Орел расправляет крылья - Роман Злотников

Так вот, остальные письма, в коих переселенцы вовсю похвалялись, как оне в русской земле обустроились, были пересланы в их земли. Каковую обязанность я возложил на купцов, повелев им непременно доставить письма лично в руки адресатам и запретив передавать с оказией. Но пока шибкого возрастания потока переселенцев это не принесло. Может, купцы еще пока с поручением не справились, а может, просто народец еще не так подперло.

— Государь!

Я оторвался от записей и поднял голову.

— Николай? Заходи.

Дверь распахнулась, и в горницу, пригибаясь, вошел окольничий Николай Качумасов. Он был из третьего выпуска царевой школы и в последние годы сумел стать ближним помощником Афанасия Власьева. Впрочем, в Посольском приказе людей из царевой школы было немало. Сказывался великолепный уровень образования и отличное знание языков… После смерти Афанасия Посольский приказ я поручил именно ему. Вид у Николая был благодушный, так что, как видно, вести, что привели его из Москвы сюда, в Одинцовскую вотчину, были не страшными.

— Ну, чем порадуешь?

— Государь, Густав Адольф, король свейский, погиб.

— О как! — Я удивленно покачал головой. Густав Адольф был моложе меня на пять лет. Еще и поэтому я так не хотел подписывать то самое «сердечное согласие», а ну как помру раньше, и, пока мой наследник будет в дела входить, шведы и ударят. — Как это случилось?

— Да в битве с цесарцами. Под Лютценом. Свеи там с Валленштейном сцепились. Ну и вот…

— С Валленштейном? — Я наморщил лоб.

У меня были заведены «особливые списки», то есть досье на всех главных европейских полководцев, да и вообще на всех, кто сколь-нибудь что-то значил при дворах всех европейских королей, а тако же персидского шаха и султана османов. И пополнение сих было едва ли не самой важной задачей моих агентов при европейских дворах. Таковых уже насчитывалось двенадцать. Кроме всех тех, что сидели там со времени первых посольств, добавились еще посольства в Данию и Испанию, а дьяк Висковатый прочно осел при султанском диване. Ну и в Китай я снова отправил посольство, однако малое, всего из десятка человек. Да и остальные агенты уже пребывали в своих странах не в одиночестве. У каждого было еще человека по три-четыре, один из коих числился по Митрофанову ведомству, а остальные были по большей части из школьных отроков… Так вот, в сих «особливых списках» Альбрехт Валленштейн значился как опальный.

— А он-то там откуда объявился?

Качумасов пожал плечами.

— Да объявился вот, государь. Видать, цесарь римский Фердинанд II вновь его на службу позвал. Да и то, с тех пор как свеи Тилли убили, у цесарцев-то и воевод знатных, окромя Валленштейна, нетути.

Я кивнул. Все так… А потом встал и прошелся по горнице, задумчиво покачивая головой. Значит, «сердечное согласие» можно считать аннулированным… Я бросил задумчивый взгляд в окно. Новобранцы старательно месили грязь на плацу, а вдалеке ротные и батальонные шеренги ветеранов мерно перемещались в разных направлениях, тренируясь держать и не разрывать строй и разворачиваться, не теряя его, не на ровной площадке плаца, а на тактическом поле, изрытом полузасыпанными окопами, апрошами и кое-где перегороженном остатками рогаток и частоколов. Да… ох как руки чешутся! Армия-то вот она, готовая. И обязательств почитай никаких… Более того, Фердинанд II чего мне только не обещает уже, умоляя как раз по шведам врезать. Уж больно они его прижали. Да, кстати…

— Так свеи, стало быть, проиграли?

Окольничий мотнул головой.

— Нет, государь, выиграли!

Я снова удивленно качнул головой.

— А Густав Адольф-то когда погиб? Во время битвы или уже после?

— Да по докладу выходит, что во время, государь, — доложил Качумасов.

— И все одно выиграли?

Качумасов кивнул. А я задумался. Нет, пожалуй, сейчас на шведов лезть не стоит. Армия у них еще о-го-го… Да и французы благоволят им. И активно помогают субсидиями. Ришелье им за прошедшие годы уже не один миллион отправил. Так что если сунемся — война долгой будет. Да и смысла в ней покамест никакого… Вряд ли Оксеншерна[37] рискнет сейчас пошлины да сборы поднимать. Наоборот, можно будет у него под сие дело еще какие послабления вытребовать. Например, разрешение основать на том острове, где был Кронштадт построен, — город и верфи. Там, где в мое время Питер-то был, строить — глупость. Эвон его как все триста лет заливало, да и иной необходимости, что заставила Петра прямо-таки вырвать столицу со старого места и перенести в совершенно новый город, у меня не было. «Европеизация» Руси шла вполне удовлетворявшими меня темпами, причем с сохранением необходимой доли национальной самобытности. Так что в устье Невы строить ничего более не будем, а вот на острове, да и не очень большом — вполне можно. И военный порт там же заложим… Эдак нам и Рига-то не шибко нужна будет… Хотя нет, все одно нужна. Уж больно удобный маршрут для торговли по Западной Двине получается. Впрочем, он и сейчас нам доступен. Вот и подождем, пока шведы не начнут пошлины задирать да сызнова свою монополию вводить, а пока кого бы повоевать-то?.. Я усмехнулся. Вот ведь как меня корячит! Сделал себе армию, и уже руки чешутся кого-нибудь повоевать. Прям как у американцев… Да успокойся, болезный! Сам же мечтал ни в какие войны не ввязываться — целую теорию развел. А теперь туда же…

