Мир реального времени - Кристофер Прист

Я побывал на пяти наблюдательных постах. При моем приближении разговоры прекращались, возобновляясь, как только я удалялся. Я существую в мире молчания и этот мир вынуждает остальных молчать в моем присутствии.

Результаты экспериментов по Толньюву мне уже известны, но окончательные выводы еще предстоит сделать. Смущает блистательно изящная простота того, что происходит. Однако к чему это приведет далеко не ясно. Мне импонирует представление результатов (без выводов) в форме графика:

ФАНТАЗИЯ ____________________

РЕАЛЬНОСТЬ ____________________

____________________

(4-недельные циклы)

Мне нравится этот график, я придумал его сам. Но он не закончен, потому что дальше все пошло плохо.

Линия РЕАЛЬНОСТЬ представляет то, что истинно, то, что реально. Она символизирует здравомыслие и основательность, к которым, я надеюсь, в конечном итоге все возвратится. Линия ФАНТАЗИЯ – это то, чего мы достигли и от чего стали уходить. Это произошло, когда социум обсерватории перешел в состояние умопомешательства.

Результат эксперимента по Толньюву стал очевиден: лиши сообщество новостей о внешнем мире и оно находит им замену. Короче говоря, возникает информационная сеть слухов, основанных на предположениях, измышлениях и желании их осуществления.

Именно это и отражает мой график.

Первые шесть месяцев или около того на свежий стимул реагировали в обсерватории все. Интересы людей были сосредоточены на собственных персонах и работе. Проявление интереса к внешнему миру находилось на минимальном уровне. Разговоры, которые мне удавалось подслушать в то время, и те, в которых я принимал участие сам, в значительной степени базировались на том, что становилось известным или сохранилось в памяти.

К концу первого года – 4-недельный цикл № 13 – ситуация изменилась.

Внешних условий и общения внутри коллектива стало недостаточно для удовлетворения воображения этих высоко интеллектуальных людей. Любопытство по поводу того, что происходит на Земле, все в большей мере направляло тематику разговоров. Предположения… догадки… сплетни… Я стал замечать преувеличения в рассказах о собственных былых подвигах. Система ориентации на факты разрушилась.

В последующие месяцы, вплоть до конца 20-го цикла, эта тенденция приближалась к экстремуму.

Распространение слухов становилось главной навязчивой идеей персонала обсерватории, зачастую даже в ущерб выполнению официальных обязанностей. В этот период контроллеры Земли стали бить тревогу и какое-то время казалось, что программа эксперимента будет сокращена.

Слухи потеряли всякий реальный базис, стали фантастическими, дикими, сумасшедшими. И персонал – эти хладнокровные, умеющие логически мыслить ученые – беззаветно им верил. Утверждалось, как факт, что черное стало белым, невозможное – возможным… что правительства падали, войны развязывались и выигрывались, города погибали в пожарах, жизнь продолжалась после смерти… что Бога видели живым, что Бог умер, что континенты поглотил океан. Это были не просто допускаемые предположения: легкость, с которой воспринималась подобная информация, выглядела невероятной.

Жизнь в обсерватории и на Земле шла своим чередом, персоналу по-прежнему выдавались личные ежедневные депеши. Продолжалась и работа – довольно бессистемно, но все еще с некоторым успехом.

А потом… Потом фантастическая окраска слухов потускнела. Отслеженный факт доползал до источника в том же виде, что и выходил из него. К концу 23-го цикла, то есть восемь недель назад, стало ясно, что предположения самопроизвольно возвращаются к реальности.

Невероятно, но слухи начали предвосхищать факты.

Приходило, появляясь бог знает откуда, словечко о совершенно четко обозначенном событии: природном бедствии, спортивном результате, смерти государственного мужа. И когда я проводил проверку по архиву 84, выяснялось, что это слово имеет какое-то побочное отношение к реальности.

Слух об оползне в Греции оказывался сотрясением почвы в Югославии; смена правительства в Юго-Восточной Азии соответствовала аналогичному событию где-то в другом месте; слух об изменении взглядов общественности на саму нашу миссию был чуть ли не достоверной информацией. А потом появились истории, источник которых я не мог проверить. Речь в них шла о неожиданном голоде, или всплеске преступности, или социальном расколе – о таких событиях, которые обычно не освещались в наших личных распечатках.

Эти изменения вели к единственному очевидному выводу: благодаря курсу на лишенную корней систему слухов, эта система по собственной инициативе возвращается на почву реальности. Она ее точно отражает, она ее точно предвидит. Если это действительно так, социальные последствия нашего эксперимента – в широком смысле слова – могут оказаться беспрецедентными.

Но по какой-то причине этот очевидный вывод не подтверждался. В системе слухов возник застой. Возврат к реальности приостановился. На конце моего красивого графика повис знак вопроса.

Транзорная связь состоится в 23:30 и мне предстояло убить вечер. Сутки реального времени соблюдались ради удобства. Прими мы для себя дневной цикл этого небесного тела, настройку имитаторов на Земле пришлось бы все время менять.

Я оставался в кабинете до 20:00 и обработал еще несколько отчетов. Между делом заказал еду, которую принесла Каролина Ньюйсон, жена одного из ботаников бактериологической бригады.

Она передала мне слух о боливийском бунте, сдобрив его подробностями о гибели более тысячи человек. Это почти точная цифра, что доставило мне удовольствие. В обмен я поведал ей о нью-йоркском пожаре, но она об этом уже слышала.

Меня всегда удивляло, что отдельные члены персонала вели себя наедине со мной дружественнее, чем коллектив в целом. Правда, это вполне соответствует теоретическим положениям о поведении научного социума: в основе лежит различие между индивидуальным и коллективным поведением или позицией.

Закончив работу, я запер архивные шкафы, закрыл стол и отправился искать Клэр. Было готово все, что необходимо сделать к моменту включения связи с Землей.

Мне непонятна приостановка здраво подмеченного мною возврата к базирующейся на реальности догадке, потому что большинство других факторов теории Толньюва подтверждалось прекрасно.

Но слухи больше не появлялись. Персонал продолжал обмениваться мнениями о тех же событиях, что были на устах восемь недель назад. Активность разного рода предположений тоже поутихла.

Могла ли охватившая всех нас летаргия вызвать одновременно и новую утрату интереса к внешнему миру?

Если бы график вел себя соответственно моей экстраполяции, то теперь – в конце 25-го цикла – мы уже должны бы были отдавать себе отчет в том, что происходит на Земле. Установилась бы чувственная способность угадывать то, о чем не могло быть известно.