Мне надо кое в чем тебе признаться… - Мартен-Люган Аньес

– Ава, дорогая, пора отпустить тебя в свободное плавание… Именно этого хотел бы твой дедушка… И этого хочу больше всего на свете я… Отныне галерея – твоя.

Его патетическая речь и затуманившийся взгляд, обращенный к полотну, помешали мне воспротивиться. Хотя и тело, и мозг вопили: «Нет, нет, не сейчас, еще слишком рано!» Я была в ужасе, чувствовала себя неспособной остаться одной и без него сохранить галерею и продолжить ее жизнь. Но я никак не могла отвергнуть его просьбу, его пожелание. Мой отец, человек, которым я восхищалась, как никем другим, считал, что обязан позволить мне расправить крылья. Так он показывал, что я уже действительно взрослая и научилась управлять своей жизнью женщины, матери и галеристки. Я не стала проявлять эгоизм, удерживая его, тем более что, если честно, для меня все складывалось хорошо. Я не стала ничего говорить, потому что слова были бы бесполезны, я просто потянулась к нему и уткнулась лицом в плечо, глотая слезы волнения.

Я нередко повторяла себе, что мне очень повезло с профессией и что ее, как и галерею, я получила в наследство. Ощущение обострялось в такие периоды, как этот, когда я с головой уходила в подготовку вернисажа, с которым связывала большие надежды. Последние несколько месяцев дела шли не очень хорошо, показатели снизились, а дверь галереи открывалась не так часто, как несколько лет назад.

Я воспользовалась спокойной обстановкой второй половины дня в середине недели, чтобы в последний раз проверить каталог выставки Идриса. В этот момент в стеклянную дверь заколотили так, что я вздрогнула. И совсем не удивилась, увидев через стекло Кармен, единственную и неповторимую. Мою лучшую подругу. Я вскочила и поторопилась открыть, пока она все не разгромила.

– Hola![1] – пропела она бархатным голосом.

Непослушная черная шевелюра в кудряшках, тельняшка, вечный широченный комбинезон из джинсовки – Кармен единственная женщина на планете, которая умудрялась сделать этот наряд сексуальным, – и ослепительная белозубая улыбка: вместе с ней в помещение всегда врывалось солнце. Я отошла, пропуская ее. Руки Кармен были увешаны пакетами, что не сулило ничего хорошего… моему желудку. Однажды она испугалась быстрого бега времени и вознамерилась перейти на здоровый режим питания. Хуже всего было то, что она сама готовила овощные соки, смузи и совершенно несъедобные лепешки из цельного зерна. Я особо не беспокоилась: она слишком любила хорошую жизнь, чтобы выдерживать такую еду долго. Но пока она рвалась и меня посадить на свою диету. Я последовала за ней к нашей кладовке, заменявшей кухню, и то, чего я опасалась, началось. Она вытащила из огромной сумки блендер, наполненный зеленоватой субстанцией – меня затошнило от одного ее вида – и пластиковые лотки с сомнительным содержимым.

– Давай, признавайся, что это у тебя? И для кого все это?

– Я приготовила для тебя коктейль muy caliente[2], чтобы ты была в форме… Твой большой зверь прилетел этой ночью, если я ничего не путаю!

Я закатила глаза, не решив, что лучше – расхохотаться или разозлиться на нее.

– Судя по черным кругам, вы не откладывали ничего на потом и поспешили отметить его приезд! Ну-ка, выпей!

Не успела я запротестовать, как она налила большой стакан своего пойла и протянула мне.

– Только вместе с тобой, и сначала мы чокнемся.

Ее передернуло.

– Ой, Ава, не надо, я, как встала, первым делом проглотила целый литр этой гадости.

На этот раз я не удержалась и зарыдала от смеха.

– Если я сегодня вечером буду не в форме, ответственность на тебе…

Она ругнулась на родном языке и сделала первый глоток, испепелив меня взглядом, а я последовала ее примеру, зажав нос.

Мы познакомились много лет назад, когда я была в Буэнос-Айресе. Молодая и талантливая аргентинская скульпторша, она хотела выставляться в галерее, где я тогда стажировалась. Ее работы мгновенно покорили меня. Ей не было равных в умении преобразовывать все, что попадалось под руку, превращая в произведение искусства. Она умела вдохнуть жизнь в любой материал, заставить его заговорить или передать ее душевное состояние. А оно у нее то и дело менялось, в чем я имела возможность со временем убедиться. Я ввязалась в настоящую битву с хозяином галереи, убеждая его взять Кармен под свое крыло: несмотря на ее несомненный талант, он побаивался огненного темперамента девушки. Хозяин сдался, когда я заявила, что скоро найдется другой галерист, менее трусливый. Он был задет за живое, подписал с ней контракт – и поступил абсолютно правильно. Я сразу же полюбила Кармен и за взрывы ее буйного характера, и за умение устроить праздник на пустом месте. Она открыла для меня свою страну, заставила брать уроки танго, познакомила с выставками художников андеграунда. Мы с ней вместе развлекались, плакали, влюблялись. С Кармен ничего не было безвкусным или банальным. Все было позволено. От нее веял ветер свежести с легкой приправой декадентства. Ее поведение, внешне весьма разбитное, ничего не значило – она четко держалась в границах дозволенного. Мы гармонично дополняли друг друга: я делала ее более спокойной, а она помогала мне избавиться от зажатости. Мое возвращение в Париж не положило конец нашей дружбе, мы обменивались длинными письмами и периодически созванивались, наплевав на разницу во времени и заоблачную стоимость разговоров. Как раз в одной из таких телефонных бесед, когда она была раздавлена очередной любовной неудачей, я предложила ей приехать ко мне, пообещав поднять дух и познакомить со своей семьей. Она всегда жалела, что не побывала на нашей с Ксавье свадьбе и пропустила рождение Пенелопы. Кармен прилетела, да так и осталась в Париже, и с тех пор я занималась ее творениями. Впрочем, это слишком громко сказано: мне доставалась только роль статистки, потому что Кармен сама представляла свои работы лучше всех.

Сделав последний глоток ее жуткой бурды, я едва справилась с рвотным рефлексом. Сегодня, как и каждый день, забежав в галерею – по ее словам, совершенно случайно, – она попросила налить кофе, повертелась вокруг своих скульптур, уселась в кресло по другую сторону моего стола и принялась болтать, не обижаясь на то, что я вернулась к работе ровно с того места, на котором меня остановило ее вторжение.

– Как дела у Ксавье?

Я оторвалась от каталога и улыбнулась, растянув рот до ушей.

– Ну, он вымотался, но вроде бы доволен – и поездкой, и возвращением! Только жаль, что я так занята… плохо все рассчитала.

– Твой юный подопечный отнимает у тебя всю энергию!

И тут мимо витрины прошел Идрис.

– А вот и он, легок на помине.

Кармен передвинула кресло, чтобы посмотреть, кто там, за стеклом.

– Ох ты, какой душка, – проворковала она.

– Прекрати, Кармен. Если я не ошибаюсь, ты познакомилась с парнем, собиралась его нам на днях представить.

Она небрежно отмахнулась от моего замечания.

– Хочешь, я им займусь, пока ты возишься с бумагами?

– Даже не думай! Оставь его в покое, пока не пройдет вернисаж. Не смей выбивать его из равновесия, я и без того достаточно от него устала!

– Я тебя избаловала…

– Ты самый легкий и удобный художник, не спорю. Но, пожалуйста, держи себя в руках…

Дверь открылась, и Идрис застыл на пороге, увидев, что я не одна.

– Привет, Идрис! – радостно приветствовала его я.

– Привет, Ава… Приду позже, раз ты занята…

Я встала и поцеловала его в щеку.

– Нет-нет! Оставайся, Кармен как раз собралась уходить. Хорошо, что ты пришел.

Вздох разочарования моего аргентинского торнадо нельзя было не услышать. Идрис потоптался на месте, после чего двинулся к двери. Я едва успела схватить его за руку.

– Кармен, – прошипела я.

– Ладно!

Она тоже подошла к выходу, не забыв прихватить свое барахло, смачно чмокнула меня, устояла и не поцеловала Идриса, но все же не лишила себя удовольствия кокетливо хихикнуть. Кармен неисправима.