Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II - Петр Романов

История сохранила речь князя Дмитрия Голицына, ставшую в дискуссии решающей. Вот ее фрагмент:

Ныне, господа, угасло прямое законное потомство Петра Первого, и мужская линия дома Романовых пресеклась. Есть дочери Петра Первого, рожденные до брака от Екатерины, но о них думать нечего… Нам надобно подумать о новой особе на престол и о себе также… Есть прямые наследницы – царские дочери. Я говорю о законных дочерях царя Ивана Алексеевича. Я бы не затруднился без дальних рассуждений указать на старшую из них, Екатерину Ивановну, если б она уже не была женою иноземного государя – герцога Мекленбургского, а это неподходящее для нас обстоятельство. Но есть другая сестра ее – Анна Ивановна, вдовствующая герцогиня Курляндская! Почему ей не быть нашей государыней? Она родилась среди нас, от русских родителей; она рода высокого и притом находится еще в таких летах, что может вступить вторично в брак и оставить после себя потомство.

Дмитрий Голицын пришел на совещание с готовой кандидатурой и отстоял ее. Вместе с тем в выступлении князя скрывалось много подтекста, на что его слушатели обратили внимание далеко не сразу. Этот подтекст стоит расшифровать, поскольку он достаточно интересен.

Любопытно, например, что Голицын с ходу отвергает кандидатуры дочерей Петра и ни у кого эта позиция не вызывает протеста. Причины очевидны: обе дочери рождены не только от иностранки, но и до брака, а значит, с точки зрения церковной и общепринятой тогда морали на них лежит клеймо незаконнорожденных, что бы там потом ни утверждал их великий отец. Сложности, возникшие при попытках Петра I породниться с французским королем, выдав за него свою дочь Елизавету, имели ту же самую подоплеку, хотя по дипломатическим соображениям о столь деликатном вопросе вслух, естественно, не говорили.

В самой России, пока был жив Петр Великий или пока правила Екатерина I, подобные «детали» уходили на второй план, но теперь прослеживалось очевидное желание русской аристократии все вернуть в приличное, «благородное» русло под предлогом защиты национальных интересов.

Ущербность подобного подхода очевидна. Как показала вся дальнейшая российская история, вопрос национальности монарха и вопрос национальной политики суть вещи разные. Русская Анна Иоанновна в истории ассоциируется с «бироновщиной», а немка Екатерина II заслужила титул Великой как раз за то, что проводила сугубо национальную русскую политику.

Но в данном случае любопытнее другое: сама позиция Дмитрия Голицына, человека, известного своим европейским образованием, убежденного западника. В чем же секрет?

В 1697 году, будучи уже зрелым человеком, Голицын отправился в заграничное обучение, побывал во многих европейских странах, где в отличие от большинства русских проявлял интерес не к «железкам», а к политике и философии. По свидетельству очевидцев, его библиотека была заполнена трудами европейских политических мыслителей. Особое внимание Голицына привлекли английская конституция и книги известного немецкого юриста, историка и философа Самуила Пуфендорфа.

Работы немецкого ученого изучал даже Петр. Это был тот редчайший случай, когда реформатора всерьез заинтересовал гуманитарий. По распоряжению царя в России появились переводы двух трудов Пуфендорфа – «Введение в историю европейскую» и «О должностях человека и гражданина». Дело в том, что многое в идеях немца оказалось близко Петру Великому. Например, положение о том, что право должно согласовываться лишь с законами разума, независимо от догматов религиозных. Реформатора-«антихриста» это полностью устраивало.

Но еще привлекательнее для русских оказалось другое положение учения. Пуфендорф, глава моралистической школы рационалистов, был идейным оппонентом знаменитого Томаса Гоббса. Если из философской модели Гоббса вытекал приоритет обязанностей государства по отношению к человеку, то, по Пуфендорфу, приоритетными оказывались обязанности гражданина по отношению к государству, а это вполне устраивало Петра и его последователей. Именно эта идея, начиная с Петровских времен, крепко въевшись в психологию русского человека, до сих пор во многом определяет его менталитет, является источником силы и причиной слабости России.

