Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский

И мы пошли домой на Прохоровскую.

Это было здорово, особенно потому, что сегодня как раз мой день рождения.

Мне сегодня исполнилось 11лет.

Визит завершен – «Gata!»

Уже совсем стемнело, и город, лишенный электричества, как всегда в эти дни, погрузился во мрак. Но вдруг, неожиданно, в ту самую минуту, когда кортеж губернатора повернул на Дерибасовскую, в окнах жилых домов появились редкие огоньки.

Это был слабый мерцающий, но все-таки вполне электрический свет. И Пыньтя тут же поспешил напомнить домнале губернатору, что, как он уже имел честь докладывать, коммунисты при отступлении взорвали электростанцию. И только вчера стараниями его самого, Пыньти, вместо электростанции была введена в действие небольшая электроустановка Маслобойного комбината и дан свет в жилые дома на центральных улицах.

Пыньтя трещал и трещал, не замечая, что Алексяну все это не интересно.

Слишком много впечатлений за один день: исковерканный город… Тюрьма… бушующее море… висящий над ним бульвар… Лестница… Тюрьма… Воронцовский дворец… Тюрьма… Тюрьма… Тюрьма…

Алексяну устал. Он прикрыл воспаленные глаза и пожаловался Пыньте, что больше всего на свете хотел бы сейчас снять с себя одежду, в которую, как ему казалось, навечно въелся мерзкий смрад тюрьмы, опрокинуть стакан коньяка и лечь в теплую постель…

А еще он хотел бы хотя бы на миг перестать слышать вой этой тюрьмы, перестать видеть месиво этих тел на «Круге» и эту высокую женщину в отрепьях, смотрящую прямо на него большими черными горящими глазами.

Тася не забыла Алексяну, но и он, как видно, ее не забыл.

Но вот наконец и застава.

Пыньтя вылез из машины, а Алексяну приспустил стекло и процедил сквозь зубы подбежавшему на полусогнутых Никулеску: «На твою ответственность. Футус мама… Я сказал. Выбросить баб и ублюдков. Запереть мужчин. Ну, все. Гата…»

И шоферу: «Поехали».

На этом визит наместника Дьявола завершился.

Но для евреев Одессы этот, оставшийся неведомым им визит сослужил какую-то странную службу.

Прежде всего он породил слухи об «амнистии».

Хотя какая может быть «амнистия» в данном случае?

«Амнистия», по определению… от греческого «amnestia»… представляет собой «освобождение от наказания лиц, совершивших уголовное преступление и отбывающих за это преступление наказание, установленное законом».

По данному определению слово «амнистия» никак не могло быть применено к женщинам и детям, неповинным ни в каких «уголовных преступлениях».

Но «амнистия» так «амнистия»!

Четвертое действие трагедии евреев Одессы неожиданно закончилось.

Антракт!

Выпущенные из тюрьмы и те, другие, не вышедшие на Дальник, а схоронившиеся по разным углам, потянулись в свои разграбленные квартиры.

Стали разыскивать родных, узнавать о судьбе знакомых.

Надеялись на возможность какого-то «существования».

Надеялись, несмотря ни на что.

Несмотря на рано наступившую в этом году страшную зиму.

Несмотря на отсутствие топлива, еды, электричества.

Надеялись на чудо. Но чуда не произошло. Надежда оказалась напрасной.

Румыны не оставили «амнистированных» евреев в покое, а приказали, пока суд да дело, нашить на одежду желтую звезду.

И теперь, отмеченные желтой звездой, они оказались во власти любого румынского солдата, любого местного подонка, могущего оскорбить, ограбить, убить…

Но вскоре и этому, так называемому, «существованию», придет конец.

Вскоре антракт закончится.

Прозвенит звонок, поднимется занавес, и начнется еще одно действие трагедии евреев Одессы.

Действие пятое: Три парада

Нет! Парад – не пропаганда,

Планку выше поднимай!..

Прямо с этого парада

Шли колонны в смертный бой!

Александр Твардовский,

«Василий Теркин», 1941

Парад Победы

Бухарест, 8 ноября 1941 г., суббота 10 часов 00 минут утра

Выбравшись из Одессы, Алексяну помчался в Бухарест и с дрожью в голосе доложил «Красной Собаке» обо всем, что видел.

Честно доложил.

Как говорится, правду, только правду и ничего, кроме правды.

Растерзанный серый город, опасность террора, Тюремный замок, «Круг» и… жидовские ублюдки…

Как отреагировал на этот доклад Антонеску, нет нужды говорить – вы уже достаточно хорошо знакомы с «Красной Собакой», чтобы представить себе содержание его получасового монолога.

Но вот наконец он успокоился и сказал: «Баста!»

Да пошел он к дракулу, этот проклятый город.

Не будет он ждать пока все эти канальи там, в Одессе, очистят этот, как его, Тюремный замок и запрут в него тех, кого должны были запереть изначально.

Ведь он приказывал им!

«Ведь мы им приказывали? Да или нет?» — допрашивал он Алексяну, говоря о себе, как обычно, в третьем лице.

Алексяну подобострастно закивал, и Антонеску совсем успокоился.

Ну, вот и все – и незачем ему ехать в Одессу.

Он проведет свой парад здесь – в Бухаресте.

И проведет его в эту субботу, 8 ноября, в день памяти великого Михая Витязула, и он легким движением пальцев погладил сияющий на груди орден Витязула.

На этот раз Антонеску был прав. Очистка Тюремного замка оказалась нелегким делом.

Нет, конечно, тюремное начальство, напуганное визитом Алексяну, делало все возможное для выполнения приказа. Солдаты бесстрашно вошли на «Круг» и с криками «Дей друму! Ла Касса!» пытались поднять людей, сопровождая эти требования пинками боканч по животам скорчившихся на полу старух, ударами прикладов по плечам сидящих на этом полу женщин, а то и пуская в ход штыки. Но все это не давало желаемых результатов.

Испуганные люди не понимали, чего от них хотят.

Не понимали румынских слов «ла касса!» – «домой!»

Боялись потерять с трудом отвоеванное место – метр на метр вонючей лужи у стены. Не хотели расстаться с остающимися в тюрьме отцами и сыновьями.

Но если валявшихся на «Круге» еще удавалось каким-то образом вышвырнуть, то для очистки верхних этажей солдаты вынуждены были карабкаться по скользким железным лестницам и, задыхаясь от смрада нечистот, вытаскивать из-под нар схоронившихся там женщин и детей.

При этом они не жалели «лестных слов» в адрес «этих жидов», и «этого губернатора», и даже в адрес «этого маршала».

Тем не менее к 7 ноября 1941-го Тюремный замок был очищен.

Увы, не все, кого пригнали сюда в первые дни оккупации, ушли «по амнистии» – многих, очень многих, уже не было в живых.

Так, «при невыясненных обстоятельствах» погибла угнанная из дома № 34 по Петра Великого вся семья Юнчевских: дедушка Соломон, жена его тетя Роза и их 10-летняя внучка Риточка. [Акт ЧГК № 455.]

И при тех же «невыясненных обстоятельствах» – семья Саковых, угнанная из дома № 30 по улице Преображенской, – муж, жена и трое детей: 14-летняя Ева и 5-летние близнецы