Дорога горы - Сергей Суханов

Поместье Иосефа располагалось неподалеку от Иоппийской дороги. Отсюда до отчего дома в Рамафе рукой подать – всего сорок стадиев. Все окрестные холмы и луга в праздничные дни пестрели разноцветными шатрами паломников, которые не смогли найти пристанища в Иерушалаиме или по причине большого семейства предпочли сельский простор тесноте городских кварталов. Иногда порывы ветра доносили до поместья звуки ритуального пения и игры на музыкальных инструментах. Иосеф знал, что это ненадолго, и по окончании праздника караваны потянутся обратно в сторону своих селений. А еще через пару дней о былом столпотворении будут напоминать только обрывки ткани да глиняные черепки по обочинам дороги – следы неизбежных потерь при любом дальнем путешествии.

Старая оливковая роща отделяла виллу Иосефа от тракта. Приземистые бугристые стволы топорщились редкими ветвями. Шапки мелких остроконечных листьев окутывали деревья словно легкая дымка. У некоторых олив были сдвоенные стволы. Казалось, что их половинки когда-то давным-давно прильнули друг к другу в порыве нежности, да так и застыли, обнявшись. Среди деревьев ходили работники и колотили палками по веткам, усыпанным спелыми темно-синими костянками. Другие подбирали маслины с земли, наполняя ими большие плетеные корзины. Урожай собирают осторожно, чтобы не повредить мякоть, иначе маслины испортятся в процессе засолки. Не все плоды удавалось сбить, но сборщики не усердствовали. Ибо гласит милосердный Закон: «Когда будешь обивать маслину твою, то не пересматривай за собою ветвей: пусть остается пришельцу, сироте и вдове»47.

Со стороны виноградника к стене дома примыкал винный двор. Там, где из земли вспучивались щербатые каменные языки, окаймленные пучками травы. Прямо в скале зияли два углубления. Работники подносили корзины с виноградом к давильне и вываливали в нее тяжелые фиолетовые гроздья. Двое юношей в набедренных повязках, стоя по колено в жидком месиве, топтали ягоды. По каменному желобу струи ароматного сока стекали в цистерну. Еще двое перекладывали лопатой выжимки в полотняные мешки, туго закручивали их и дожимали в каменном чане, пока из них не выходили последние остатки сока. Тогда юноши брали черпаки и переливали его в амфоры. Из такого сока получается вкусное терпкое вино густого красного цвета.

Здесь же хранились финики. Подсушенные фрукты грудами лежали под навесом, а свежесобранные – россыпью прямо на крыше сарая. Работник граблями переворачивал и разравнивал плоды, чтобы те как следует провялились на солнце, а заодно разгонял стаи прожорливых воробьев. У сарая бегали собаки, жадно подбирая упавшие с крыши финики. Если какая-нибудь из них зазевается, с чинара тут же срывается голубь или воробей, и плод мгновенно становится добычей птицы. Вся земля вокруг сарая пропиталась финиковым сиропом.

Внутри поместья тоже кипела работа. В центре прямоугольного двора находился круглый каменный колодец, на локоть48 возвышаясь над полом. Возле него хлопотали женщины. Кто-то стирал белье, а кто-то набирал воду в кувшины, чтобы разнести по подсобным помещениям. К полудню известняковые плиты уже успели нагреться на солнце. Дети разного возраста носились по двору, распугивая кур и наполняя двор веселым ребячьи гомоном.

В ткацкой мастерской царило оживление. Молодки и девушки расселись на деревянных лавках. Перед каждой на подставке стоял шест с глиняным кувшином. Женщины вытягивали из кудели тонкую льняную нить и наматывали ее на веретено. Более опытные матроны стояли у ткацких станков, по форме напоминающих лиру, ловко забивая пушистые уточные нити деревянными гребнями. Все шутили и смеялись. Кто-то затянул песню, и над двором полились звуки красивой народной мелодии.

Из двери кухни, расположенной в дальнем углу двора, потянулся ароматный дымок: поварихи готовили ужин. Одна из них на корточках сидела перед жерновами, размалывая пшеничные зерна. Другая ссыпала муку в квашню, добавляла воду, закваску и замешивала густую клейкую массу. Третья сначала раскатала готовое тесто, заправила начинку, а затем выложила пироги на плоский раскаленный камень. Засыпав их золой, она с облегчением вздохнула и вытерла раскрасневшееся лицо краем платка. Пока пироги томятся, она может отдохнуть. Но не долго – работы много. На сковороде в шипящем масле жарятся куски рыбы, доставленной утром с городского рынка. В большом медном котле закипает похлебка из красной фасоли. А внутри пышущего жаром глиняного таннура поспевают лепешки.

