Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Это был хор без солистов, где все решения принимались едино­гласно, соборно, во имя общего блага. Как и семья, управлялся этот мир авторитетом нравственным, а не «внешней законностью». Потому и частной собственности делать в нем было нечего. Она, еще чего доброго, потребовала бы себе гарантий, а гарантии, как мы уже знаем, ложь, гарантии - зло.

Представители этих замкнутых сельских миров составляли сле­дующие ступени: волостной, уездный и, наконец, губернский мир - провинциальный собор, если хотите, точно так же не признающий над собою никакого начальства. Увенчивал все это здание, есте­ственно, Земский собор, общенациональное собрание, составлен­ное из независимых представителей губернских миров. Свободно

Там же. С. 207.

ы там ж. С. 206.

и непосредственно, как и положено в семье, т.е. без всякого чинов­ничьего «средостения», должен был Земский собор общаться с начальником этой нации-семьи - с царем-батюшкой.

Да, созывался Земский собор лишь по воле царя, лишь когда понадобится ему «всенародный лад да совет». Но в промежутке между собраниями роль его должна была исполнять свободная прес­са, своего рода заместитель всеземского представительства. Именно через неё и общается - и опять-таки непосредственно, т. е. игнори­руя чиновную иерархию, - суверенный народ со своим самодержав­ным начальником. Отсюда и генеральная максима славянофилов: «правительству - сила власти, земле - сила мнения»46.

Такова была структура славянофильской нации-семьи, основан­ной на «простой доверенности между правительством и народом»47 и не нуждающейся ни в каких гарантиях, а тем более в парламентах. Где это видано, в самом деле, чтобы нормальная человеческая семья нуждалась в парламенте или в конституции?

^ Глава пятая

заметки на ПОЛЯХ Ретроспективнаяутопия

Как ни стараюсь я рассуждать в славянофильских тер­минах, мне трудно не заметить те очевидные логические прорехи и опасные противоречия, которыми буквально пронизана вся их док­трина. Ведь они, эти противоречия, собственно, и предвещали все те грозные дальнейшие метаморфозы славянофильства, которым суж­дено б^>1ло, как мы уже знаем, превратить его, в конце концов, в собственную противоположность. Поделюсь с читателем хотя бы некоторыми из этих сомнений.

Первое. Если даже допустить, что славянофилы были правы и справедливость действительно издревле преобладала на Руси над истиной, а «благодать» над законом, можно ли и впрямь считать это её преимуществом перед Западом? Вот как определяет смысл этой «благодати» еще один современный «национально ориентирован-

ИР.Вып. 6. С. 465.

Ранние славянофилы, б/д. С. 72.

ный» интеллигент и апологет черносотенства: «воля [которая] не имеет пределов и легко переходит в произвол»48.

Так не означают ли в таком случае славянофильские гимны мос- ковитской благодати всего лишь косвенное оправдание авторитар­ного произвола? Я и не говорю уже о том, что смешение истины со справедливостью тотчас и лишает нас какого бы то ни было критерия истины (справедливо ли, помилуйте, что земля вертится вокруг солн­ца или что Волга впадает в Каспийское море?).

Это правда, что произвол власти («благодать») может быть сравнительно мягким, как александровский (или, скажем, забегая вперед, брежневский), или жестким и «душевредным», как никола­евская (или сталинская) Официаль­ная Народность. Но ведь пока само­державие остаётся самодержавием, т.е. властью неограниченной, пока страна пребывает в, так сказать, «душевредном», т.е. тоталитарном пространстве, в распоряжении Зем­ли нет решительно никаких средств, чтобы остановить переход авторитар­ного правления в деспотизм.

Она оказывается полностью без­защитной перед лицом зверя, Левиа­фана, как еще в XVII веке назвал все­властное государство Томас Гоббс. Ведь властитель, назови его хоть царем или генсеком, или президентом, вправе и не собрать Земский собор или, собрав, смертельно его запугать, как Иван Грозный, или даже большинство его расстрелять,как Сталин. И что тогда?

Вот же почему, не удовлетворяясь рассуждениями о справедли­вости и «благодати», заговорили об ограничениях власти россий­ские реформаторы еще в XVI веке, задолго то есть до Гоббса. Вот почему, памятуя душевредный деспотизм Грозного, пытались они

H.M. Муравьев]

48 Кожинов В. В. О главном в наследии славянофилов//Вопросы литературы. 1969. № ю. С. 117.

