Красное Зеркало. Конец легенды - Денис Ватутин

Взяв фонарик в зубы, не выпуская из правой руки револьвера, я осветил свою находку.

Я держал в руках тонкой выделки явно старинный браслет, сделанный в виде кусающего себя за хвост змея. Медленно положил его в карман.

Мне вдруг пришло на ум, что коридор гораздо длиннее самого здания почты, но я постарался отогнать эти мысли прочь, как неконструктивные и бесполезные.

Я продолжал двигаться по следам на полу, только теперь старался совсем не шуметь. Это искусство я приобрел в разведшколе – с пятки на носок, слегка согнув ноги в коленях, ступать внешним ребром стопы, при этом глубоко и ровно дышать с раскрытым ртом, чтобы дыхание было почти бесшумным и пульс ровным. Фонарик пришлось выключить, и мои глаза довольно быстро привыкли к темноте.

Я держался левой стороны коридора, используя старые шкафы, облупленные тумбы и нагромождение сломанных стульев как укрытие. Кое-где во мраке по стенам висели ржавые огнетушители, потемневшие схемы эвакуации из здания на старом пластике (правда, план этажа был явно другим), географические карты Марса и Земли.

Иногда по стенам коридора попадались заколоченные серыми досками двери с табличками различного типа: «Посторонним вход воспрещен», «Архив-19», «Осторожно! Биологическая опасность!», «Столовая персонала», «Мастерская ультрафиолета», «Пляжные принадлежности», «Вход со двора», «Цех мягкой игрушки»…

Я совершенно не понимал, что это все могло бы значить. То есть понимал, конечно, но смысла в этом не видел. В теории информации подобная подача называется «прагматическая адекватность». Именно это я пытался внушить сам себе все последнее время – жизнь полна абсурда, но, как в джазовых аккордах, – фактически любая последовательность звуков имеет название и систему. Этим-то я и спасался от сумасшествия в последнее время… От всего этого бредового кошмара, который начался на горе Холхочох. Ведь при прагматической адекватности само по себе явление становится примером самого себя. А по сути, абсурд или то, что мы называем абсурдом, является всего лишь верхушкой айсберга, мелким проявлением процессов, которых мы не в состоянии постичь в данный момент.

В голове моей, словно зацикленный файл, крутился один и тот же старый стишок про Бармаглота на мотив средневековой шотландской баллады. Мне пришлось изрядно сосредоточиться, чтоб эта бесконечная мантра меня отпустила, перестав морочить мой разум.

Я решил отвлечься.

По стенам иногда попадались полки с колбами, ретортами и пробирками. На одной из подобных полок красовалась модель испанского галеона с красными крестами на парусах, припорошенного пылью, словно грязным снегом, а рядом стояла трехлитровая банка с этикеткой «Варенье апельсиновое. Артикул № 439». Банка была пуста.

Иногда половицы поскрипывали, и я на несколько секунд замирал, прислушиваясь к малейшему шороху. Но жирные карлики на ходулях больше не появлялись. Даже стрекотания крыс не было слышно, хотя неровные дыры в плинтусах говорили об их присутствии.

Неожиданно из темноты выступила фигура в черном балахоне с капюшоном, болтающимся перед лицом.

Я вздрогнул и остановился, нацелив револьвер в область головы. Именно голову и запрокинула эта фигура. Капюшон сполз и обнажил мертвенно-бледное лицо красивой девушки с широкими скулами.

Меня словно передернуло током: это была покойная Лайла Блери, с тем самым безобразным почерневшим кровоподтеком на правом глазу. Именно так, как я увидел ее в последний раз на горе Холхочох, там, на стоянке с трупами…

– Гвангван-кэгимнида[48]… – проговорила медленно Лайла, едва шевеля серыми губами.

Я отпрянул назад и задел какую-то металлическую стойку. Она громыхнула приглушенно по пыльным доскам.

– Кибуни наппымнида. Як чусэйо, – вновь произнесла она, слегка подергивая локтем левой руки, – …иро-борессымнида[49]…

Я непроизвольно навел на нее пистолет и нажал курок. Раздался выстрел, вспышка пламени и легкий дымок. Тихонько упала на доски горячая гильза.

– Камса-хамнида[50]… – прошептала фигура в черном балахоне и глухо осела на пол.

Руки мои трясло, пока я аккуратно обходил бесформенное тело на полу.

– А я верила тебе, Дэн, – раздался в моем мозгу голос Ирины. – А ты… Ты такой же… Ты и они… Тебе нужно было вытянуть из меня всю эту историю… Ты… Ты врал мне…

Я вновь замер в темном пустом коридоре, и сердце колотилось в моей груди, а на глаза опять навернулись слезы.

– А я верила тебе, Дэн, – вновь раздался голос Ирины, уже где-то под потолком, отражаясь от пыльных стен.

Так… возьми себя в руки, Странный! Давай! Хватит…

– А я верила тебе…

– А я верила…

Я крепко зажал уши ладонями и, тяжело дыша, прислонился к стене коридора.

