Дао физики. Исследование параллелей между современной физикой и восточной философией - Фритьоф Капра

Такой тип знания прежде всего характерен для науки, которая измеряет, оценивает, классифицирует и анализирует. Ограниченность сведений, приобретенных с помощью этих методов, становится в современной науке всё явственнее. Особенно это относится к современной физике. Не зря Вернер Гейзенберг говорил: «Хорошо известен факт, что слова определены не столь четко, как это может показаться на первый взгляд, и что они обладают только некоторой ограниченной областью применения»[8].

Большинству из нас сложно осознавать ограниченность и относительность концептуального мышления. Нам проще понять наши представления о реальности, чем ее саму, и мы часто путаем одно с другим и принимаем свои идеи и символы за реальность. Одна из основных целей мистических учений Востока – освободить нас от этой путаницы. Дзен-буддисты говорят, что палец нужен для того, чтобы указывать на Луну. Но, если мы уже знаем, что это Луна, не нужно напрягать палец. Даосский мудрец Чжуан-цзы писал так.

Вершей пользуются при рыбной ловле. Наловив же рыбы, забывают про вершу. Ловушкой пользуются при ловле зайцев. Поймав же зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения мысли. Обретя же мысль, забывают про слова. Где бы мне отыскать забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить![9]

Западный семантик Альфред Корзыбский[10] высказал практически то же самое в знаменитой фразе: «Карта еще не есть реальная местность».

Восточные мистики стремятся к непосредственному восприятию действительности, превосходящему как рациональное, так и чувственное восприятие. Обратимся за подтверждением к «Упанишадам».

Человек освобождается от челюстей смерти, познавая то, что беззвучно, неосязаемо, бесцветно, неисчерпаемо, а также не имеет вкуса, вечно, лишено запаха, без начала и без конца, отлично от Махат и всегда неизменно[11].

Буддисты называют такое знание абсолютным: оно не опирается на различия, абстракции и классификации, создаваемые интеллектом, которые всегда относительны и приблизительны. Это, как учат нас буддисты, непосредственное восприятие неразличимого, неделимого и неопределимого «сущего» или «таковости». Его абсолютное постижение не только лежит в основе восточного мистицизма, но также составляет главное содержание всего мистического опыта.

Восточные мистики настаивают, что абсолютная реальность не может быть объектом логического анализа или демонстрируемого знания. Ее не опишешь адекватно в словах, поскольку она лежит вне области чувств и интеллекта, где рождаются слова и понятия. Вот что сказано в «Упанишадах».

Его формы нет в поле зрения; никто не видит Его глазом. Когда это Я открывается через размышление, Оно постигается разумом, властелином ума, пребывающим в сердце[12].

Лао-цзы, называющий эту реальность «дао», утверждает то же в первой строке «Дао дэ цзин»[13]: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао». Достаточно почитать газеты, чтобы понять: человечество не стало мудрее за прошедшие 2000 лет, хотя за это время накопилось много словесной информации. Это яркое свидетельство невозможности передать абсолютное знание словами. Как сказал Чжуан-цзы, «если бы об этом можно было говорить, каждый рассказал бы об этом своему брату»[14].

Абсолютное знание – нерациональное восприятие реальности; опыт в необычном состоянии сознания, которое можно назвать медитативным или мистическим. Это состояние было засвидетельствовано не только многочисленными мистиками на Западе и Востоке, но и в рамках психологических исследований. Вот что говорил Уильям Джемс.

Наше обычное бодрствующее сознание – это всего лишь одна частная разновидность сознания, тогда как везде вокруг нас за тончайшей завесой находятся потенциальные возможности сознания всецело иного[15].

Физики в основном интересуются знанием рациональным, а мистики – интуитивным, но и тем и другим приходится иметь дело с обоими типами знания. Это очевидно, когда мы рассматриваем способы получения и передачи знания, которыми пользуются и физики, и восточные мистики.