Голицын поддерживал Петра, однако, глядя на реформы не только через призму учения Пуфендорфа, но и через призму английской конституции, приходил к неутешительным для русских выводам. Князя, как заметил Ключевский, «тяготили два политических недуга… власть, действующая вне закона, и фавор, владеющий слабой, но произвольной властью».

Отсюда и многозначительные слова Голицына во время дискуссии, что помимо вопроса о выборах новой императрицы «надобно подумать… и о себе также». Слушатели этот пассаж прозевали, и, когда вопрос о выборе Анны Иоанновны был решен положительно, Голицын вновь возвращается к важнейшей для него теме. «Выберем кого изволите, господа, – настойчиво напоминает он, – только, во всяком случае, нам надобно себе полегчить». И тут же предлагает «составить пункты и послать их государыне».

Именно в этот момент и вошел в очередной раз в русскую историю немец Остерман. Он тихо постучался в дверь, за которой происходило совещание, и присоединился к разговору, принявшему столь неожиданный поворот. До этого участвовать в дискуссии о выборе государыни вельможа не пожелал, тактично указав на свое иноземное происхождение. Войдя в комнату, Остерман понял, что угодил из огня да в полымя. Если иностранцу не с руки участвовать в обсуждении вопроса о престолонаследии, то уж тем более ему показалось опасным обсуждать тему ограничения полномочий будущей императрицы.

Вот как описывает пикантную для немца ситуацию Николай Костомаров:

Осторожный Остерман увидел себя в крайне неловком положении: приходилось стать явным участником замысла ограничить самодержавную власть. Он считал для себя это очень опасным. Конечно, немец, вестфальский уроженец, он не питал пламенной привязанности к старинному московскому самодержавию, но он хорошо изучил русское общество и был убежден, что в России не может сложиться и укрепиться иной образ правления, все попытки ввести его будут неудачны, а участники таких попыток могут потерпеть как враги правительства. Сначала он прибегнул к прежней уловке: представлял, что он по происхождению иноземец и по этой причине ему не под стать решать судьбы русского государства. Но министры стали его уговаривать и понуждать; он наконец согласился и стал словесно редактировать пункты, но не в виде диктовки… По известиям знавших его близко современников, он, когда нужно было, выражался так темно, что смысл речи его трудно было сразу уразуметь и легко было давать ей какое угодно значение.

В конце концов пункты (или условия) договора с Анной Иоанновной участники совещания все-таки составили. Вот они:

Государыня обещает сохранить Верховный тайный совет в числе восьми членов и обязуется без согласия с ним не начинать войны и не заключать мира, не отягощать подданных новыми налогами, не производить в знатные чины служащих как в статской, так и в военной сухопутной и морской службе выше полковничьего ранга, не определять никого к важным делам, не жаловать вотчин, не отнимать без суда живота, имущества и чести у шляхетства и не употреблять в расходы государственных доходов.

Позже к этим пунктам добавили жесткую приписку:

А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской!

Есть любопытная гипотеза, что идею посадить на престол «слабую императрицу» Дмитрию Голицыну подсказал шведский опыт. Воцарение Анны Иоанновны действительно очень напоминает историю с вступлением на престол в 1719 году сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Там точно так же произошло избрание заведомо слабого кандидата на престол с одновременным ограничением его полномочий. Шведский след обнаружен историками и в самих пунктах условий, предложенных «верховниками» Анне Иоанновне. Выходит, что Голицын на самом деле проводил многоходовую комбинацию. Он целенаправленно остановил свой выбор на самом слабом из кандидатов, уже имея в голове план ограничения полномочий Анны Иоанновны.

Со слабым кандидатом легче договориться. Рассуждения князя о «чистокровности породы» и «иноземных пороках» являлись лишь тактическими уловками. Князь прекрасно знал собеседников и играл с ними. Если бы Голицыну потребовалось убедить Тайный совет остановить выбор на Елизавете Петровне, то он наверняка говорил бы уже не об иностранной матери, а о великом русском отце. Князь просто справедливо посчитал, что для реализации его планов легче иметь дело с Анной Иоанновной, чем с Елизаветой Петровной. Добиться ограничения прав дочери Петра было тогда гораздо сложнее, чем ограничить в правах дочь Ивана, курляндскую герцогиню, прозябавшую в провинции.