Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 31. Ефим Смолин - Несущий Слово

Там, у себя, Фоменко шагал по кабинету и что-то диктовал, диктовал своей резиновой секретарше… У Ларина тоже была такая. Ну, не такая, конечно, подешевле. У Фоменко была самая современная модель — роскошная блондинка. Такая, если ненароком ущипнуть ее за резиновую попку, могла произнести целую сложную фразу: «Ну зачем вы, Степан Петрович, а если жена войдет?» Секретарша Ларина была совершенно лысой, а при нажатии на ее коленку только шамкала беззубым ртом: «Куды лезешь, старый козел?»

…Но Ларин, подремывая сейчас в очереди за сыром, понимал, конечно, что завидует он вовсе не секретарше, а фоменковскому таланту. «А мне вот бог не дал, а в магазине его не купишь», — подумал он.

Сквозь полудрему слышались голоса покупателей.

— Мне, доченька, — просил старческий голос, — полкило сыра «Здоровье» и грамм двести «Костромского антисклерозного».

— Взвесьте мне кило «Антиревности»! — гудел какой-то мужчина. — Положу своей дуре на хлеб вместо «Российского», а то совсем житья не стало…

Кто-то попросил сыр «Мужество».

— Сколько? Грамм двести? Он дорогой…

— Да что вы! «Двести»… Куда мне? Грамм пятьдесят: только пожевать и начальнику разочек в морду двинуть…

Пожилой военный, стоявший перед Лариным, взял сыр «Снайперский» для остроты зрения, женщина с прической из седых одуванчиков глянула на военного и попросила сыр «Привлекательность». Ларин приоткрыл глаза и увидел, как женщина тут же отщипнула от своего куска и теперь быстро жевала…

— Так. Вам? — спросила Ларина продавщица.

— А сыра «Талант» нет у вас? — горько пошутил Ларин.

— Не слыхала даже. «Швейцарский» брать будете?

Тут Ларин почувствовал толчок в бок, оглянулся и увидел какого-то мужичка, знаками выманивавшего его из очереди. От мужичка сильно попахивало «Особой галактической»…

— Тебе, что ли, «Талант» нужон? — спросил мужичок. — Есть один малый на Альфа-баране. Он такой сыр гонит. На бутылку дашь — я тебе адресок кину..

Ларин сам не понимал, почему сразу поверил, захотел поверить мужичку, почему помчался в «Звездорожце» на далекую звезду — но все оказалось правдой.

Представитель частного сектора, малый с Альфа-бараны, лицом похожий сразу на обоих братьев Гримм, действительно гнал «Талант» из сбродившего овечьего молока, сбивал его в сырообразную массу, быстро твердевшую в небогатом кислородом воздухе планеты.

…Дальше все было как во сне. Ларин не помнил, как запихивал кругляк сыра в багажник своей ракеты, как добирался до дома…

Пройдя в кабинет, задвинул в угол секретаршу, выпустил из нее воздух, победно посмотрел в окно напротив, лично сел за компьютер и развернул свою добычу.

Запаха никакого. Отщипнув крошку, кинул в рот, пожевал… На вкус «Талант» оказался горьким, похожим… Он так и не успел осознать, на что похож вкусом «Талант»: в голове зашумело, мысли смешались…

Ларин вдруг с удивлением как бы со стороны увидел свои руки, выстукивающие на клавиатуре название рассказа «Очередь». Он ощутил, что думает о том пожилом военном из очереди и его случайной собеседнице с метеоритами в авоське. Неожиданно придумалось, что отставник в старом кителе очень одинок, что, получив в сорок третьем последнее письмо от любимой девушки, остававшейся в Ростове под немцами, он до сих пор ждет чуда. И вдруг здесь, в очереди, он вдруг узнает эту косу, уложенную вокруг, как венок из одуванчиков… Через минуту отставник поймет, что ошибся. Но не будет у него больше сил ждать и переживать вот такие же ошибки. И Ларин поманит его соломинкой надежды, за которую тотчас схватится человек в кителе: а вдруг повторится то прекрасное, что уже было однажды с другой, но очень похожей женщиной? Да! Вдруг повторится? И вот они уже идут вместе по улице, отставник и его новая знакомая…

Военный сейчас был полностью в его, Ларина, власти, во власти его таланта. И можно было помиловать отставника, одарить военного, может быть, последним счастьем в жизни…

Но горчило на языке. И руки отстучали приговор: соломинка надежды на счастье обломится тогда, когда уже ничего нельзя будет поправить. И ларинский отставник, умевший разгадывать хитроумные ходы военных своих врагов, умевший сокрушать их обороны, умевший в отчаянном рывке выводить своих солдат из клещей и котлов, не сможет выскользнуть из своего последнего окружения.

…Рассказ «Очередь» сразу сделал Ларина популярным. Его перевели на языки народов мира, ввели в школьные хрестоматии. Телевидение, радио, пресса…

О Фоменко все вскоре забыли. Забыл о нем и Ларин. Он даже перестал смотреть в окно. С утра до вечера Ларин шагал по кабинету, диктуя своей новой резиновой блондинке. Печатая, она все время переспрашивала, потому что не все могла расслышать: Ларин диктовал с набитым ртом — он все время жевал свой сыр…

Вскоре появились повесть «Очередь», роман с тем же названием, опера, балет…

Но «Таланта» оставалось все меньше. Ларин снова слетал на Альфу-барану, но оказалось, что там начались экономические реформы, гениального сыровара задушили налогами, он ушел в торговлю и челночничал, летая с планеты на планету. Поймать его было нельзя.

А тот кусок, что еще оставался, как ни заворачивал его Ларин в фольгу, как ни прятал в морозилку — стал припахивать. А это не могло не отразиться на творчестве.

Морщась, зажимая нос, Ларин сделал еще многосерийный фильм «Очередники тоже плачут», но особого успеха уже не было…

Впрочем, по-настоящему беспокоило Ларина не это. Известности и денег у него еще было вдоволь. Но исчезло что-то другое…

Ларин подошел к окну, задумался. До Толстого и Чехова ему было так же бесконечно далеко, как и прежде, а этот… как его? Кажется, Фоменко? Был теперь бесконечно сзади. Да и жив ли?..

Ларин раздвинул шторы и увидел там, в окне напротив, прилипшего к окну человека, с завистью смотревшего прямо на него. То есть отсюда, метров с пятидесяти, Ларин, конечно, не видел выражения глаз Фоменко. Но точно знал: тот смотрит именно с завистью!

И Ларин вдруг понял, чего ему, Ларину, теперь не хватает. Он вспомнил свою зависть к сопернику и сладкую жалость к себе, вспомнил свои горячечные сны и сказки про летающего на метле Фоменко. Тот был для Ларина пусть крохотным, но маячком в жизни, буйком на море, до которого вполне можно было доплыть. Теперь маячок был сзади, и неизвестно стало, куда плыть, и пусто стало в пространстве.

Смешно сказать, но теперь Ларин завидовал… фоменковской зависти!..

Ларин вынул из морозилки заветный сверток, развернул фольгу, обрезал подсохшие куски, вздохнул: таланта оставалось совсем мало.

Быстро накинув пальто,