — С тех пор я всегда готов. Это мне очень помогает. Когда я поднял самые первые деньги, в девяностом году, — две тыщи долларов, целое состояние! — ко мне сразу бандиты заявились. Отнимать… Они думали, что я не готов. А я был очень даже готов. Я им показал два газовых пистолета, и они отвалили…

Лихорылов захохотал. В его рту банкир углядел золотой зуб и подумал, что старый коммунар в определенном ракурсе неотличим от старого уркагана. Не внешностью, конечно (там мослы и хрящи, здесь — щеки, брюхо и три подбородка), а повадками, грустно-циничным отношением к «понятиям», к нормам и ценностям, которым следуешь всю жизнь, чтоб под старость разочароваться, но и уверовать окончательно.

Отсмеявшись, чиновник простым жестом вытер рот и сообщил:

— Твое название не пройдет.

— Пройдет! Оно не противоречит закону. Я специально смотрел.

— Закон — это да, конечно… Только, господин хороший, окромя закона, есть еще кое-что. И кое-кто. Представь, что завтра мимо твоего щита поедет… — коммунар-уркаган показал пальцем в потолок. — Увидит и удивится. И вопрос задаст. И это будет вопрос совсем не про тебя. А про меня. Про того, кто разрешил. Думаешь, они, — палец опять поднялся, — будут законы листать? Нет. «Кто позволил?» — вот какой вопрос встанет. Какая такая подготовка к войне? Почему война? С кем война? Не занимайся ерундой, Сережа! Сорок лет, богатый парень, а уперся, как баран. Придумай что-нибудь другое. Без слова «война».

Знаев достал из кармана мятую салфетку, разгладил и снова положил перед собеседником. Ударил сверху ладонью — не грубо, но со значением.

— Убери, — сказал Лихорылов. — От греха.

Сколько ему лет, подумал банкир. Сильно за шестьдесят. Он в любой момент может оказаться на заслуженном отдыхе. Разумеется, он будет не самый бедный пенсионер. Но все равно, он не желает отдыхать и бездельничать. Меньше всего этот краснорожий бык хочет бездельничать. Он хочет продолжать. У него дети, внуки и домочадцы. Он сильный, крепкий и высокопоставленный. Конечно, он глава клана, пахан, он кормит десятки ртов. Он не будет рисковать своим креслом. Даже за двести тысяч евро.

Надо брать, что дают, решил Знаев. Благодарить и сваливать. И думать, что делать дальше. Поехать домой, расслабиться, пообщаться с девочкой с золотыми волосами.

Салфетка вторично превратилась в комок.

— Ладно, — сказал он. — Выбора у меня все равно нет.

— Вот и хорошо, — сощурившись, сказал Лихорылов. — А то мне идти пора. Третий день пешком передвигаюсь. Шоферу моему, представляешь, морду набили… В пятницу вечером.

— Бывает.

— Ехал с приятелем, — подрезали, из машины вытащили, отметелили обоих.

— И машину отняли?

— В том-то и дело. Не тронули! Причем хулиганы были на «Жигулях». Чуть ли не на «копейке».

Банкир очень удивился.

— Что же он, ваш водитель, не сумел уехать на «Мерседесе» от «копейки»?

— Сам удивляюсь. Скорее всего, врет.

— Конечно, врет. А злодеев нашли?

— Нет, — с сожалением ответил коммунар. — Номера были краденые, примет он не запомнил. Пять человек, сказал, все под два метра…

— Врет.

Лихорылов помолчал, всмотрелся в лицо финансиста и вдруг погрозил пальцем.

— Не вздумай.

— Что?

— Поставить свой щит. Никакой войны, понял?

Знаев посмотрел на часы.

— Через десять минут пойдет платеж. Из Риги — в Андорру. У нас час дня, там одиннадцать утра. Будем надеяться, что они сделают перевод до обеда. Потому что обед у них с двенадцати до трех, а после обеда они работать не любят. Если все пройдет гладко, в три часа по московскому времени вся сумма будет в Женеве. А остальное сегодня вечером тот же мой человек привезет тому же вашему человеку.

— С тобой приятно иметь дело, Сергей.

Пошел ты в жопу, чуть было не сказал Знаев, взял со стола листок ценой в состояние и ретировался. За стол решил не платить. Хотя из принципа и для красоты поступка можно было бы и заплатить. Вот тебе пол-лимона за твои услуги и вот тебе еще тыща рублей за твой обед, знай наших.

Но не заплатил.

Пока шел к машине (завидев босса, Василий мгновенно завел мотор), ощутил горькое недоумение. Странная беседа. Конечно, каждый сам решает, где кончается хладнокровие и начинается равнодушие. Но все-таки. Приходит один человек к другому, кладет на стол пятьсот тысяч евро в обмен на одну бумажку. И еще двести тысяч кладет, чтоб изменить в бумажке два слова. Хочет то есть большое дело сдвинуть. Ставит на кон все свои деньги, плюс еще столько же чужих, плюс изрядный кусок жизни. Судьбой рискует! А второй — жрет себе, чавкает и кивает. Встречались два раза в месяц на протяжении полутора лет — он чавкал и кивал. Ему неинтересно. Даже не любопытно. Может, любопытно — но не настолько, чтоб задать хотя бы несколько вопросов. Магазин? Понятно. Готовься к войне? Ясно. Что ему понятно? Что ему ясно? Самые важные для него события происходят в его тарелке. Не какой-то мелкий лавочник — высокопоставленный государственный служащий. Управляет районом, где проживает больше народа, нежели, допустим, во всем Брюсселе. Как можно руководить людьми — и ими не интересоваться?