— Ну ладно, — произнес я, разворачиваясь к Качумасову, — значит, будем ждать послов от Оксеншерны. Посмотрим, что он нам предложит…

Окольничий удивленно воззрился на меня, а затем перевел взгляд на окно, как бы говоря: а это тогда все зачем? Я усмехнулся про себя. Ну вот, еще у одного руки чешутся. И ведь таких много. Ну да ничего — перебьются…

А вечером мы с Качумасовым присутствовали на финале первенства по ручному мячу, сиречь регби. Когда я понял, что стажировки в иноземных странах наряду с нужными знаниями и навыками все одно затягивают в страну и всякую муть, которой я хотел избежать, например тот же театр, я решил противопоставить ему нечто более полезное и не менее, а как бы не более массовое, а именно — спорт. А что — тоже зрелище то еще, но куда как полезнее театра… во всяком случае, пока не коммерциализируется. Обкатать все я решил, как обычно, на царевой школе, и уже в тысяча шестьсот пятнадцатом году в Белкино были размечены несколько полей для игры в футбол, названный ножным мячом, регби, именуемый ручным мячом, и конное поло, а также пара площадок для игры в волейбол — названый мячом летающим. Ни точный размер площадок, ни полные правила никакого из этих видов спорта я досконально не помнил, но хватило и того, что припомнилось. Школьные отроки вовсю гоняли, бросали и отбивали мяч, не только развивая группы мышц, но и накапливая нужные навыки и умение работать в команде… Через пять лет, когда в Белкино уже существовал регулярный чемпионат… то есть, конечно, первенство, я ввел спортивные состязания в программу подготовки полков нового типа. Причем, к моему удивлению, драгуны и кирасиры с огромным удовольствием играли в футбол, хотя изначально он не был включен мною в их программу, а офицеры и сержанты пехотных полков, коим были положены лошади, в свою очередь вовсю гоняли в конное поло, именуемое здесь конным мячом… А после того как первые подготовленные резервные (то бишь «призывные») полки были распущены «на жилое», эти игры начали победное шествие по всей стране…

Качумасов болел шибко, со страстью, вопя и размахивая руками, я же был более степенным. Если честно, я и в своем времени был не особым спортивным болельщиком, предпочитая другие способы релаксации, но здесь старался присутствовать на как можно большем количестве матчей. Я собирался сделать все, чтобы спорт здесь еще долго оставаться непрофессиональным, то есть системой физического и психологического развития, а не профессией для зарабатывания бабла, так что вменил себе в обязанность задавать тренды и присматривать за их развитием.

В конце недели, закончив инспектирование Одинцовских казарм, я вернулся в Москву, в коей явственно ощущалось подспудное бурление страстей. Как я и предполагал, мое решение не идти воевать Швецию действительно пришлось не по вкусу многим. Более всего недовольным оказалось служилое сословие. Потому как отсутствие войны означало невозможность проявить себя, завоевать славу, заработать и, что самое главное, получить за службу поместье. А неиспомещенных подросло уже довольно много. К тому же сам новый порядок службы, определенный для служилого сословия, им очень не нравился, и его терпели только из-за ожидания скорой войны. В целом он выглядел так. Каждый дворянин сначала призывался в поместный пехотный или драгунский полк, кои именовались по тому уезду или губернии, из выходцев которых они формировались, рядовым стрельцом или драгуном. Через три года те, кто остался в рядовых либо дослужился до чина ефрейтора или капрала и в отношении коих у командования не имелось дальнейших планов, возвращались в свои поместья. Тем, кто выделялся статью и выучкой, предлагалось пополнить кирасирские полки. А иным, наиболее смышленым, — пойти на обучение в одну из военных школ, из коей выходили уже сержанты. Они служили еще пару-тройку лет, после чего наиболее расторопных сержантов отправляли в Военную академию, где они изучали историю, фортификацию, артиллерийское дело и иные науки, а также как минимум один иностранный язык. И по прошествии двух лет им присваивалось звание лейтенанта… Сержанты и офицеры, в отличие от остальных, считались на службе постоянно. Так что, даже если их полки были распущены «на жилое», им все одно ежемесячно насчитывалась часть жалованья… Что вызывало явную зависть остальных дворян, коим выплаты были положены только на время сборов и военных действий. Основное же недовольство проистекало от требования начинать службу с рядового, так же как какие-то посадские и даточные людишки. Но, как я уже говорил, в ожидании войны это терпели, а вот когда выяснилось, что войны не будет…