Золотой архипелаг - Фридрих Незнанский

Это было страшное чувство. Омерзительное чувство, от которого Анатолий становился противен сам себе. И ни деньги, ни здоровье жены, ни возможность заниматься любимой медициной не способны ничего здесь поправить.

По сравнению с этим чувством допрос у следователя, состоявшийся на следующий день, был уже совсем не страшен.

ПРОХОР БОЙЦОВ. К ЧЕМУ ПРИВОДЯТ ДЕТСКИЕ МЕЧТЫ

Старший сын в семье председателя колхоза, Артур, с малолетства проявлял значительные способности к языкам. Аня Бойцова легко производила в уме арифметические манипуляции с какими угодно числами и отлично играла в шахматы. Один Прохор, по мнению родителей, особыми талантами не отличался, и его любили просто зато, что он младшенький. Мнение не соответствовало действительности: на самом деле талант у Проши был, но такой, что ему трудно подобрать название с помощью скудных человеческих слов. Этот талант проявлялся в Прошиных снах — неизменно цветных, красочных, населенных как реальными, так и фантастическими персонажами, разыгрывавшими сложные сюжеты. Он прорывался в приступах внезапной задумчивости, овладевавшей мальчиком и дома, и на уроках. «Витает», — со снисходительной улыбкой называла это Антонина Игоревна, стремясь тем не менее, чтобы вот этих Прохоровых витаний было поменьше, и выражая типично учительскую надежду, что с возрастом они исчезнут совсем.

Но витания не проявляли тенденций к исчезновению. По мере роста и развития Прохора фантазии, временно переносившие его в разные миры, менялись, усложнялись, в них включались персонажи прочитанных книг, просмотренных фильмов и телепередач. Но сам он не стремился писать книги, никогда не задумывался о том, чтобы сниматься в кино. Ему было достаточно этой подводной работы воображения, раскрашивавшей все вокруг в необыкновенные тона. Нельзя сказать, что такому подвижному и любопытному ребенку, как Прохор, жилось плохо и скучно в Горках Ленинских: у него была уйма друзей, он постоянно изобретал с ними новые игры, мир был полон великих открытий. И все-таки, несмотря на это, Прохор продолжал витать в облаках, созданных из выдумки. Без выдумки этот окружающий мир, который так нравился Прохору, померк бы для него. В чем-то это было похоже на мечты бедной почтальонши Насти Миловановой. Если бы эти двое, девушка и ребенок, такие разные и с разными интересами, решились поделиться друг с другом самым сокровенным содержанием души, они нашли бы между собой много общего. Однако взаимодействие мечты с действительностью претворялось у того и у другой на неодинаковый лад. Старательная Настя привыкла вписывать свои мечты в размеренный лад рабочего дня: она скорей умерла бы, чем позволила себе из-за погруженности в очередную выдумку не доставить письмо. Проша, не разменявший первого десятка, не успел еще привыкнуть к трудолюбию и дисциплинированности: фантазии требовали его к себе целиком, так, что он не в силах был сопротивляться их настойчивому зову. Если это происходило дома, еще туда-сюда: ну, мама могла и обронить недовольно: «Опять в потолок уставился, лучше бы свои книжки прибрал», но папа всегда заступался и говорил, что его задумчивость — это от богатства натуры. А если в школе? Перед учительницей неудобно: заметит — обязательно спросит что-нибудь, и тут-то и выяснится, что Прохор ничего не слышал. Сельская школа — она же не городская, здесь народу учится меньше, каждый ученик на виду, каждого вызывают несколько раз за урок…

Вот и в этот день, когда мама заболела и в школу отводил его папа, Прохора настигли мечты — как назло, на уроке математики. Математика Проше давалась плохо, то ли дело пение или рисование! Он как раз завяз над решением длинного, как сороконожка, примера, не соображая, что и в какой последовательности надо складывать и умножать, потому что голова была занята совсем другим. Будь Прохор взрослым, он с чувством внутреннего недовольства отбросил бы мечты ради нужного дела, которое во что бы то ни стало довел бы до конца. Но он был ребенком и совершенно не умел хитрить с другими или с собой. Чтобы избежать неприятностей, он, как полагается примерному ученику, поднял руку, поставив ее на локоток, и спросил: «Антонина Игоревна, можно выйти?» И, получив слегка недовольное: «Хорошо, Бойцов, иди», — вылетел из класса. В туалет он, конечно, не пошел, да и не хотелось ему ни в какой туалет — чего там делать? Все, что ему сейчас хотелось, — это вырваться на волю, за пределы школьных стен, где из-за зимних туч внезапно прорезалось негреющее, но уже по-весеннему ясное солнышко.

