Василий Тёркин - Александр Твардовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или:
Низкогрудый, плоскодонный,Отягченный сам собой,С пушкой, в душу наведенной,Страшен танк, идущий в бой.
Таких выразительных, точных и в то же время замечательных своей лапидарностью характеристик в поэме много. Читатель видит, как командир говорит в трубку полевого телефона, как боец прилаживается к гармони, как пригнувшись (будто что ищет) под огнем идет в наступление цепь солдат, как изгибается пила в руках Теркина… Правда жеста, психологическая правда обеспечивает убедительную передачу даже тончайших душевных движений и чувствований:
— Ну, прощай. Счастливо ехать!Что-то силится сказатьИ закашлялась от смеха,Головой качает мать.
Или — в главе «Гармонь», когда выясняется, что гармонь принадлежала накануне убитому командиру танка:
— Так…,С неловкою улыбкойПоглядел боец вокруг,Словно он кого ошибкой,Нехотя, обидел вдруг.
Безукоризненный поэтический слух, поэтическое зрение, высокое искусство исключительно ёмкой реалистической детали и такое ощущение меры, при котором «ни убавить ни прибавить», — проявляются в произведении на каждой странице.
Твардовский — мастер фронтового пейзажа:
На могилы, рвы, канавы,На поля, холмы дырявой,Изувеченной земли,На болотный лес корявый,На кусты — снега легли.
Поэт был убежден в том, что настоящая поэзия должна быть «достоянием миллионов» (как утверждал он в своем «Слове о Пушкине»99). Широчайшему назначению книги и предмету ее изображения («про бойца») соответствует простота ее содержания. Никаких исторических реалий или экскурсов, кроме немногих упоминаний солдата былых времен или популярных имен Чапаева и Калинина. Ничто почти не требует специального пояснения в комментариях. Твардовский с полным правом мог сказать о своей поэме:
Вот стихи, а все понятно,Все на русском языке…
Вся поэтика произведения тоже отличается простотой, которая при более пристальном рассмотрении оказывается простотой кажущейся, «умной и хитрой», позволяющей «естественно и свободно вести поэтическую речь об очень сложных явлениях».100
Поэтический язык Твардовского прост и естествен, включает много разговорных элементов. Естественность разговорной интонации иногда абсолютная. Вот Теркин переплыл реку и совершил подвиг:
Молодец, — сказал полковник. —Молодец! Спасибо, брат.
Это — стихи, но иной нельзя было бы представить себе эту реплику даже и в прозе.
Непритязательно называется книга — «…про бойца»; предельно просты и коротки названия глав — в одно, два, редко — в три слова. Обращает на себя внимание отсутствие какой бы то ни было цветистости в стиле, сдержанность в пользовании поэтическими фигурами и тропами. Мало даже сравнений, а вычурных совсем нет. Книге свойствен безукоризненно точный, впечатляющий, характерный, но опять-таки не претенциозный эпитет:
И чернеет там зубчатый,За холодною чертой,Неподступный, непочатыйЛес над черною водой.
Несочиненность, естественность этих эпитетов очевидна, ибо они выражены обыкновенными словами, и только в контексте приобретают свойства художественного определения, эпитета. Но некоторые такие эпитеты так замечательно ёмки, что их при желании можно развернуть в пространные размышления (например, у «простуженных коней» — в главе «Теркин ранен»).
Столь же непритязательны метафоры у Твардовского, выраженные чаще всего самыми распространенными словами-понятиями преимущественно крестьянского, простонародного обихода: война — «пахала», «бомбы топчут город»; «греют землю животом». Эти и другие подобные метафоры обладают большой изобразительной и впечатляющей силой.
Красота стиха у Твардовского — тоже несочиненная. Она в точности словоупотребления, верности поэтической интонации, выразительности и художественной правде. Поэтическая ткань «Теркина» проста, но это поистине — высокая простота.