Сам дом был хорош. Трехэтажный, из дорогого тесаного камня. Лишь на уровне перекрытий идеальная кладка нарушалась выступающими из стен комлями пальмовых балок. Глухая задняя стена выходила в поле, а передняя – с прорезанными на каждом этаже прямоугольными окнами – смотрела на внутренний двор.

Окна первых двух этажей, где располагались подсобные помещения и комнаты прислуги, закрывались глухими деревянными ставнями. Личные покои хозяина находились на третьем этаже, вдали от запахов кухни и суеты двора. Решетчатые рамы с пластинами толстого мутноватого финикийского стекла плохо пропускали солнечный свет, зато надежно защищали от пронизывающих зимних ветров.

Из покоев на плоскую крышу вела лестница. Здесь Иосеф любил отдыхать осенними вечерами, когда Солнце опускается к горизонту, а кожу приятно обдувает мягкий влажный ветер со стороны моря. Глиняный пол не торопился отдавать накопленное за день тепло. Иосеф сидел на кошме, накинув на плечи халлук и смотрел в сторону Святого города. Белокаменные стены и башни столицы окрашивались бьющим из облаков малиновым светом в розоватые оттенки. Когда ветер на мгновение разрывал облака, он отчетливо видел яркие блики на позолоченной крыше Храма.

В такие минуты ему нравилось думать о том, что западный ветер приносит жизнь: колосья вызревают в полную силу, плоды наливаются соком, родники сохраняют способность питать пашню и наполняют сельские колодцы драгоценной влагой. Когда Иосеф закрывал глаза, ему казалось, что он слышит журчанье воды, а кончики пальцев холодели, словно он погрузил ладони в прозрачный студеный поток. И ему становилось легко и спокойно на душе…

В это время вдали от дома Иосефа, высоко в горах Леванона двое бородатых исхудалых мужчин в рваной одежде сидели на камнях, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Здесь, наверху, дули холодные ветры, а на рабах не было ничего, кроме остатков когда-то дорогих туник. Весь месяц таммуз они ползали по скалам, отдирая с листьев и веток карликовых приморских дубов крошечных – не больше ногтя на мизинце – покрытых белым восковым налетом тлей.

Работа была не столько тяжелой, сколько скучной и однообразной. Сначала нужно соскрести тупым ножиком насекомых в кожаное ведро и убить их, обильно полив уксусом. Затем вывалить тлей на большой кусок холстины и сушить на солнце, периодически вороша кучу, пока насекомые не превратятся в легкие шуршащие камешки с острыми краями. После этого кермес49 ссыпается в рогозовые мешки и ставится под навес для защиты от дождя. Дальше надо ждать хозяина. Он приезжал раз в неделю, чтобы проверить, как идет работа, и забирал мешки с кермесом. Когда рабы собирали мало тлей, он бил их плеткой и оставлял только сухари. В хорошие дни они питались ячменными лепешками, запивая их водой. Если они собирали кермеса больше, чем обычно, финикиец давал им что-нибудь вкусное, например, дваш – прессованные сушеные фрукты – или даже кусок овечьего сыра.

Когда на деревьях, до которых дотягивалась цепь, не оставалось насекомых, хозяин выкапывал железный костыль и переносил его на другую делянку. Рабы семенили за ним, быстро переставляя сцепленные кандалами ноги. Они спотыкались и падали, разбивая колени и локти в кровь о камни. Но финикийца это не волновало, и он грубыми окриками подгонял несчастных сборщиков. Им даже не приходило в голову попытаться вытащить костыль из земли, когда он уходил. Как они снимут тяжелую цепь? И как убегут в кандалах?

Во время сушки сборщики почти не спали. Птицы словно сговорились – голуби, стрижи и воробьи постоянно сидели на деревьях вокруг делянки. Казалось, они только и ждут, когда рабы отвлекутся, чтобы налететь на рассыпанный кермес. Здесь каждый боролся за свою жизнь – и птицы, и люди.

Ладони мужчин растрескались от уксуса и кровоточили, обломанные ногти тягостно ныли. С ногами дело обстояло не лучше: пальцы разбиты, подошвы изранены острыми камнями, а сожженная на солнце кожа слезает длинными лоскутами, открывая незаживающие язвы. Грязные, лохматые, они почти потеряли человеческий облик. А всего несколько месяцев назад жизнь этих людей была другой. Потом случилось непоправимое: эти двое – обычные горожане Цора – взяли у ростовщика ссуду с большой накруткой, чтобы заплатить подушный налог. Увы, не смогли отдать долг вовремя и попали в рабство.