Стальной волосок - Владислав Крапивин

Плиту положили на Агейкин холмик в начале июня. Крест оставили на прежнем месте. Раковина с острова Флореш лежала на прежнем месте. Гриша не решился поднять ее и послушать океанский прибой. Она была теперь полностью Агейкина, не надо трогать…

На плите были выпуклые буквы:

Отрокъ Аггей Полыновъ

Скончался 18 iюня 1854 года

восьми лhтъ отъ роду

Господь да пригрhетъ его добрую душу

В общем, как полагается. Но ниже, под похожей на снежинку звездочкой, было написано еще:

Агейка, мы тебя помним

Это Гриша настоял. Впрочем, никто и не спорил…

От кладбища пошли пешком, хотя могли бы вернуться на телеге. Зачем трястись, когда такое тепло и солнце. Было их пятеро: Гриша, Павлушка, Соня, Илюшка Маков, Оля… За воротами тянулся луг, по нему разбегались тропинки — к городу, к реке, к ближним деревням. Тропинки были узкие, ребята шли по траве, путаясь ногами в стеблях и листьях. Все мальчишки — босые. Павлушка зацепил голой лодыжкой крапиву.

— У, контажьён пикур…

«Зараза кусачая», — понял Гриша. А Соня, конечно, не поняла, но ощутила Павлушкину сердитость. И утешила:

— Зато красивая. Глянь…

В самом деле, длинный стебель крапивы был обвит другим стеблем — очень тонким, усыпанным крохотными розовыми колокольчиками.

— Повилика, — сказала Оля.

Павлушка перестал тереть ногу, весело удивился:

— По-вилика?!

— Да! — подтвердил Гриша и переглянулся с Павлушкой: мол, мы-то знаем, с чем и с кем это слово связано…

Павлушка оторвал кусочек стебля с несколькими цветами-малютками и понес перед собой на ладони.

…Туренские дома с деревянной резьбой были знамениты на всю страну. До сих пор и в России, и за границей выходят альбомы и научные труды про это редкое искусство. С фотографиями наличников, карнизов, подоконных досок, крылечек с узорчатыми кронштейнами и столбиками. Это детали старых домов — иногда еще сохранившихся, а чаще — исчезнувших, стертых временем и каменной архитектурой. Еще меньше, чем домов, сохранилось имен мастеров-резчиков. Они для жителей были кто? Художники разве? Так, вроде плотников… Но красота их работ от этого не становилась меньше…

Разные искусствоведы строят догадки и спорят меж собой: откуда в туренской резьбе, в сибирском городе, пальмовые листья, гирлянды южных фруктов, неведомые цветы и хитрые, нездешние какие-то узоры (будто кто-то подсмотрел рисунок на заморских островах). Кое-кто доказывает: это пришло от мастеров, которые резали богатые церковные алтари, покрывая их позолотою. А узорам для алтарей учились они у мастеров Москвы и Киева, к которым это умение пришло из Византии и западных стран… Наверно, так и есть. Но… может быть, не только так. Не приложил ли к этим узорам руку мальчик с Антильских островов?

Интересно и вот что. Нет-нет, да и промелькнет среди чудом сохранившейся резьбы — на пересохших и покривившихся столбиках дверных и оконных украшений — тонкий деревянный стебель с мелкими хрупкими цветами. Повилика?…

3

А между тем шла война, которую впоследствии назовут Крымской. Отчаянно бился Севастополь. Газеты хотя и приходили с опозданием, но все же приносили вести с героических бастионов. Порой прямо кулаки сжимались. И Гриша… кабы не Павлушка, так взял бы он, Григорий Булатов, и рванул на южные берега посчитаться с нахальными англичанами и с французами, с которыми один раз чуть уже не сошелся носом к носу в настоящем бою. Но Павлушка ведь наверняка рванется следом! А ему-то воевать еще не время. Ему бы подготовиться в городское училище — это важнее всего…

Вот и оставалось одно — вести войну на берегах лога. Городищенские были, конечно, всякими там зуавами, британцами и турками, а ляминские — русскими (хотя городищенская братия считала, что наоборот). Глинистые, заросшие полынью откосы были не менее крутыми и высокими, чем на Малаховом кургане. Сильные, с пружинами из накрученных веревок и длинными шестами «орудия» ухитрялись перебрасывать через лог начиненные песком и рыбьими головами бомбы. Иногда случались и вылазки — без большой крови, но с громкими «ура» и захватами пленных. Попадал в плен и Павлушка, но его отпускали быстро и со смехом — взявши вместо выкупа несколько деревянных фигурок.

А однажды Гриша, Илюшка Маков и Ефимка Грач смастерили пушку. Из двух тележных колес на оси и мятой самоварной трубы. Одно колесо было больше другого, и пушка, если ее катили, норовила то и дело скрутить поворот. Но тем не менее Ефимка Грач сказал:

— Будто правдашная… Знать бы только, чем стрелять.