В физике знание получают в рамках научных исследований, которые, как правило, включают три этапа. Первый – сбор экспериментальных данных о явлениях, которые должны быть объяснены. На втором данные сопровождаются математическими символами; вырабатывается модель, которая точно и последовательно соединяет символы. Сложная математическая модель часто называется теорией. Она используется для предсказания результатов будущих экспериментов, которые проводятся для проверки всех значимых аспектов теории. На этом этапе сами физики могут быть удовлетворены тем, что они создали математическую модель, и использовать ее для предсказания результатов. Но рано или поздно они захотят сообщить о своих достижениях нефизикам. Для интерпретации схемы понадобится языковая модель. И для самих физиков создание такой модели (третий этап исследования) будет служить критерием оценки полученного ими знания.

На практике эти три этапа разделены не абсолютно точно и не всегда сменяют друг друга именно в такой последовательности. Например, физик может построить свою модель, руководствуясь философской концепцией, в которую он будет верить, даже если результаты экспериментов опровергнут ее. Тогда – и так бывает часто – он постарается изменить модель, чтобы она не противоречила дальнейшим экспериментам. Но, если те будут свидетельствовать не в пользу модели, придется от нее отказаться.

Надежное экспериментальное обоснование теорий называется научным методом. Оно имеет параллель и в восточном мистицизме. Греческие философы в этом вопросе придерживались противоположных взглядов. Они выдвигали очень плодотворные идеи по поводу мироустройства, которые часто оказывались близки к современным научным моделям. По линии эмпирики пролегает водораздел между греками и современными учеными. Эмпирический подход современной науки был чужд грекам. Они выстраивали свои модели методом дедукции, на основе фундаментальной аксиомы или принципа, а не данных, полученных путем наблюдений. Но греческое искусство логического мышления и дедукции, безусловно, является неотъемлемой составляющей второго этапа научного исследования, а следовательно, и существенным элементом науки.

Научное исследование, безусловно, в первую очередь подразумевает рациональное знание и мышление, но не ограничивается ими. Рационализация была бы бесполезной, если бы за ней не стояла интуиция, которая дарит ученым новые идеи и простор для творчества. Гениальные идеи обычно приходят неожиданно, не в минуты напряженной работы за письменным столом, а во время прогулки в лесу, на пляже или под душем. Когда напряженная умственная работа сменяется релаксацией, интуиция словно берет верх и рождает неожиданные прозрения, которые привносят в процесс научного исследования невыразимое удовольствие и восторг.

Но физика не может использовать интуитивные озарения, если их нельзя сформулировать точным математическим языком и дополнить описанием на языке обычном. Основная черта последнего – абстрактность. Это, как говорилось выше, система понятий и символов, своего рода карта реальности. Но на ней запечатлены лишь некоторые черты действительности; мы не знаем, какие именно, поскольку начали составлять свою карту еще в детстве, когда не были способны к критическому анализу. Поэтому слова нашего языка неоднозначны. Большая часть их смыслов лишь смутно осознается нами и остается в подсознании, когда мы слышим слово.

Неточность и двусмысленность языка на руку поэтам, которые главным образом играют на человеческом подсознании и ассоциациях. Наука же стремится к четким определениям и недвусмысленным построениям. Она еще более абстрагирует язык, ограничивая значения слов и ужесточая по правилам логики его структуру. Максимальная абстракция царит в математике, где вместо слов используются символы, а оперирование ими подчинено жестким правилам. Благодаря этому ученые способны вместить информацию, для передачи которой понадобилось бы несколько страниц обычного текста, в одно уравнение – цепочку символов.

Представление о математике как о предельно абстрактном и сжатом языке не может не порождать и альтернативные точки зрения. Многие математики действительно верят, что их наука – не просто язык для описания мироздания: она внутренне присуща самой природе. Еще Пифагор заявил: «Все вещи – суть числа», – и создал специфическую разновидность математического мистицизма. Благодаря этому ученому логическое мышление проникло в область религии, что, согласно знаменитому британскому философу Бертрану Расселу, определило характер западной религиозной философии.

Начавшееся с Пифагора сочетание математики и теологии характерно для религиозной философии Греции, Средневековья и Нового времени вплоть до Канта… Для Платона, св. Августина, Фомы Аквинского, Декарта, Спинозы и Канта характерно тесное сочетание религии и рассуждения, морального вдохновения и логического восхищения тем, что является вневременным, – сочетание, которое начинается с Пифагора и которое отличает интеллектуализированную теологию Европы от более откровенного мистицизма Азии[16].