Отдышавшись, опять двинулся по коридору, ощущая внутри себя выжженную, покрытую пеплом равнину и завывание ветра. Неужели я стал бесчувственным, как ржавое ведерко?

Да… Похоже, что стал…

И тут… я внезапно почувствовал, что доски под моими ногами с гнилым тихим треском проваливаются… И я падаю вниз… Я лечу… Лечу…

Я очнулся в темной комнате, лежа на куче смятых картонных коробок, набитых упаковочной бумагой.

Комната была бетонной. Пахло сыростью, а на стене напротив висел тусклый круглый пыльный плафон, свет которого только подчеркивал мрак помещения.

Где-то гудел трансформатор. Напротив меня были две стальные двери, а между ними висел огнетушитель.

На одной из дверей прямо на металле были выбиты объемные буквы «Выход А», а на другой – «Выход Б». На каждой из дверей торчали клешни поворотных запорных ручек. А между дверьми на бетоне стены был продавлен неглубокими желобками аккуратный ровный крест.

Я пошарил по коробкам и в одной из них отыскал свой револьвер. Сунув его в кобуру, я поднялся, чувствуя боль в спине, и подошел к дверям. Подергал ручку «А» и ручку «Б», но двери не открылись, только лязгнул гулко металл. Никаких замочных скважин, кодовых кнопок или сканеров я не увидел. Но должны же эти двери как-то открываться? Не может же это быть простой декорацией?

Конечно, в этом месте, где я сейчас нахожусь, все может оказаться не таким, как видится, но эти двери были явно функциональными. Значит, оставались ручки-замки.

Ручки поддавались нажатию, раздавался тихий лязг в запорном механизме, а потом какой-то щелчок. Знакомый немного с охранными системами и замками, я сделал вывод, что щелчок имеет некое возвратное действие после нажатия ручки.

Я вспомнил, что когда-то, будучи подростком, еще на Земле, мы, чтобы проникнуть в подъезд, защищенный кодовым замком, частенько изучали стену рядом с дверью. Иногда можно было обнаружить едва заметный, слабо процарапанный такими же детьми код для входа в подъезд.

Я начал внимательно изучать тускло освещенную стену, но как ни бился – никаких мало-мальски вразумительных подсказок не нашел. Я стал обшаривать саму комнату, забитую коробками с упаковочной бумагой, – это был глухой бетонный мешок, без единого намека на другой выход. Высоко под потолком зияла дыра, из которой я выпал, но добраться до нее тоже не было никакой возможности – коробки явно не подходили для того, чтобы подняться на высоту метров шести-семи. А потом, даже если бы я и добрался до дыры – где гарантия, что я смог бы подняться по ней вверх?

Меня охватил приступ клаустрофобии – безумно захотелось вырваться наружу из этого давящего места.

Я постарался взять себя в руки и успокоиться. Но меня все раздражало – во-первых, свет. Он был тусклым. Я почему-то подумал, что если снять плафон, то лампа будет светить ярче, и, возможно, я увижу на стене что-то, что дало бы мне хоть какую-то подсказку.

Я подошел к плафону, вынул нож и начал раскручивать крепежные болты.

Наконец я снял его. В комнате стало светлее, но не намного.

И тут возле самой лампы, чуть ниже патрона, я увидил на стене нацарапанные цифры: «6.9»! Точно такие же, как в квартире покойного Лидумса! Это высота, на которой нас с Джей сбросил дирижабль. Это высота горы Холхочох!

Я бросил плафон на коробки и начал лихорадочно дергать ручки дверей: сперва шесть раз «А», затем девять раз «Б». Ничего не произошло – после каждого лязга раздавался щелчок возврата. Я попробовал сделать то же самое, только в обратном порядке, начиная с «Б», – ноль эффекта.

Я задумался, тяжело дыша. На лбу выступил пот. 6 и 9… Может, что-то кроется в этих цифрах? Что? Шесть умножить на девять – пятьдесят четыре. Запомним на всякий случай. Пять плюс четыре – это девять. Что ж, неплохо, хотя непонятно, что именно. Шесть плюс девять – пятнадцать. Один плюс пять – это шесть. Любопытно… После сложения и умножения приходишь к тем же числам. Так… пока на ум ничего не приходит… Может, это число было скрыто под плафоном чисто случайно? Нет… не бывает тут ничего случайного… Знать бы количество комбинаций, на которые стоит разложить эти числа… если их вообще нужно раскладывать… А если нужно, то как именно? Из девяти вычесть шесть – три. Три – базовая основа обоих чисел: в шестерке два раза, а в девятке три. Трижды два – шесть, три в квадрате – девять. Попробуем деление: девять разделить на шесть – одна целая пять десятых. В сумме опять шестерка. Шесть разделить на девять – ноль целых шесть десятых и шесть в периоде… или же в дробях – три вторых или две третьих… ну никуда не деться. Да… опять повторяющиеся величины… Два, три, шесть и девять. Четыре повторяющихся числа.