1918 год на Украине - Сергей Волков

Даже странно – нигде ни выстрела. Люди потихоньку «живут». Живут с напряженной дисциплиной, с крепко сбитой организацией.

После пережитой российской бескрайней анархии Германия показалась страной буржуазного отдохновения.

Хочется купить открытку, послать своим, известить – ни копейки денег. Да и не дойдет. Ведь мы отрезаны от России. Едем быстро, едем по Германии.

На одной из станций ночью проснулись от криков толпы. Что такое? Как в России! Это повстречались с эшелоном русских военнопленных, едущих на родину. «А, буржуи! Убегаете, сволочи!» – осыпали нас военнопленные. Долго они ругались, кричали, грозили.

Мы молчали и разъехались в разные стороны.

Проехали Kreuz, Kustrin, Neustadt. Вскоре по вагонам предупредили: в Берлине волнения, «спартакистские» беспорядки; через город поедем – двери запереть, и ни слова.

Неужели и здесь война?

Опять багажом едем через Берлин. Где-то, проезжая над улицей, увидели в щелку вагона демонстрацию с красными флагами, услыхали крики, донеслись выстрелы. Как у нас, подумалось.

Проехали столицу Германии, проехали Spandau, поезд остановился у станции Doberitz.

Уже вечерело. По вагонам отдано распоряжение: вылезать. Вылезли. Куда? Что такое? На платформе у станций толпятся военнопленные французы, русские. Рядом стоит поезд, в который французы грузятся – уезжают на родину, очевидно. У большого окна салон-вагона – французский офицер в голубом мундире, в красной расшитой шапочке. Он ест печенье и удивленно, презрительно уставился на странных оборванцев. Вот он, не то для удовольствия, не то из жалости, не доев пачки печенья, бросил ее в нашу кучу и лениво отошел от окна. За печеньем метнулись, толкаются, хватают – голодные.

Нас строят едущие с нами немцы и ведут в Doberitz. Оказывается, мы идем в лагерь военнопленных. На улицах попадаются встречные группы военнопленных: русские, французы, румыны, сербы, итальянцы.

Русские кричат: «Из какого лагеря, товарищи?!» Но никто им не отвечает – не знают, что сказать.

Уже стемнело. Мы вышли из города. На возвышении чернели бараки лагеря, обнесенные проволокой. Где-то далеко по направлению к Берлину трещали выстрелы и ухала артиллерия.

Вошли в большой лагерный двор и в темноте остановились. Откуда-то сразу обступили военнопленные. Опять неприятные вопросы: «Из какого лагеря, товарищи?» – «С Украины», – вдруг нерешительно говорит кто-то. Удивлению нет границ! «С Украины? Зачем же вы приехали?» Кто-то пытается объяснить, но напрасно. Уже поняли… «А, буржуи бегут. Ну, недалеко убежите, здесь тоже большевизм завтра будет, слышите – стрельба, бой под Берлином идет!»

Нас обдали злобой, от которой становится больно и неприятно.

Идем в бараки. Помещают не с русскими, а с французами, итальянцами. В освещенном электричеством бараке гудит разноцветная толпа. Красные штаны и светлые куртки французов, синие матросы, голубые зуавы, черные итальянцы – все обступили нас. Уже узнали, кто мы. Крики, шум. С нар спрыгивают другие, бегут, расспрашивают. Гудят разговоры. Француз-матрос с богатырской квадратной грудью ведет меня и товарищей занять места. Лезем на голые нары. Но лежать нам не дают. Французы без умолку расспрашивают. Не верят, что мы офицеры. Интересуются, что такое «boulgeviqe». Ругают бошей и русских военнопленных. Необыкновенно горды победой. «Nous sommes Francaise», – кричит какой-то француз. Но мы очень голодны. Даже рассказывать трудно. Наши союзники это заметили – несут галет, консервов, шоколада. И стыдно брать. И от голода нет сил отказаться. Весь вечер проходит в рассказах и разговорах. Ранним утром, чуть только начало светать – мы уже проснулись от криков «Lumiere! Lumiere!». Вместе с криками по бараку полетели консервные коробки, поднялся шум. Итальянцы поют, топают, приплясывают. Французы кричат.

Они скоро едут на родину. И близость отправки сделала их детьми. Шум, гам не прекращается весь день. Они получают продукты на дорогу, деньги. Бегают. Забросали пол пустыми банками консервов, ломают нары. Угощают нас.

А на дворе мы встречаемся с нашими, русскими. Пасмурные, озлобленные, они недоверчиво вступают в разговор. С злобой смотрят на богатство и радость французов. «Всю войну так жрали. А наш брат с капусты дох. На них же служили… Их мать. Хоть одна бы сволочь нам что-нибудь прислала». В словах земляка справедливая обида.

