Кола - Борис Поляков

– Коляне добрые сердцем люди и христиане, – отвечал благочинный.— Почему же не оказать сострадание людям, не приспособленным к Северу?

– Вот-вот, о сострадании, – подхватил Герасимов, будто только и ждал этого момента. – Рассказывают, когда Баренц скончался, голландцам на острове Междушарском встретились две русские лодьи. Тридцать поморов. Они дали голландцам и печеного хлеба, и копченой дичи. Вот как было. Выходит, наши-то, русские, очень давно бывали и жили на Новой Земле. Голландцы хвастались – открытие, мол, новых материков. А для русских поморов хождение на эти земли было уже делом будничным, промыслом.

Благочинный вернулся к столу, сел, сказал Шешелову:

– Весьма и весьма возможно, что Баренц и его спутники не считали земли и воды Севера как открытие. Они искали дорогу в Китай. Могу допустить, что никакого желания у них к первенству в этих морях и не было. Не исключено, что они понимали: нельзя открыть давно известное. Но почему-то спустя два с половиной столетия в чью-то светлую голову пришла мысль, что иноземцы открыли у русских и море, и земли. Двести пятьдесят лет понадобилось на это! Вам кажется, что все это просто? Не наводит ни на какие мысли?

Шешелов промолчал, и благочинный погодя добавил:

– Не так давно тут беседа одна случилась. И молодые попеняли нам: вы, говорят, все нажили себе иностранное, от крючков рыболовных до губернатора... Вот оно как!

Конечно, Шешелов мог бы ему поддакнуть. Об этом можно было поговорить. Но он снова опустил глаза, долго набивал трубку, затем дал понять, что не будет острых углов касаться:

– Мы говорили о флаге на Кольской ратуше, о войне. Что эхо ее нас коснется.

Герасимов нетерпеливо вступил:

– Про это все время и говорим. Если война придет к нам на Север, Архангельск-то баталии, может, и не затронут. Там верфи и банки немецкие да английские. Вредить им никто не станет. Народ же исконный, русский. Он драться будет. Россия рядом, может помощь подать, – и развел руками, призывая к согласию. – Кругом нет резону идти в Архангельск.

— Зачем же тогда придут они сюда, на Север? – усмехнулся Шешелов. И заметил: ответ у Герасимова давно готов, будто он только этого вопроса и ждал.

– Флот погубить архангельский. Он в торговле соперник. А для этого Колу всего сподручнее воевать. Одолел ее – стан устроил. Крыша над головой, тепло, сухо, гавань. А потом горло Белого моря закроют отсюда крейсерством. Вот флот под ключом и окажется. Так, про эхо войны, – закончил Герасимов и оглядел Шешелова и благочинного, словно желая удостовериться, не слишком ли резко высказался.

И благочинный немедля сгладил:

– Это лишь мысли наши, предположения. – Потрогал пальцами подбородок: – Начало трудно, конец мудрен.

Шешелов про себя отметил: в один голос трубят. И рассуждают будто министры. Только что с оговорочкою – предположительно! Подметили недовольство его войной? Или вправду верят, что она придет в Колу? Из Турции-то? Ха-ха...

И Герасимов будто ответил на его мысли:

– Опасения наши пустыми показаться могут. Хорошо бы, коль так и было. – И вздохнул. Голос тише стал. – Но нельзя забывать прошлую судьбу Колы. Никак нельзя. Я всю жизнь провел в этих морях, нагляделся на иноземцев. Мне ихнее «Правь, Британия!» вот где сидит, – и показал на горло. – Вот где. А отец Иоанн и сейчас знакомых средь их имеет. Знаем, чем дышат.

Шешелов вспомнил, рассказывали ему: идет русское судно под парусами в Белом море или у Мурмана, а навстречу ему – английское. Так на нем сразу «Правь, Британия!» запевают. И не слушал уже Герасимова. Мысль лихорадочно побежала. «Господи, что же я все с оглядкою?! Ведь не врут же они. Вправду все это было... Правь, Британия! Крейсерство у мурманских берегов, каперство, плененные русские корабли. Было, было и было. У кольских причалов горели рыбачьи суда колян. Стрельба, грабежи, насилия и пожары. Правь, Британия! Нестройные, пьяные, неудержно лихие крики. Не где-нибудь, здесь под крепостью. И Герасимов этого не забудет. И хромой писарь. И овдовевшая в тот год Дарья. Как же не опасаться им!»

Шешелов медленно притянул трехсвечник, снял нагар со свечей. Похоже, Герасимов видит, что он стал больше понимать их. И надо что-то теперь сказать. Шевельнул трубкой:

– С вашего разрешения?

– Курите, – кивнул Герасимов.

Шешелов прикурил, попыхтел трубкой, щурясь, отмахнул дым.

– Этот разговор о войне – случайно?

Герасимов замялся на миг, помедлил:

– Прошлый раз с вами беседа как-то не склеилась. Мы и подумали сходить да поговорить. А тут вы с вестями.

