Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Уже на следующий день Грумбков тайно встретился с Зекендорфом на прусско-саксонской границе и подробно описал ему драматическую сцену в Табачной коллегии. Вскоре Зекендорф снова появился при дворе — прусский король не мог жить без бесед с этим человеком. Граф обо всем сообщил в Вену и предостерег хозяев от чрезмерной эксплуатации добродушия и наивности короля. В Вене только плечами пожали: да пусть этот безмозглый король правит у себя как хочет. А поскольку бракосочетание кронпринца Фридриха и Елизаветы Кристины еще не состоялось, Зекендорфа настоятельно попросили успокоить берлинского монарха. Так оно и случилось. Еще два-три месяца Зекендорф вел всеподданнейшую пропаганду в пользу императора, и мир Фридриха Вильгельма снова был в порядке. 23 марта 1733 г. он писал в Вену: «Мои враги могут делать все, но я императора не оставлю! Либо императору придется выгнать меня в шею, либо я душой и телом буду верен ему до самой могилы».

Нетрудно представить себе ухмылки венских политиков, читавших эти строки. И произошло то, что должно было произойти. Когда в Вене стало известно о скорой свадьбе прусского кронпринца и брауншвейгской принцессы, Зекендорф получил прямые указания: самым решительным образом настроить Фридриха Вильгельма, хотя бы и в последний момент, против брака. Но изворотливому Зекендорфу удача на этот раз не сопутствовала: прусский двор уже выехал в Зальцдалюм при Вольфенбюттеле, где через несколько дней должна была состояться свадьба. Даже друг графа Грумбков бросил его в этот раз на произвол судьбы и сказал, что дело зашло слишком далеко, ничего тут уже не исправишь и графу лучше не вмешиваться. Зачем же стараться? Но приказ оставался приказом. Зекендорф помчался в Зальцдалюм.

Утром 11 июня 1733 г., за день до свадьбы, граф Зекендорф вошел в приемную короля. Он осторожно расспросил подкупленного им камердинера Эверсмана и узнал: король, к счастью, в хорошем настроении. Между тем пробило девять. Зекендорф колебался. Никто лучше его не знал вспыльчивую натуру Фридриха Вильгельма. Поэтому сначала он послал в королевскую спальню Эверсмана: он, граф Зекендорф, получил из Вены срочную депешу и должен сообщить королю нечто весьма важное, но отнюдь не досадное. Фридрих Вильгельм, предвкушая радость, приказал ввести графа без всяких церемоний.

О произошедшем дальше мы знаем из письма Зекендорфа принцу Евгению, написанное графом двумя днями позднее. Граф сообщал: «Войдя в спальню, я с улыбкой сообщил лежащему в постели королю о привезенном мне курьером приказе принца Евгения: мне хотелось бы сделать исключительно важное заявление, но я должен заручиться обещанием короля выслушать меня до конца и не горячиться». Радостно улыбаясь, Фридрих Вильгельм дал обещание. И Зекендорф детально изложил требование венского двора: в интересах высокой политики и «дружбы» с императором свадьба, назначенная на следующий день, должна быть отменена. Фридрих Вильгельм сидел перед графом как каменный, сохраняя совершенно не свойственное ему спокойствие. Затем он заговорил. Вот его слова, переданные Зекендорфом в Вену:

«Если бы я не знал вас очень хорошо и не был уверен в вашей честности, я решил бы, что еще не проснулся. Если бы вы сказали это три месяца назад, из любви к Его Императорскому Величеству я сделал бы все… Но королева и я уже находимся здесь, и вся Европа знает о завтрашней свадьбе. Все это происки англичан, желающих выставить меня перед всем миром как человека нечестного и не привыкшего держать слово».

Зекендорф сразу сообразил: король-солдат не догадался об истоках этой интриги и принимает ее за британские махинации. Он стал уверять его в сердечной любви императора, желающего своему прусскому другу всего наилучшего. При этих словах король повеселел, спокойно взял из рук Зекендорфа депешу принца Евгения, прочел ее и вернул графу: «Передайте это письмо Грумбкову и Борку. Пусть знают: ни за какие сокровища в мире я не соглашусь запятнать свою честь и отменить свадьбу либо отложить ее». Затем Фридрих Вильгельм встал, сказал, что вопрос своего примирения с Англией он целиком вверяет императору и протянул Зекендорфу руку: «Вы честный человек и всего лишь выполняете свой долг».

