Журнал Наш Современник №6 (2004) - Журнал Наш Современник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глеб Успенский в замечательной публицистической статье в “Отечественных записках” подчеркивал необычность и неофициальность только что свершившегося. “Когда это видывали мы, когда видывала это Москва, — отмечал писатель, — чтобы народные торжества проходили не в честь спасителя Отечества, не в честь полководца с саблей в руке, а в честь человека, который только и знаменит тем, что писал стихи, славен только работой своей мысли. ...Для народа, — продолжал он, — который непременно будет узнавать, за что и почему воздвигнут этот памятник, кто этот человек... если не сейчас, то впереди, статуя Пушкина будет иметь значение, — без преувеличения, огромное”.
Видный юрист А. Ф. Кони дал весьма смелую характеристику случившемуся: “В затхлой атмосфере застоя, где все начало покрываться ржавчиной отсталости, вдруг пронеслись свежие струи чистого воздуха — и всё... стало оживать”.
Консервативные органы печати, приближенные к царскому правительству деятели пытались использовать пушкинский праздник в целях “примирения партий”, представить Пушкина стоящим на такой высоте, которая имеет якобы свойства соединять различные взгляды. С таких позиций выступил известный консерватор, редактор “Московских ведомостей” М. Н. Катков на обеде в честь депутаций. Он выразил надежду, что его искреннее слово под сенью памятника Пушкину будет принято дружелюбно всеми без исключения. “Кто бы мы ни были, — говорил он, — и откуда бы ни пришли, и как бы мы ни разнились во всем прочем, но в этот день, на этом торжестве мы все, я надеюсь, единомышленники и союзники. Кто знает, быть может, это минутное сближение послужит залогом более прочного сближения в будущем и поведет к замирению, по крайней мере, к смягчению вражды между враждующими”. Закончив речь словами Пушкина: “Да здравствует солнце, да скроется тьма!” — он стал чокаться направо и налево и протянул через стол свой бокал к И. С. Тургеневу, которого он только что на страницах своей газеты клеймил за денежную помощь известному революционеру Бакунину.
Тургенев своего бокала не протянул. Катков сел и во второй раз протянул руку с бокалом к Тургеневу. Но тот холодно посмотрел на него и накрыл ладонью свой бокал. После обеда поэт Майков упрекнул Тургенева: “Эх, Иван Сергеевич, ну, зачем вы не ответили на примирительное движение Каткова?.. В такой день можно всё забыть!” “Ну, нет, — живо ответил Тургенев, — я старый воробей, меня на шампанском не обманешь!”.
На обеде в помещении русского Купеческого собрания в Петербурге его распорядитель Г. К. Градовский произнес довольно острую речь. Он, в частности, сказал: “...литературная деятельность Пушкина, эта плодотворная, неоценимая деятельность, составляющая славу и гордость Русского Народа, встречала очень часто неодолимые препятствия. Они заключались в известных печальных условиях русской печати. Слова “литература” и “печать” часто смешиваются. При нормальном положении так и должно быть. Форма и содержание тут вполне сливаются. Но, к сожалению, не так у нас. В России литература может быть сама по себе, а печать сама по себе. Наша печать, как известно, доставляет даже примеры вовсе не литературных явлений. Напротив, работа мысли, даже уже вылившиеся на бумагу литературные произведения далеко не всегда находят себе исход, не получают соответственного выражения в печати. Мы все пришли бы в ужас и негодование, если бы в нашем присутствии какой-нибудь безумец или варвар разбил драгоценную вазу или статую, вышедшую из-под резца первостепенного художника. Такой вандализм немыслим для сколько-нибудь просвещенных людей. Придемте же, господа, в ужас при одной мысли о том, каких богатств лишилась русская литература благодаря только тому заблуждению, которое приостанавливало мыслительную работу Пушкина... Наша литература и печать находятся в искусственно наложенных на них узах, находятся до сих пор, как было при Пушкине... Пора же признать заслуги русской литературы и уважать ее представителей не только после смерти литераторов, но и при их жизни...”.
На этом же обеде литератор Н. П. Столпянский сказал: “Нынешний праздник считается народным праздником, но “невежества позор”, о котором скорбел поэт душою, еще не сгладился с лица земли: из ста человек почти девяносто читать не умеют!”.
Так что много не только возвышенных, но и горьких слов было высказано в связи с открытием первого памятника Пушкину. И он стоял теперь, потупив очи долу, символом национальной гордости и в то же время укором русскому обществу в том, что только один из десяти русских людей, владея грамотой, может прикоснуться к животворному источнику поэзии.