Это было приятно слышать. Хотели к нему прийти. Поворочался недовольно на узком стуле: а он весь вечер думал – они ему козни строят! И неловко за себя стало. Стеснительно пробормотал:

– Я всегда рад, покорный слуга.

Герасимов загнул скатерть, вынул из стола ножницы, фитили подрезал.

– Когда англичане последний раз приходили воевать Колу, наш городничий встретил их на берегу. Шпагу подал с поклоном. И чиновникам велел то же сделать. Не знаю уж, что толкнуло его на это, но без боя город он один сдал – городничий.

Шешелов чуть не присвистнул – вон о чем они целый вечер! И вдруг ясно понял, что и о нем речь. Он городничий в Коле. А если вправду кто-то войной придет? Спрос с него. Целый вечер ему про это твердят: эхо войны коснется. Опустил в руке трубку. Как еще коснется! Верно они подметили: если взять Колу, горло Белого моря легко закрыть крейсерством.

Вспомнилось, рылся он как-то от скуки в архивах ратуши. И привлекло внимание: при Петре Первом пятьсот стрельцов, пятьдесят пять орудий готовы были защищать Колу. А теперь? Мало ли, что беседа предположительна? Вдруг, на беду, случится...

И почувствовал: в горнице жарко, от долгого сидения затекли ноги. Домой бы теперь, в кресло. Обдумать все хорошенько. Такой разговор враз не кончить, хоть и предположительный. Их заботы – его обязанность. В одну веревочку все свилось. Расстегнул воротник мундира. Про шпагу градоначальника хотят знать. Нет, он не в обиде за их вопрос. Сказать – моя, мол, с белым крестом? Господи, что за блажь? Словно мальчишка хвастливый. И заметил – затянулось молчание, а Герасимов с благочинным выжидательно на него смотрят. Чепуха какая-то... Покурил, посопел раздраженно трубкой. И не сдержался:

– Моя с Георгием Победоносцем, отдать ее жалко.

Герасимов с благочинным переглянулись.

– Мы так и подумали, должны вы пожадничать.

— Но при сем случае жадность похвальна, – добавил благочинный, и они рассмеялись удовлетворенно.

Шешелов встал, разминая затекшие моги, прошелся по горнице. Поняли, не подал бы шпагу. А что от нее зависит? То уж больно прыткие, далеко видят, то совсем поослепли. А Шешелову вся беззащитность города и оторванность его от России сейчас ясно виделась. Сказал, размышляя вслух:

– Заморский враг на Колу может прийти лишь с моря. Внезапно, значит. И ему взять город большого труда не составит. Семьдесят инвалидных при трех унтерах – не защита. У нас нет пороху, нет свинца. Ружья с наполеоновской еще. Ржа их поела, поломаны. Перед малым десантом не устоять. От кораблей нам не защититься. А Россия – она, матушка, далеко. Ох далеко как! – Шешелов не опасался, что слова трусостью показаться могут. Подергал одной ногой, постоял на ней, разминая. Вроде отходит.

– Все это так, все это верно, – согласился Герасимов. – Думали мы и об этом.

– И что надумали? Я, к примеру, на этот случай не знаю, как быть.

– А если вам, как градоначальнику, отписать обо всем в Архангельск? – с надеждой спросил Герасимов. – Кола, дескать, на бойком месте, а ни орудий, ни ружей, ни воинской силы нет. Мы, мол, свои опасенья имеем...

Благочинный хохотнул, всплеснул руками:

– Так прямо и написать: архангельскому губернатору, англичанину Бойлю. Опасаемся-де мы, коляне, – хочет на нас напасть Англия!

Шешелов выдавил из себя улыбку. Представилось, как от такого письма взбеленился бы губернатор. И не только ему претензии колян могут прийтись не по душе. Князь недвусмысленно объяснял: сам самодержец не любит умников, исполнители ему нужны. А Шешелов вновь с прожектами. И сказал негромко:

– Знаешь, да не взлаешь.

Герасимов задумчиво потирал виски.

– И все же думать про Колу надо. Оплошаем – умирать трудно будет. А мы все в годах уже.

На миг у Шешелова мелькнула зависть к его словам, к озабоченности, к тому, что сына он моряка имеет. Но тут же подумал: «Шешелова не отделяют они от Колы. Кто сколько может в этих заботах, столько и нести должен». И вернулся к столу, сел поудобнее, вытянул ноги.

— Писать в Архангельск сейчас проку не будет. Ничего, кроме смеха и нареканий, не вызовешь. Но я обещаю, – Шешелов запнулся на миг, понимая, какую ношу сейчас взвалит на себя: подтвердись все в его письме, да Архангельск окажет вовремя помощь, – город Кола надежно защищен будет, а случись не так – генерал-губернатор приложит все старания, чтобы сжить со свету. И предложил: – Если то, что вы говорили – не приведи господь! – сбудется, если из-за турецкого происшествия хоть одно государство вступит в разрыв с Россией... пусть в губернии сочтут меня сумасшедшим, вот мое слово: без промедления будем писать в Архангельск. И кто бы ни был там губернатор, помощь только оттуда ждать следует. Это Россия, там есть русские люди, и на них уповать будем.