Ночные смены - Николай Вагнер

Круглов залился беззвучным смехом. Его веселое настроение передалось Алексею. Он смеялся вместе с мастером, а когда непринужденность этой минуты прошла, ему вдруг показалось странным, как все изменилось в отношениях с Кругловым. Давно ли он с ненавистью смотрел на Алексея, называл его хлюпиком? Наверное, прав был Женя Селезнев, утверждая, что мастер Круглов совсем не злой, а только таким кажется. Ради правого дела, ради самой жизни требовал он…

В середине дня в цехе появился директор завода. Его сопровождал Дробин. Рядом шел высокорослый мужчина в сером широком пальто. Чернявая голова его была не покрыта, шляпу он держал в руке и размахивал ею в такт своим крупным шагам.

На хмуром лице директора иногда появлялась улыбка. Он подводил гостя к станкам, давал краткие пояснения о сути работы в этом новом, просторном цехе, скупыми жестами дополняя свой рассказ. Алексей только что отошел от станка, где работал Сашок, и, увидев директора, свернул было в боковой пролет, но его тут же окликнул Дробин.

— Вот это и есть тот самый Пермяков, — сказал Дробин.

— Наши рекордсмены, — уточнил директор. — Из тех, что пришли на завод юнцами в начале войны.

— Прекрасно! — закивал гость, делая запись в блокноте.

— Покажи, Пермяков, свой станок, — попросил Дробин и двинулся к Сашку.

— Он уже не мой. С сегодняшнего дня на нем работает Сашок.

— Сашок — это ученик Пермякова, — пояснил Дробин.

— Великолепно! — Гость приблизился к увлеченному работой Сашку, провел могучей ладонью по его курчавой голове. — Великолепно! — Он отступил на шаг, смерил глазами Сашка и, обратив внимание на плоский ящик, подставленный под ноги ученика, энергичным движением руки вновь записал в блокноте. — Учитель, у которого еще не выросли усы, и ученик, не достающий до рычагов станка. Нет, как вы там ни судите, — обратился он к директору, — но для удивительного сейчас предела нет.

Человек в сером пальто кивнул Алексею и пошел вслед за директором. А когда пролет опустел, возле станка появился Анатолий Порфирьевич.

— Не с каким-нибудь хухры-мухры разговаривал, — сказал он. — С известным писателем. Говорят, он только что из Сталинграда прилетел. Колошматят, рассказывает, наши фрицев и в хвост и в гриву. Теперь про нас написать хочет. Говорит, что мы — кузнецы Победы. Сам слышал. Так что, Алексей Андреевич, гляди, в историю попадешь.

«В историю я уже попал», — подумал Алексей и, оставив без внимания призыв Анатолия Порфирьевича не подкачать по этому случаю, пошел к токарям.

Здесь все шло как надо. Никто бригаду не подводил. Созданный токарями задел явно превышал потребности дневной смены, и они готовили теперь детали для ночной. Радоваться бы Алексею, но на душе у него было по-прежнему тяжело и неспокойно.

Смена приближалась к концу, и Алексей, окончательно убедившись в том, что бригада с превышением выполнит задание, решил поговорить с технологом Устиновым о совмещении операций на сверлильных станках. Здесь наверняка таился еще один резерв более быстрой работы. По расчетам Алексея выходило, что две, а может быть даже три, операции могли выполняться последовательно на одних и тех же станках без затрат времени на смену деталей.

Устинов внимательно выслушал Алексея, полистал технологические карты и не поддержал:

— Потребуется дополнительная настройка…

— Никакой настройки! — возразил Алексей. — Только смена сверл. А это быстрее, чем снимать и снова ставить детали.

— Зато сейчас мы сразу пропускаем целую партию по одной, затем — по другой операции…

— В том-то и дело, что мы накапливаем партии, а время идет.

— Ну, хорошо, попробуем поэкспериментировать. Добро пока дать не могу, хотя, как вы знаете, всегда стою за новое.

— Но ведь тут прямой смысл! — горячился Алексей. — Вот расчеты…

— Расчеты оставьте. Проверю и даже, как сказал, согласен на эксперимент. С бухты-барахты у нас ничего не делается. Если это меня убедит, — Устинов положил свою ладонь на лист бумаги, исписанный рукой Алексея, — вернемся к этому разговору. Согласны?

Алексею ничего не оставалось, как согласиться и уйти.

— Подождите, — Устинов приподнял ладонь, приглашая Алексея присесть. — Как личные дела? — Он плутовато прищурил глаза, по крайней мере, так показалось Алексею. — Что-то давненько не вижу вас у Насти. Или вы возгордились, получив повышение? Это было бы неправильно. Коммуниста никогда не должно заносить.