Не было в России газеты или журнала, которые не откликнулись бы на это событие.
Тифлисский “Обзор” попытался по горячим следам суммировать и проанализировать выступления печати о пушкинском празднике. Автора статьи в “Обзоре” огорчили, с одной стороны, многочисленные перепечатки в периодических изданиях бессодержательных фраз из учебников риторики о великом значении Пушкина, а с другой — попытки воспользоваться удобным случаем, чтобы возобновить нападки на прогрессивную часть русской литературы, на революционных демократов Белинского, Чернышевского и Добролюбова, ссылаясь на крайние оценки творчества Пушкина в нашумевшей в свое время статье Д. И. Писарева “Пушкин и Белинский” (1865 г.). Было и такое, но мне кажется, “Обзор” сгустил краски, несправедливо снизил общий высокий уровень публикаций о творчестве и значении Пушкина. Не так уж и много было попыток консервативного лагеря открыто присвоить себе право на Пушкина. Его представители избрали другой путь — путь примирения сторон, сближения позиций с тем, чтобы в дальнейшем если не одержать верх в борьбе за Пушкина, то, по крайней мере, не потерпеть окончательного поражения.
“Мы все склонны думать, — рассуждает автор “Обзора”, — будто знаем Пушкина, будто Россия увидела полный расцвет сил и способностей своего несравненного поэта. Какое заблуждение!.. Действительных размеров силы великана нельзя достигнуть, пока видишь его играющим в мячик. Тут вы можете только угадывать, что это не первый встречный... Давно пора понять, что “роль великих людей” в жизни их Отечества определяется далеко не одною лишь талантливостью данной личности, а условиями, в которые она поставлена, и тою обстановкою, которую создает ему современное ему общество... Если современные ему условия не дали ему почвы, необходимой для полного расцвета сил и способностей, если великие силы своего ума и таланта он принужден был расходовать на мелочи, ничтожество которых еще рельефнее обрисовывается по сравнению с громадностью его гения, то упрек в этом не на симпатическую личность поэта, а на всю Русь, на всё ее тогдашнее положение... Что же касается до Пушкина, то он прекрасно определил свою точку зрения на этот вопрос, когда писал:
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу!
И он стоит теперь посреди Москвы, потупив очи долу, символом национальной гордости и в то же время горького укора российскому обществу, которое не защитило его, живого, от пакостных интриг светской черни. Цена тому — великая тайна, которую он унес с собой в небытие...”.
Небывалым был тот праздник в июне 1880 года. Это был праздник духовного обновления России, пробуждения каких-то неясных, но непременно светлых надежд, ожидания чуда. Молва из уст в уста передавала наиболее значительные слова о Пушкине, сказанные Митрополитом Макарием, академиком Н. С. Тихонравовым, бывшим лицеистом академиком Я. К. Гротом, уже тогда знаменитым историком В. О. Ключевским, Преосвященным Амвросием, И. С. Тургеневым, посланцем Франции Луи Лежером, первым биографом Пушкина П. В. Анненковым, академиком М. И. Сухомлиновым, крестьянином Желнобобовым, М. Н. Катковым. Заучивались и читались новые стихи Я. Полонского, А. Майкова, А. Плещеева, Н. Курочкина, В. Сологуба, передавалось содержание телеграммы, посланной Виктором Гюго, и письма И. А. Гончарова о влиянии Пушкина на него... Казалось, уже все были переполнены информацией, умственно и эмоционально насытились. И все равно, если не вся Россия, то во всяком случае Москва, возбужденная трехдневным непрерывным пушкинским праздником, словно еще чего-то ждала, ждала явления пророка.
Ф. М. Достоевский с заранее заготовленной речью выступил под занавес торжеств. И получилось более чем удачно. Уже порядком наэлектризованная публика, собравшаяся в зале Благородного Собрания на последнее заседание Общества любителей российской словесности, встретила появление на трибуне автора только что изданных “Братьев Карамазовых” восторженными приветствиями.
Мы-то теперь знаем цену этой речи одного русского пророка о другом великом пророке, оставившей неизгладимый след в истории не только русской, но и всемирной культуры. А тогда? Из уст самого Достоевского, так сказать, в авторском исполнении, впервые прозвучало слово о великом предназначении России, угаданном им в феномене Пушкина. Однако дадим слово очевидцу:
