Большая девчонка - Елена Габова

Но Захар, конечно, не позвонил. Зато звякнула Аня Водонаева. Спросила, откель Лева свалился, кем мне приходится, почему мы вместе шли в школу.

– Мы и сидим вместе, Ань.

– Ух ты! Поздравляю. Он душка. И Алке Китаевой понравился. Сказала: «Покровская с таким мачо под ручку шла!»

Аня с Китаевой в одном классе.

– Может, он твой двоюродный брат? – с надеждой в голосе спросила Аня.

– Не надейся, этот мачо – мой парень, – соврала я.

– Что-то раньше мы о нем не слышали, – съехидничала Водонаева.

– А ты, Аня, много слышишь обо мне?

– О, конечно! Ты у нас личность известная. Ну и кто же он? Где ты его отхватила? Почему молчала о нем? Ты уже не любишь Захара?

– Слишком много вопросов.

– Хотя бы на один ответь.

– Хорошо. Отвечу на первый. Я отхватила его на соседнем балконе.

– Так он твой сосед?

– Yes.

– Так он не занят?

– Не знаю даже, как сказать. Смотря как судить. Сижу с ним я – и точка. Не мылься.

– Не мылься! Я же вообще в другом классе!

– Пока, подруга.

– Нет, Ветка, подожди. Знаешь, почему я спросила, не твой ли это кузен? Знаешь?

– Ну откуда мне знать, Ань? Я же не бабка-отгадка.

– У Захара двоюродная сестрица объявилась.

У меня заколотилось сердце. Вот кто это в желтом купальнике! Тайна раскрылась. Ура! Они просто родственники.

– Да-а? Откуда такие сведения?

– Он меня с ней познакомил. Вчера, на пляже. Лилькой зовут.

– Лилей, значит.

– Ну, конечно. Лилей Георгиновной Ноготковой.

– Правда? Так и зовут?

– Ветка, ты что?

– Ну вот… а было бы здорово. Поэтично так – Лилия Георгиновна. Слушай, Аня, как ты думаешь – в кузину можно влюбиться?

– Сейчас это не принято, а в прошлых веках – за кузенов выходили замуж.

– Ужас!

– Согласна. Лилька – твоя соперница. Но она из другого города и, может, уже уехала.

– Понятно. Спасибо за инфу.

– Пожалуйста. Ты в долгу и должна рассказать про своего соседа.

– О’кей, расскажу, когда что-нибудь узнаю. О’кей?

Лева вышел с фотоаппаратом и стал фотографировать с балкона виды. А у нас очень красиво, не вру. Во-первых, дуб, видевший печенегов. Во-вторых, мелкие жилые домики – как игрушки на ладони. Вдали виднеется сосновый бор. А слева – купола новой церкви. Сейчас солнце шло на закат и по пути присело отдохнуть на купола. Сидело сразу на всех пяти.

Лева все это снял, а потом – раз – перевел камеру на меня. Щелк, щелк. И еще раз щелк.

– Эй, вообще-то предупреждать надо, я бы хоть мордаху приготовила.

– Когда готовят – пресно.

– Ты любишь заставать врасплох?

– Не врасплох, но чтобы было естественно, не люблю я деланые девчачьи улыбки.

– Почему это они деланые?

– А разве нет? Приготовил улыбку. Сказал: «чи-из»…

– Можно и сы-ыр сказать, эффект тот же… Слушай, Лев, а пошли сейчас искупаемся?

– Ветка, стемнеет скоро.

– Да мы быстренько! Я тебе нашу речку покажу! Она славная!

– Ладно, давай! Через минуту буду готов.

Солнце уже совсем скатывалось к горизонту, и песок был розовый. На пляже почти никого не осталось, только вдалеке тусовалась кучка парней с голыми торсами да рядом парень с девушкой сворачивали резиновый матрац. Чуть позади стояла их машина – маленький «Пежо» с открытой дверцей.

– Хорошая машинка, – кивнул на нее Лева и прищелкнул языком, – просто игрушка. Скажу отцу, пусть такую же покупает. Только большую. Этот «пыжик» все-таки мелковат.

– Да что ты на машину уставился? Ты на речку глянь! Эй!

Речка со светлой водой, до дна прозрачная. Мальки резвятся у берега. Здесь, у ног, берег песчаный, противоположный – обрывистый, в зеленых кущах. Под обрывом всегда замершие фигуры рыбаков, лиц не различишь – далеко, поэтому их можно принять за одних и тех же – стоят вечно, как памятники.

– Отлично тут, – Левка, завертел башкой. – Все у вас отлично. Никак не могу привыкнуть, выйдешь из дома – и деревья рядом. За ветку тряхнешь, поздороваешься.

– Да, этого добра – навалом. Ну что – догоняй, если плавать умеешь!

И я поплыла так же, как днем, – залихватски весело, и мне совсем не было страшно, потому что за мной, а потом рядом, а потом – чуть впереди плыл парень. Красивый парень, с классной фигурой, широкоплечий мачо, он был внешне лучше Захара. И я не могла понять, почему же я все равно думала о дурацком своем Захаре, вот ведь прописался в сердце, никакая полиция его оттуда не вытурит.

Над нами пролетели чайки. Туда-сюда, опять туда. Они вечером променад над рекой делают. Кричат пронзительными противными голосами. Тоже парами летают. И мы – пара, поэтому никакой истерики, никакой паники сейчас и быть не могло.

Мы вышли из воды и стали вытираться полотенцами – засиживаться на пляже до темноты не было никакого резона. Солнце чиркнуло по горизонту. Кучка тех же самых парней вдалеке баловалась стрельбой из пневматической винтовки. Мы уже оделись, и тут я заметила, что Левка озирается и щупает ветки ближайшего шиповника.

– Ты что, Лев? Потерял что-то?

– Ты понимаешь, мне показалось, я оцарапался сильно, но не понял – как? Вроде кусты не так уж близко.

– О шиповник запросто можно поцарапаться, он же колючий.

– Да, наверное, об него. Ладно, пошли.

Левка потер место пониже спины.

– Черт, даже не заметил. Болит, зараза.

– Сильно болит?

– Ничего, пройдет.

– Странно…

В трамвае я кивнула на свободные места:

– Сядем?

– Ты садись, – сказал Лева и тихонько потер место, которое оцарапал о кустарник.

Я села и пододвинулась к окну.

– Ты тоже садись.

– Нет, я постою.

Я поняла, почему он не садится, и тоже встала. Стояли у окна оба. На улице вечерело, начинали зажигаться фонари. Они зажигались не сразу, а по очереди, словно передавали друг другу невидимую эстафетную палочку.

– Как резко у вас темнеет, – заметил Лева. Голос совсем невеселый.

– Что, все еще больно? – спросила я.

– Да. И даже не знаю, почему.

– Просто они в тебя стреляли.

Лева изумленно уставился на меня.

– Кто? – спросил он, нахмурившись.

– Да те, с пневматикой.

– А что же ты молчала? – Лева посмотрел на меня с возмущением.

– Слушай, я только сейчас это поняла. Я не видела, что они стреляли в тебя, но видела, что они смотрели в нашу сторону. Все. Так смотрят, когда хотят понять, попали ли в цель.

– Черт, наверное, так и было. У меня там круглое красное пятнышко – как от пневматической пульки.

– Если бы оцарапался, была бы царапина.

– Вот именно.

– А ты что, пошел бы отношения выяснять?

– Не знаю.

– Хорошо, что я тебе только сейчас сказала. Пошел бы выяснять чего доброго, а их там… много их там было.

– Ладно, – сказал Лева, – замяли.

Настроение у него резко испортилось. Мы больше ни слова друг другу не сказали. Молча разошлись по квартирам, и за целый вечер он больше не показался на балконе.

Вечером открыла компьютер, и в файле «стихи» дописала четверостишие.

Захар не сахар, ну и пусть,Ведь ничего мне сладкого не нужно.Я разлюбить Захара не боюсь,Боюсь влюбиться я в негоТупей и глубже…

Однако, как он на меня сегодня посмотрел! Я вспомнила его взгляд, и он прожег меня даже в воспоминании, понимаете, да? Он так посмотрел: на меня – на Леву – и снова на меня, словно глядел на меня глазами новенького: что Капитонов нашел в Виолетте Покровской? Что он увидел в этих зеленых узких глазах, черных бровях вразлет и в пухлом чувственном рте? Ну, это я так о себе воображаю – пухлый, чувственный – понимаете, да? Может, он вовсе и не чувственный или не кажется таким Захару Кислицину.

Я вышла на балкон и даже стул вынесла. Посидела на нем, почитала книжку, освещая страницы фонариком, ожидая, что выйдет Лева. А звать мне его не хотелось – да ну, вот, скажет, назойливая девица. Он не вышел, наверное, здорово разочаровался в нашем классе, и вообще в нашем городе, а значит, и во мне, я ведь тоже «наш класс» и «наш город».

Листья все так же летели с дуба, и один раз мне показалось, что под деревом прошелся Захар. Но я знала, что это глюки, потому что мне он чудится буквально во всем, даже в ветре.

Все началось прошлой осенью. У наших родителей дачные участки в одном проезде. Обычные деревянные дома – избушки на курьих ножках. Это сейчас дачи строят с размахом. А наши домики родители построили лет пятнадцать назад. Взрослые рассказывали, что большие дома на участках тогда строить просто-напросто не разрешали, а кто строил, у того рушили. Вот такая была глупость всемирного масштаба. В доме Захара еще мансарда, там его личная комната. С балкона он плюет в кусты малины. Ну, может, и не плюет, не видела, но мог бы. Мы тут с ним не шибко встречаемся, все же на машинах приезжают, из нее каждый в свою калитку – шмыг, как заяц. И уезжаем так же – из калитки в машину шмыгаем. У наших родителей машины-близнецы – у нас четырнадцатая «Лада», у Захара пятнадцатая, наши родители ведь не бизнесмены. Мой батя работает в лесничестве, а Захаров – то ли столяр, то ли слесарь в библиотеке. В библиотеке, оказывается, не только библиотекари работают. Летом у нас каникулы. Родители утром в понедельник уезжают на работу, а ребячий народец остается. Меня мать-отец с удовольствием оставляют – огурцы-то кому поливать? Мои родители вообще полукрестьяне, я уже говорила: картошка у них на участке за городом, огурцы, помидоры и другая зеленая дребедень на даче. Вот я и пашу, как мама Карло, – поливаю, дергаю мокрицу и читаю, конечно. С Милкой Каслиной болтаем, она на соседнем участке живет вместе с бабушкой, которой на работу не надо. Я у них и обедаю, Милкина бабуля славная, она меня прямо за руку к себе обедать приводит. С Захаром почти не общалась, он у нас шибко гордый и шибко занятой. Ходит рыбачить на речку-вонючку, не ту, в которой в городе купаемся, тут другая малюсенькая речка-быстринка, воробей ее по колено вброд переходит. Но в омутах – говорил Захар – водится рыба. Если он не рыбачил, то собирал грибы или что-то мастерил на участке, стучал молотком, колол дрова, ну, хозяин вообще образцовый. Собственноручно, без помощи отца начал строить беседку.