В этой сельской школе долго знать не знали ни о какой охране: от кого охранять детишек, кто же им захочет что-то плохое сделать? И даже теперь, когда битва олигархов нанесла удар по стабильным патриархальным нравам Горок Ленинских, мобилизованные из местных жителей охранники несли вахту из рук вон плохо. Мельком увидев обрамленную дверной рамой картину, как охранник дядя Гриша пьет чай с секретаршей, Прохор выбрался на свободу — на школьное крыльцо. Верхнюю одежду брать не стал: во-первых, он ненадолго, во-вторых, ему часто бывало жарко, а вот холодно — никогда. «Вот такой у нашего Проши горячий темперамент», — подсмеивались в семье Бойцовых над младшим сыном… Прохор просто не ощущал холода — особенно когда вырывался из школьного плена.

Он ловил зажмуренными глазами солнце, думая о том, что скоро весна, а там и лето, полное бесконечных, наполненных свободой дней, он ощущал, как пахнет земляника, отысканная в болотистом, темно-зеленом лесном уголке, он видел… А впрочем, неважно, что Прохор видел. Важнее, чего он не видел. А не видел он человека, который приближался к нему со стороны школьной спортплощадки, полностью укрытой снегом в это время. Человек был вооружен. Он был не один, но все прочие лишь исполняли его приказы. Он готов уже был приказать войти в школу, держа оружие наготове, однако увидел того мальчика, который из всех учеников был ему нужнее всего и который сам вдруг выскочил на крыльцо. «Все обойдется тихо», — подумал этот человек…

Что чувствовал Прохор, покачиваясь на заднем сиденье черного автомобиля, зажатый между двумя незнакомыми людьми, от которых непривычно пахло железом и еще чем-то противным, вроде жидкого прогорклого масла? Вообще-то в повседневной жизни мальчик привык полагаться главным образом на зрение, но сейчас глаза у него были завязаны, и перед глазами, сколько ни открывай их, висела шершавая складчатая полутьма. Слух тоже был бесполезен: те, кто схватил его и затолкал в эту машину, не разговаривали между собой. Приходилось полагаться на обоняние… Проша плакал — сперва громко, потом тише и безнадежнее. От слез прикрывающая глаза повязка намокла и стала совсем противной. Кроме того, на его плач никто не отзывался, будто эти люди с двух сторон от него и тот, что за рулем, были немыми. Или будто Проша один в машине. Поэтому плакать он перестал.

Снова взглянуть на окружающий мир сын председателя Бойцова смог только более часа спустя, почувствовав, что его никто не держит. И, кажется, на этот раз рядом с ним действительно никого нет. Его куда-то притащили и оставили. И заперли — он слышал щелканье ключа в замке. Руки и ноги не связаны… Сорвав повязку с глаз, Прохор обнаружил себя в комнате, узкой, но с высоким потолком. Потолок и стены однородно замазаны белой краской. Только пол выделялся по цвету: он был покрыт бежевым линолеумом. Никаких окон, в центре потолка — лампочка без абажура. Прямо на полу — вместе, кучкой — две бутылки минеральной воды, половина белого батона в прозрачном пакете и железный детсадовский ночной горшок. В углу — другой кучкой — игрушки. Примитивные, безразличные: пластмассовый барашек на колесиках, пирамидка из колец, резиновый еж с пищалкой… Когда он в такое барахло играл: когда совсем маленький был? Тьфу! Со злости Прохор схватил ежа и что было силы запустил им об стену. Отскочив, точно мячик, еж издал отчаянный писк, от которого Прохору стало стыдно. Как будто сорвал обиду на ком-то, кто слабее его… Проша еще не вышел из того возраста, когда игрушки сохраняют след первоначальной одушевленности.

Мальчик поднял ежа, раскаянно погладил его мягкие резиновые колючки. Снова захотелось поплакать, но он сдержался. У него еще будет настоящий повод плакать. Когда кто-то, кого он не знает, войдет в эту комнату…

ИВАН БОЙЦОВ. САМОЕ ГЛАВНОЕ СРАЖЕНИЕ

Время, выделенное Акуловым на размышление семье Бойцовых, превратилось в кромешный ад, в основном из-за Лады. Внутри Ивана Андреевича все холодело и опускалось каждый раз, как его взгляд падал на изреванное, распухшее, страшное, как у мертвой ведьмы, за какие-то сутки постаревшее лет на десять лицо жены. Лада в обычных условиях была человеком выдержанным и спокойным, но ни для кого не секрет, что отнять у женщины ребенка — значит поразить ее в самые сокровенные внутренности. Раненный в живот не способен быть выдержанным и спокойным, он не может рассуждать здраво и прийти к выводу, что его крики не помогут беде, а, наоборот, усилят боль. Он может только кричать, усугубляя страдания окружающих, которые хотели бы ему помочь, но, к сожалению, не в силах. Поэтому они лишь присутствуют рядом, тщетно твердят бессмысленные утешения, раскармливая в себе растущее чувство вины.