— В своих личных делах, — твердо ответил Алексей, — я разберусь сам. На то они и личные.

— Э-э, нет. Негоже так отвечать молодому коммунисту. Это я вам говорю как член партийного бюро. Тут уж надо так: либо жениться, либо не размениваться на этот самый… флирт и не морочить девушке голову. Надо усваивать понемножку, что коммунист во всем подотчетен, в том числе и в семейных делах. Если, конечно, он не в состоянии урегулировать их сам.

— Не совсем понятно.

— А что тут понимать?

— Насчет урегулирования.

— Ну… я говорю: надо жениться или разойтись… Официально.

— Вы говорите о разводе? Так ведь для того, чтобы получить развод, надо сначала зарегистрироваться.

— Вот, вот…

— А мы еще не успели.

— Так поторопитесь.

— Зачем же торопиться, если мы не разобрались.

— Не знаю, не знаю… Насколько мне известно, у Насти не возникает никаких вопросов. Ее отношение к вам вполне ясно и определенно. Она полностью доверяет вам и, я полагаю, заслуживает такого же доброго отношения с вашей стороны. Вы задумайтесь на досуге, обмозгуйте как следует что к чему. Я ведь ни на чем не настаиваю, воспринимайте все это как мой личный совет. Рано или поздно он все равно вам пригодится. Так уж лучше — раньше…

Разговор с Устиновым оставил неприятный осадок. Но сейчас Алексей думал не о том, что сказал старший технолог. Покоя не давал наступавший вечер. Предстоял разговор с Настей, и приближалось время встречи с человеком, которого он действительно любит. Что сказать Нине? Встретиться с ней, как они условились, или взять и уйти из ее жизни, ничего не объяснив? Но поступить так — все равно что совершить подлость. И такой же подлостью обернется чистосердечный рассказ о Насте. Как ни убеждай Нину, он перед ней останется виноват.

Во время сдачи смены Альберт Борщов, как подумалось Алексею, подозрительно поглядывал на него.

— Смотрю, невесел бригадир, — сказал Борщов. — Новый рекорд отгрохали всей бригадой — и никакой гордости.

— Не до гордости теперь, — ответил за Алексея Анатолий Порфирьевич. — Гордиться будем потом, когда победим. Расписывайся, — сказал он Алексею и следом за ним поставил свою подпись под выработкой бригады.

Настало время идти домой, но все существо Алексея противилось этому. Цех покидать не хотелось. Алексей вяло переставлял ноги, ему казалось, что это идет не он сам, а поток людей несет его к проходной. Так незаметно оказался он на призаводской площади, усыпанной первым пушистым снегом. Он источал запах стылого молока, безнадежно радовал и тревожил.

Народ стал растекаться в разные стороны. Черные фигуры людей и мокрые следы, оставленные ими на снегу, разрушили зимнюю сказку и вернули Алексея из краткого забытья к реальной жизни. Настю он увидел не сразу. Она ждала его в конце площади и медленно пошла ему навстречу, засунув руки в рукава пальто, сгорбившись. Не высвобождая рук, она остановилась перед Алексеем, подняла глаза и тотчас опустила их.

— Ну, как смена? — спросила она.

— Обыкновенно.

«Почему она спрашивает о смене? Ведь не это интересует ее».

— Пойдем ко мне? — спросила Настя.

— Я со дня на день жду брата. Да и зачем?

— Как зачем? Где же мы будем жить?

— Скорее всего у меня.

— У тебя? Но у тебя живут…

— Они на днях переедут к себе.

— А как ты думаешь о регистрации брака? Ведь у ребенка должен быть законный отец.

— Можем зарегистрироваться хоть завтра.

— Завтра воскресенье. Загс не работает.

— Значит, на той неделе. Тебя устраивает?

— Эх, Лешенька, — сказала со вздохом Настя, — разве в этом дело? — Она взяла Алексея под руку и некоторое время шла молча. — Меня не устраивает твое отношение. Ты говоришь зло и нисколько не рад тому, что мы вместе. Сповысушил ты меня всю.

Алексей промолчал.

— Лешенька, — вкрадчиво спросила Настя, — а кого ты провожал вчера? Я-то, дурочка, ревновала тебя к Галине, а тут — батюшки какие дела! Кто эта девушка?

— Не будем говорить о том, что не касается нас.

— Ну как же! По-моему, очень даже касается.

— Не надо строить жизнь на догадках.

— Но если эти догадки подтверждаются?

— И вообще, если у нас разговор будет идти в таком тоне, ничего хорошего не получится.

— Ну, хорошо! Не будем. Собственно, ты ведь волен был распоряжаться собой. За это время и за мной тоже ухаживали. А от Альберта и сейчас нет никакого отбоя.