Но Гриша с Илюшкой знали. Из набранных у пристани серых комков, которые назывались «селитра», и толченого угля они изготовили пушечное зелье (потом рецепт был утерян, не пытайтесь повторить). Подожгли щепотку — пыхнуло огнем.

— Небось жахнет знатно, — с уважением сказал Грач. — Городищенские в штаны накладут…

— А это не для них, — объяснил Гриша. — Для иного дела…

— Для какого еще? — удивился Маков, потому что он тоже думал: для войны.

Гриша рассказал, что есть у некоторых моряков такой обычай. В день летнего солнцестояния (самый длинный то есть) ровно в полдень моряки дают выстрел из пушки. Это добрая примета: потом будут случаться удачи весь год, до следующего лета…

Может, и не очень поверили, но отчего не выпалить, если есть причина? Тем более что городищенские все равно струхнут, когда увидят с того берега…

Появился Павлушка, который до того был целые сутки у Луковых. Малость обиделся, что его раньше не позвали, но тут же обижаться перестал, включился в работу. Труба была чахлая, поэтому внутрь засунули старый татарский кувшин из меди, проделав для запала дырку. Начинили…

Выкатили пушку на берег лога. Там, на песчаной проплешине, Гриша заранее начертил полуденную черту — выбрал направление по церковному кресту, чьи концы смотрели на север и на юг. Поставил на линию тонкую палку.

— Вот глядите: когда тень ляжет прямо на отметку, тогда и время палить…

Тень подбиралась неторопливо. Разведчики с той стороны с интересом наблюдали из бурьяна. Гриша взял очень длинный (на всякий случай) фитиль, зажег его стеклом, которое подарил ему Пако.

— Ну-ка, отойдите…

Отошли послушно. Никто не просил фитиль. Павлушка, правда, не отошел, стал вплотную. Гриша, будто случайно, прикрыл его собой от пушки. И поднес к ней огонь.

Жахнуло изрядно! Заорали и разлетелись бродячие куры. Хорошо, что поблизости были только пустыри и огороды. Кувшин выбросило с тыльной стороны ствола, он, испуская дым, покатился в траву.

Правда, городищенские испугались лишь на полминуты. А потом вскочили, заплясали там у себя, замахали руками и завопили. Из воплей следовало, что врага с его «ржавой пукалкой» они не боятся и завтра же сделают себе орудие пострашнее. Правда, не сделали. Чем стрелять-то, они не знали…

Да и не очень-то хотелось делать. Потому что в ответ на угрозы городищенских вдруг выступил вперед Павлушка. Держась за обвитые повиликой стебли бурьяна, он звонко сказал через лог:

— Ребь-ята… не надо!

— Чего не надо, Ножик? — спросил с того берега один из городищенских вожаков, тощий Штырь. Звали его, кстати, Пашка. Может, поэтому у них с Павлушкой случалось иногда что-то вроде взаимопонимания.

— Вой-евать не надо… сье-водня… И потом. В тот день, когда выстрелит пушка, нье надо вой-евать… и никого объ-ижать…

Это было, кажется, первое самостоятельное суждение Павлушки в делах уличной войны и мира. Раньше в серьезных вопросах он всегда советовался с Гришей. Гриша удивился. Но не испытал досады, наоборот. В Павлушкиных словах было что-то… такое. Сильнее привычной вражды.

— А чего… делать-то? — спросил Штырь. Громко, но неуверенно.

— Ну, чье-во… Давайте мельницу построим на Туренке. Из досок!

— Зачем? — спросили сразу несколько голосов.

— Ну, зачь-ем… Будет вертеться коль-есо. И брызги будут… Крась-иво…

Стоявший рядом со Штырем чернявый маленький Николка по позвищу Жук спросил:

— А сделаешь деревянных человечков? Чтобы прыгали на колесе!..

— Конь-ечно!

В тот день и правда не воевали, строили мельницу. Да и после не было уже прежних оголтелых войн. Конечно, случалось всякое — городищенские есть городищенские, ну да Бог с ними… Главное, что соблюден был славный обычай, о котором Гриша Булатов узнал на бриге «Артемида».

ЭПИЛОГ

Весенние кораблики

1

Тайные мечты Гриши — чтобы Павлушка Григорьев, когда вырастет, женился на Лизоньке или Катюшке — не сбылись. Тот с первых дней, раз и навсегда, выбрал для себя конопатую Сонюшку Лукову. Ну, что ж, тоже неплохо. Сестры Максаровы, так или иначе, не остались без женихов. Среди них оказался и Григорий Булатов, женился-таки на Танюшке (Татьяне Платоновне), к которой с детства тянулась душа. Старшие Максаровы не противились, хотя, быть может, главе семейства и хотелось для Татьяны жениха пообстоятельней и с капиталом. Ладно, как говорят, от добра добра не ищут. По крайней мере, был Григорий человек свой и надежный.