А. Турков резко отделяет речевую манеру Твардовского от подделок под народность и характеризует ее следующим образом: «В ней удивительно органично сплавились простая, лишенная экзотических, орнаментальных завитушек крестьянская речь с высокой языковой культурой, свойственной классической русской литературе, и с той лексикой, которую привнесла революция».101
Стих Твардовского непритязательно доступен и прост; он — в традиции русских демократических поэтов и лучших образцов народного творчества. Никаких уступок литературной моде на диссонанс и «излом». Стих «Книги про бойца» — четырехстопный хорей. Этот размер бытовал в русской поэзии еще в первые десятилетия XIX в. и встречается у Пушкина. Его использовал «народный» поэт пушкинской поры Ф. Н. Слепушкин, например, в стихотворении «Ответ моим критикам»:
По селу меня ругаютОдноземцы за стихи,Пустомелей называют:Вот пустился на грехи!«Знал бы торг, весы и меры,Да о поле б не забыл,Чем выдумывать химеры!»Мне знакомец говорил.
И т. д.102
Этим же стихом написаны некоторые думы К. Рылеева («Петр Великий в Острогожске»), многие стихотворения Н. Некрасова.
Рифма Твардовского — большей частью бесхитростна, проста, много даже и однотипных, выраженных сходными грамматическими формами. Такие рифмы обычно считаются слабыми, но удивительным образом не выглядят таковыми в стихе Твардовского. Наряду с этим, есть рифмы оригинальные, запоминающиеся: «из Казани» — «сказали», «за стол» — «простой», «ехать» — «от смеха».
Такой стих наилучшим образом соответствует содержанию произведения, изображающего «обыкновенного», рядового бойца-пехотинца.
При всей безыскусственности поэтического языка Твардовского его отличает высокая культура стиха, мастерство использования мелодических, ритмических, строфических средств в изобразительных целях. Перебои стихотворной строки, внезапное пресечение стоп,103 изменение ритмики от облавы к главе или даже в пределах одной главы104 — как переборы гармошки; перемена ритма стиха — в лирическом отступлении о солдатской шинели, в неподражаемой передаче пляски, в имитации звучания пастушеского рожка, журчания прифронтовой речки и т. п. Перемена ритма часто связана с переменой мотива, как, например, в главе «На привале»:
И едва ль герою снитсяВсякой ночью тяжкий сон…
Поэме свойственно богатство звукописи — аллитераций и ассонансов.
Вот слышится гудение немецкого самолета:
Вдалеке возник невнятный,Новый, ноющий, двукратный,Через миг уже понятныйИ томящий душу звук…
Всего только два слова делают почти слышимым и осязаемым луч вражеского прожектора, который
…протокуПересек наискосок.
В особых случаях смысл четверостишья усиливается к месту вставляемым пятым стихом:
Всюду надписи, отметки,Стрелки, вывески, значки,Кольца проволочной сетки,Загородки, дверцы, клетки —Все нарочно для тоски…
Иногда вставляется не один, а два или несколько дополнительных стихов, и этим усложнением строфы достигается высокий художественный эффект; повествование идет как бы на продленном дыхании:
А у нашего солдата, —Хоть сейчас войне отбой, —Ни окошка нет, ни хаты,Ни хозяйки, хоть женатый,Ни сынка, а был, ребята, —Рисовал дома с трубой…
Многосложные, петлистые, трудные дороги войны передаются еще более сложной конструкцией:
Эти строки и страницы —Дней и верст особый счет,Как от западной границыДо своей родной столицы,И от той родной столицыВспять до западной границыА от западной границыВплоть до вражеской столицыМы свой делали поход.
Но главный поэтический принцип Твардовского состоит в том, что не версификаторство, а поэзия и правда, вдохновение и внутренняя свобода, верность поэтической интонации придают силу стиху. Версификаторство — не поэзия. Эта мысль лежит в основе стихотворения А. Твардовского «Не много надобно труда…» (1955).
В некоторых кульминационных местах (главы: «В наступлении», «На Днепре» и др.) патетический мотив строчка за строчкой, строфа за строфой на едином дыхании неудержимо ведет, набирая такую силу и красоту, что невольно возникает мысль о музыкально-симфонической природе такого поэтического взлета… Неоднократно, в разных местах, как тема в симфонии, возникает воспоминание о лете 1941 года и варьирующийся рефренный мотив: «…где она, Россия, // По какой рубеж своя?»