Но мало говорим мы с нашими. Они вскрыли в нас «буржуев» и открыто неприязненны. Даже пожалели, что мало их осталось в этом лагере, а то бы…

Через день по нашем прибытии французы, итальянцы, сербы, румыны отправлялись на родину.

В громадный двор лагеря из настежь открытых бараков выбегают пленные. Бегут в разные стороны, к своим группам и там строятся в колонны с чемоданами, мешками на руках. Над каждой из колонн развевается, самими сделанный, громадный национальный флаг; у многих в руках – маленькие флажки. Длинные колонны громко, радостно поют свои гимны. Несется «Марсельеза», поют итальянцы, сербы, румыны. Кричат свое «ура». Машут шапками!!

Мы, рваные, голодные, стоим кучками вдалеке двора. Без семьи, без своего народа, вышвырнутые с родины… Колонны с радостными песнями, криками, махая шапками, шумно двинулись одна за другой. Пошли – на родину… В нашей кучке у одних навернулись слезы, другие неловко отвернулись. И отошли.

Раздел 4

РУССКИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЕ ОТРЯДЫ

ОСЕНЬЮ 1918 ГОДА

М. Соболевский[109]

ОТДЕЛЬНЫЙ ПОЛТАВСКИЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ БАТАЛЬОН В БОЯХ НА УКРАИНЕ [110]

После трех лет небывалой по ожесточению войны, не выдержав напора революции, распалось, проеденное красной ржавчиной, стальное кольцо победоносных доселе войск, и доблестная издревле Армия Русская перестала существовать. Позорно склонились к вражеским ногам красные тряпки, пришедшие на смену славным боевым знаменам, свидетелям великих подвигов, олицетворению благородных традиций чести. И только самоотверженные кучки преданных всеми, но верных долгу людей с мужеством отчаяния продолжали оборону родной земли, но вскоре предательский удар в спину положил конец и их героизму. Казалось, Россия погибла.

Но любовь к Родине не угасла среди ее лучших сынов, и то здесь, то там, на всем пространстве необъятной страны, прорезая мрачную ночь нависшего над нею кровавого гнета, вспыхивали яркими огнями отдельные очаги чести. И уж не об обороне от внешнего врага, а о спасении России от внутреннего предателя думали люди, объединяясь под трехцветным знаменем, хватаясь за вырванное у убийцы ружье, грудью своею прокладывая дорогу к светлому будущему. И завязалась борьба за освобождение Родины. Единой. Неделимой России.

На вольном Дону, в далекой Сибири, на холодном Севере, всюду, где только могли, хватались горячие сердца за оружие. И в освобожденной от большевиков Украине все громче звучал призыв к объединению, все настойчивее, несмотря на внешние препятствия, проявлялось стремление к слиянию в общий со всеми русскими силами поток. Но лишь только подготовлявшееся с таким трудом объединение готово было воплотиться в жизнь, как снова запылала Украина. Узкие фанатики национальной исключительности подняли, с Петлюрой во главе, восстание, надеясь предательством интересов всей России купить благополучие одной ее части. К восставшим примкнула часть офицерства, променявшего, ради личных выгод или слепого шовинизма, доблестные традиции Русской армии на разноцветные шлыки гайдаматчины с ее недоброй славы прошлым и все неспокойные элементы незамиренной страны. Большинство, забывшее за время германской оккупации о большевистской угрозе и втайне надеясь на замену одних оккупационных войск другими, осталось нейтральным, отказом от убеждений и трусливым смирением перед победителем рассчитывая избежать бедствий Гражданской войны. Под трехцветное знамя стали немногие. Крестен был их путь.

Вокруг отдельных офицерских групп, заранее выразивших желание в Особом корпусе принять участие в освобождении России, сплотились отпускные чины Добровольческой армии и малочисленные добровольцы – крепкие духом русские люди. Не встречая нигде поддержки, видя предательство своих вчерашних братьев по Великой войне, сталкиваясь на каждом шагу с тупым и упрямым уклонением от исполнения долга крови, эти люди все же мужественно выступили против надвигающейся анархии. Германские части, обязавшиеся было впредь до смены поддерживать порядок на Украине, захваченные революционным движением, в подавляющем своем большинстве отказались активно выступать против большевистски настроенных банд и, заявляя о своем нейтралитете и желании ехать на родину, исподтишка, вопреки своему офицерству, в лице своих солдатских советов, часто просто помогали повстанцам. Настал для каждого час выявить твердость своих верований и честность убеждений.