найти для защиты от него нечто более практичное, нежели абстракт­ная «благодать». Требовалось обуздать зверя, надеть на него намордник. Начиная с «подкрестной записи» царя Василия 17 мая 1606 года и до «свода законов» Михаила Салтыкова, провозгласив­шего Россию 4 февраля абю-го конституционной монархией, искали они единственное средство, способное защитить Землю от Государства, отстоять верховенство закона над «благодатью». Искали, иначе говоря, именно гарантий.

Они сделали это совершенно независимо от Запада и, повторяю, раньше Запада. Горький опыт научил их, что там, где «народ не вме­шивается в государство», там государство неминуемо раньше или

|к.С. Аксаков »

позже вмешивается «в нравствен­ную жизнь народа». Ибо, как маг­нитная стрелка к северу, всюду - на Востоке или на Западе - стре­мится оно к «душевредному деспо­тизму». И если не ограничить его гарантиями, неминуемо превра­щается в того самого зверя, о кото­ром говорил Гоббс.

Западные мыслители Джон Локк и Шарль де Монтескье, у которых были свои основания опасаться Левиафана, создали стройную теорию разделения вла­стей (или сдержек и противове-

сов). И именно этим, а вовсе не выдуманным славянофилами «завоевательным характером» европейских государств, объ­ясняется то уважение к закону, то отделение истины от справедли­вости, которым пронизана западная культура. Просто в отличие от Василия Шуйского Локка там не упрятали в монастырь и в отличие от Салтыкова Монтескье не судили как изменника родины. К ним прислушивались, у них учились. Короче говоря, славянофильское оправдание произвола, пусть даже преподнесенное элегантно, как гимн справедливости и «благодати», ничего доброго их Русской

идее не предвещало.

А вот еще одна логическая накладка. Можно понять (и даже при­нять) славянофильские диатрибы против «индивидуальной изолиро­ванности». Но зачем останавливаться на полдороге? Если индивид - это «раздробление природы, самозамыкание в частности и ее абсо­лютизация», то ведь и нация тоже! Если коллектив (или семья) выше индивида, то ведь и человечество (как универсальный коллектив, или семья народов) выше нации. Даже Н.Я. Данилевский, как мы помним, не решился противопоставить человечеству нацию. Только племя («культурно-исторический тип»), полагал он, способно конку­рировать с человечеством за лояльность индивида. Пахнет языче­ством? Но ведь и «нация» в этом качестве пахнет не лучше. Во вся­ком случае для христианина.

Короче говоря, все аргументы, обращенные славянофилами про­тив «отдельной независимости» оказываются в равной степени обра­щенными и против «нации-личности». Если уж искать «в противополож­ность индивиду личность, [которая] не дробит единой природы, но соединяет в себе всю её полноту», то личностью этой оказывается лишь человечество в целом. Иными словами, строго следуя логике славяно­филов, приходим мы как раз к ненавистному им космополитизму.

Впрочем, всё это, конечно, схоластика. Но схоластика опасная. Ибо принижая индивида, изображая его несуществующей величи­ной, недостойной внимания философа (и законодателя), мы откры­ваем тем самым дорогу всё тому же государственному произволу Официальной Народности, борьбе с которым посвятило себя первое поколение славянофилов, те самые nos enemis less amis Герцена. А на самом деле, как сказал, возражая азиофилам бывший губерна­тор Гонконга Крис Патен, «принимая концепцию азиатских ценно­стей, мы отрицаем универсальность прав человека. Но если вас уда­рили по голове полицейской дубинкой, шишка у вас выскочит одина­ково - как на Востоке, так и на Западе»[32].

Да ведь и русские мыслители не хуже Патена понимали в своё время значение в мире индивида и его свободы. Вспомните гордый, хоть на камне высекай, возглас Николая Гавриловича Чернышевс­кого: «Выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ничего!»50 или замечание Герцена «Свобода лица - величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить её не менее, как в целом народе»51. Между тем в славянофильском кредо «свободы лица», как, впрочем, и самого этого «лица» просто не предусматривалось.