Из дневника. Воспоминания - Лидия Чуковская

Еще он сказал очень примечательно про жару:

«Такая безвыходная, словно Сталин вернулся и это по его приказу».

25 октября 71, понедельник. Читаю Бродского. Читала вслух Фине, и читая «От окраины к центру» – заплакала. Многое мощно и берет за душу, а многое мне не по силам. И как грустно, что К. И., встречаясь, не встретился с ним, и так и не понял, кого он помогал спасать. И какое счастье, что эта книга – есть61.

18 мая 72, четверг. Переделкино. Мерзкий день.

Еще одно дурное известие. Иосифа почти насильно убирают из страны – в срочном порядке.

Лучше ли ему там будет? Или хуже, чем здесь? Сохраннее ли? И как же – родители?

И – Россия. Опять теряет поэта.

31 мая 72, среда. Переделкино. За час до отъезда сюда я простилась с Иосифом.

Навсегда?

Голос по телефону. Тот, из «дела Бродского», из Фридиного мира. Я ему открыла. Похудел; волосы поредели; морщинки у глаз: другой возраст. Одет, как всегда, не по погоде. Я его усадила против себя, дала пепельницу.

И сразу между нами потекло считанное время – время разлуки. Оно особенное – «Мы на учете»62.

– Я вам сделаю маленький подарок.

Надписал книжку (или оттиск?) «От слагаемого, меняющего место»63.

На обороте – его лицо: обиженный древний еврейский мальчик.

– Вот и вторая ссылка, – сказала я.

– Да.

– А где в Ленинграде ОВИР? Он оживился.

– На улице Желябова. Идешь дворами. Потом Михайловский сад…

Он говорил об этих местах уже будто с чужбины – о родине. Уже как о дорогом прошлом.

– Я думаю, вы вернетесь, – сказала я.

– Конечно. Через год-полтора.

(О родителях я не заговорила. Нельзя.) – Я здесь ничего не сделал плохого, – сказал он. – Я писал стихи.

– И вообще ничего плохого, – сказала я. – Только хорошее. (Время текло, туда и назад, так, что, кажется, его можно

было потрогать рукой… Фрида!)

Я спросила, у кого он здесь остановился.

– У Мики Голышева64. Знаете?

– Да, знаю: это ваш друг.

– Дело не в том, что мой друг. Это вообще человек № 1. Единственный, кого можно оставить за старшего.

Я попросила его прочесть стихи.

– Нет, не надо. Они мешают. Попросите, чтобы вам прочли «Сретение». Это лучшее, что я написал.

– Вряд ли вы сами понимаете, что у вас лучшее.

– Я разбираюсь в изящной словесности.

Мы помолчали. Я сказала, что видела его вторую книгу и дала оттуда переписать для себя многие стихи.

– Какие же?

– «От окраины к центру»… «Теперь так мало греков в Ленинграде…»

– Это все старое, 59-й год, – сказал он презрительно.

Я спросила, сколько времени он будет ехать – плыть – лететь.

– Не знаю и не хочу знать. Не хочу про это думать.

– Вот что, – сказала я, – имейте в виду, что я не боюсь переписываться с заграницей. Пожалуйста, пишите, мне и побольше и почаще.

Он обрадовался – единственный раз.

– Хорошо, что сказали. Спасибо! Я помню ваш адрес.

– А кому вы обязаны своим отъездом? Новой ссылкой?

– Все тому же поэту.

(Я не поняла, но не спросила.)

– Что же, Иосиф, там, может быть, в вас хоть любопытство проснется.

– Нет. В 32 года уже не любопытствуешь.

(«Еще как!» – подумала я.)

Он поднялся, что-то сказав о времени. Я тоже встала. Мы обнялись. Я поцеловала его в колючую, небритую щеку.

– Да хранит вас Бог, – сказал он (мне бы ему!).

Мы быстро прошли в переднюю, я отворила перед ним дверь.

– Вот и нету мальчика, – сказал он, перешагнув порог.

– Всё есть, – сказала я.

Александр Солженицын

19/Х [1962]. Всенародное торжество: вышел № 11 «Нового мира» с повестью Солженицына. Я рада, счастлива даже, ибо это в самом деле правда.

22/ХI Переделкино. Твардовский напечатал Солженицына, и все газеты, понимая, что все это сделано с благословения НСХ [Никтиты Сергеевича Хрущева], трубят восторги.

Читаю следующую вещь Солженицына «Не стоит село без праведника». Правдиво, сильно, умно – а чего-то (для меня), чего-то пронзительного – нет. Читаю вяло, с трудом.

Впрочем, ведь я и «Илиаду» Гомера читаю вяло, с трудом.

4/X 63. Наконец меня потряс Солженицын. Я слушала отрывки из романа. Потому ли, что он охотится тут в моих лесах (женщины возле тюрьмы), или потому, что он пишет не о крестьянине, чуждом мне, а об интеллигентных людях и интеллигентным языком – но эта вещь взяла меня.

31/I [1964]. Сегодня милый, милый Л. З.2 передал мысли Солженицына о «Софье Петровне».

Неинтересно. Кое-что (не существенное) верно; многое – неверно совсем. Например. У меня интеллигентка (плохая) Софья Петровна думает:

«Деда Мороза прикрепила она удивительно эффектно». Ему не нравится слово «эффектно»! Да ведь это она – не я.

Или: «ее кооптировали в местком» – кооптировали. Да ведь она так радуется «вумным» словам!

Верные замечания мелкие жизненные; хотя главное жизненное совершенно неправильно: «как же она не понимала»? И не верит в конец.

Вероятно, это потому, что он не нашего поколения. Человек 20 из тех, что пережили 37-й на воле, говорили мне: «Вы это про нашу Веру Ив. – или Юлию Гр. и т. д. написали? Точь-в-точь».

Сколько я таких помню – тупиц! – ведь они-то и заставили меня взяться за перо.

16/VI [1964]. Голос Солженицына. [Магнитофон. – Дописано позже. – Е. Ч.]

Ясный, твердый, молодой, сильный3.

Но – актерский! Модуляции провинциального актера; безвкусные, провинциальные…

Мощная проза. Я не думала, что он такой силач. Краткость и мощь. Губы верблюда! Ужас ослика! Вышки! Кирпичи!

Но – совсем чужой мне.

Любит Есенина – а я нет.

Любит церкви – а я нет.

Думает, что колокольный звон подымает людей, – а я нет.

Ему в деревне не хватает церкви, а мне электричества.

Кроме того, он законченный, решивший, нашедший, а я…

10/IX 64. Солженицын. Дед4 ждал его «на днях», неопределенно; он приехал сегодня утром, когда мы вдвоем пили кофе наверху. Нат. Мих. доложила: «Там вас какой-то спрашивает… Соже… Говорит, ему назначено».

Я сбежала вниз – нету его.

Он стоял на крыльце.

Первое впечатление: молодой, не более 35 лет, белозубый, быстрый, легкий, сильный, очень русский.

Второе – нет, он гораздо старше; и кожа на лице усталая; и лицо чуть одутловатое; и волосы редкие. Болезненный. Но одно остается в силе: очень русский. Светло-голубые глаза, неопределенного цвета волосы. Шофер? Монтер? Никакого южного акцента нет, но х вместо г.

Он пробыл долго, часа 4, гуляли по саду под дождем, обедали. Он внезапно почувствовал, что где-то в груди жмет – лежал у меня в комнате, я ему дала валидол. Говорит, что сердечный приступ – впервые.