В 1734 г. разгорелась Война за польское наследство. Англия и Голландия держались нейтрально, но у императора Карла VI возникли разногласия с Францией по поводу прав на польский трон — Август Саксонский умер годом раньше. Пруссию предмет их спора совершенно не волновал, для нее он и гроша ломаного не стоил. Но император настоял в рейхстаге на объявлении Франции «войны от имени империи». Немецкие курфюрсты Кёльна, Баварии и Пфальца и не подумали следовать призыву императора и идти войной на французов: свои собственные интересы они предпочли императорским. Но Фридрих Вильгельм загорелся тут же: «Германии германской нации» надо помогать! Разве не он провозглашал в берлинском дворце: «Подлец тот, кто считает меня французом!» — и произносил за это тост? Тотчас же он предложил императору прусское войско в 50 тысяч человек — гигантскую по тем временам армию — и был поражен, когда Вена от нее отказалась и попросила всего лишь 10 тысяч, согласно договору. Неужели он не заметил, что при императорском дворе Пруссия считается вспомогательной державой, а в нем, Фридрихе Вильгельме, несмотря на теплые слова, видят всего лишь «курфюрста Бранденбургского»?

В начале мая 1734 г. 10-тысячный прусский отряд двинулся к Рейну, к императорской армии, находящейся под командованием 71-летнего принца Евгения. В июле король Пруссии и кронпринц Фридрих прибыли на войну. Фридрих Вильгельм разделял со своими солдатами все ее тяготы, заботился об организации войска, об уходе за больными. В конце концов, все они были его «любимыми синими детьми». К принцу Евгению он относился с огромным уважением, как к старому верному другу. Но кронпринц Фридрих не забывался ни на минуту и видел: австрийская армия по сравнению с прусскими частями ни на что не годится. Он трезво оценивал военные приемы дряхлого принца Евгения, утратившего способность к оперативным действиям и даже позволившего французам вырвать крепость Филиппсбург из-под самого носа. Молодой человек видел все, и ничто не могло обмануть его взгляд. Он был предупредительно-вежлив с австрийцами, дружески улыбался в ответ, подолгу расспрашивал офицеров и запоминал все, все без исключения. Кронпринц являл собой поразительную противоположность отцу. А тот только и делал, что жаловался: ну почему против проклятых французов выступило так мало его соотечественников, его любимых «германцев»?

В середине августа король оставил театр военных действий. В подавленном состоянии он проехал вдоль Рейна, посетил Везель, а затем устроил себе небольшой отпуск, избрав для отдыха расположенное на германско-голландской границе поместье посла Нидерландов в Берлине генерала Гинкеля. Здесь король нашел утешение, здесь этот чрезмерно растолстевший человек отметил сорок шестой день рождения в кругу собутыльников. На следующий день он оказался смертельно больным. Водянка сделала короля совершенно неподвижным; он только стонал и жадно ловил воздух. Лишь через месяц удалось доставить его в Потсдам.

В течение трех месяцев, до середины декабря, король чувствовал себя очень плохо. Дни и ночи проводил он в постели или в кресле-коляске. Он едва справлялся с бумажной работой, стиснув зубы, проводил аудиенции и совещания, а затем снова задыхался от страха, в то время как его беспрестанно возили по дворцовым коридорам. Если не считать ссору с сыном, это было самое тяжелое время в жизни короля-солдата. Как и все вокруг, он был уверен в своей близкой смерти. Но эти страшные месяцы тоже принесли плоды. Фридрих Вильгельм наконец вышел из-под рокового влияния Зекендорфа, оставшегося на войне. А Софья Доротея, преодолевшая неприязнь к мужу и оказавшая ему огромную помощь, удалила на приличное расстояние другого мерзавца — Грумбкова.

И только теперь Фридрих Вильгельм впервые усомнился в «своем» императоре. Разве все эти годы тот не обманывал его самым бессовестным образом? Разве подтверждения императором прав короля на Юлих и Берг не были всего лишь ловким ходом? Разве его, Фридриха Вильгельма, не одурачили ради признания им «Прагматической санкции»? С горечью говорил он австрийскому послу: «Мне хотят выдать белое за черное, а черное — за белое… Но теперь я вижу ясно: в Вене не выполняют тайный договор со мной, и я оказываюсь с пустыми руками. Это выглядит так, как будто в Вене перестали уважать добросовестность… Но возможно, придет время и император раскается в том, что так больно ранил своего лучшего друга…»

Новым австрийским послом, сменившим Зекендорфа, стал некий князь Лихтенштейн. Благодаря ему и обнаружилось самое худшее. Лихтенштейн уснащал свою речь теми самыми «грубыми» выражениями, про которые Зекендорф писал в Вену. И Фридрих Вильгельм понял: все его спонтанные высказывания, все доверительные частные письма, написанные им Зекендорфу, немедленно передавались графом в Вену — «грубые» слова были его собственными. Король-солдат стонал, но ничего изменить уже не мог. На своей груди он пригрел змею.