Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

— Ничем иным я и не хотел бы заниматься.

— Значит, ваша жизнь действительно складывается так, как вы того хотели?

— Нет, — сказал он и, невольно вздрогнув, стиснул заложенные за спину руки.

Луиза присела на скамью и поплотнее укуталась в шаль.

— А если бы вы обладали полной свободой — никакой ответственности ни перед кем, никаких обязанностей, — как бы вы поступили?

— Я не могу представить себе свободы без ответственности.

— О господи! — фыркнула она. — Иногда, сударь, вы бываете настоящим занудой! И отлично умеете уходить от прямого ответа. Хорошо, тогда так: если бы у вас была возможность делать именно то, чего вам хочется больше всего на свете, то чем бы вы стали заниматься? — Голос Луизы звучал настойчиво, однако в нем явственно слышалась странная нежность; она никогда прежде так с ним не говорила; ему вдруг показалось, что именно сейчас она настоящая — насмешливая, настойчивая, упрямая, нервная и… беззащитная.

— Не знаю, — сказал он. — Пожалуй, поехал бы домой.

— А где ваш дом?

— В Малафрене… Но вообще-то я занимаюсь именно тем, чем всегда хотел заниматься. У вас какие-то совершенно детские представления о свободе, госпожа баронесса!

— Возможно. Женщины вообще ведь часто ведут себя как дети, не так ли? И они, безусловно, гораздо богаче мужчин в духовном отношении. Пожалуй, и мои представления о свободе связаны прежде всего с душой. То есть, я хочу сказать, они как бы не совсем земные. Они не привязаны к реальной действительности… Что-то вроде выбора без последствий… А я, например, точно знаю, как вела бы себя, если б стала свободной, как дитя или как дух… Точно так же, как и теперь.

— Значит, вы счастливы, госпожа баронесса?

— Почти. Почти счастлива.

Он повернулся и посмотрел ей прямо в лицо; ему очень хотелось увидеть ее глаза, но они скрывались в тени.

— Я полагаю, что лишь люди моральные, вроде вас, Итале, могут быть либо очень счастливы, либо очень несчастны, — сказала Луиза. — А я всегда и счастлива, и несчастна одновременно, особенно в такие весенние ночи, когда не могу уснуть и вынуждена бродить по саду и размышлять о том, что же в этом мире способно все-таки сделать меня абсолютно счастливой, не принося ни капли несчастья.

— Но разве у вас есть причины чувствовать себя несчастной?

— Никаких, это правда. Действительно, я молода, богата, у меня множество прекрасных платьев и украшений; и кроме того, я всего лишь женщина, а чтобы сделать женщину счастливой, нужно совсем немного: одна-две игрушки, красивое ожерелье, веер…

— Я совсем не это имел в виду, — неловко промямлил Итале.

— А что же?

Он ответил не сразу, а когда наконец заговорил, голос его звучал глухо и холодно:

— Я не хочу, чтобы вы были несчастливы.

— Знаю. Вы хотите, чтобы я была счастлива; точнее, вы хотите СЧИТАТЬ меня счастливой, ведь это гораздо приятнее. И проще. Если я покажусь вам несчастной, вам придется как-то меня развлекать, придумывать для меня новые забавы… из самых лучших дружеских побуждений, разумеется.

— Вы же знаете, что я ваш друг, баронесса!

— Не называйте меня баронессой, пожалуйста! Оставьте в покое этот дурацкий титул! Я думаю, что и вы считаете подобные титулы сущей глупостью. Ну наш-то безусловно таков. Жаль, что у моего деда не хватило мужества предстать перед обществом в своем истинном качестве, а ведь он был одним из лучших представителей своего класса. Я, во всяком случае, определенно гордилась бы тем, что принадлежу к высшей буржуазии! Но деду пришлось купить дворянский титул — во имя процветания нашего рода; и теперь он умер, а мы по-прежнему продолжаем цепляться зубами и когтями за нижние ступени давно прогнившей иерархической лестницы, ведущей в никуда, да еще и делаем вид, что все наше благополучие покоится отнюдь не на «буржуазном» богатстве, которое, кстати сказать, и открывает нам двери в любое общество! — Луиза вскинула на Итале глаза и вдруг рассмеялась, искренне, весело. — Господи, Итале, вы, кажется, и меня заразили своими революционными идеями! Вот и я уже лекции читаю о политике — при лунном свете…

— А что, я читаю лекции?

— Почти постоянно.

— Неужели? Мне очень жаль! — Он был искренне огорчен.

— Да нет, я совсем не возражаю. Мне даже интересно — почти всегда. Во всяком случае, со мной вы обо всем говорите очень серьезно. Хотя я не всегда уверена, что говорите вы именно со мной. Зато вы никогда меня не гоните, когда разговариваете о политике с другими. И, может быть, когда-нибудь действительно станете делиться своими мыслями только со мной одной.

— Яне…

— Я знаю, что вы «не». И никогда прежде.

— Я вас не понимаю…

— Я о том, что все ваши теории, разговоры о политике, лекции тонут в молчании, в каменном, нерушимом молчании! Точнее, умолчании. Нет, я, пожалуй, возьму свои слова обратно: всего несколько минут назад вы все же это молчание нарушили, что прозвучало для меня настолько неожиданно, что я чуть не пропустила самое главное. Вы говорили о любви… Нет, конечно, не прямо, но это слышалось в каждом звуке, когда вы произносили то название… Наконец-то ваши уста исторгли нечто настоящее, а не очередную революционную идею или чью-то чужую теорию…

— Какое название?

— Малафрена.

Итале быстро отвернулся, еще глубже сунул руки в карманы и беспомощно пожал плечами.

— Я действительно тоскую о ней порой, — признался он.

Луиза не ответила, внимательно наблюдая за ним.

— В общем-то, это не так далеко отсюда. — Итале вскинул голову, словно собираясь что-то прибавить, но больше ничего не сказал. Луиза продолжала молча смотреть на него; он стоял в профиль к ней, высокий, с поникшими плечами; его крупный нос и твердые очертания губ были точно углем прорисованы на сероватом фоне небес. Невдалеке, через две-три улицы от них, ударил колокол кафедрального собора, отбивая очередные полчаса. Поднявшийся вдруг легкий ветерок зашуршал едва распустившейся листвой, дохнул сыростью и холодом. В том окне, под которым они стояли, тихо погас свет, и цветы вдоль дорожки сами вспыхнули холодным белым сиянием.

— Хотя вы и не решаетесь поговорить со мной о том, что для вас особенно дорого, с собой-то вы все же порой разговариваете об этом!

— Когда, например?

— Да несколько минут назад, стоя у окна! Вы сказали: «Господи, ну почему я так бессмысленно трачу время?» Я ведь именно поэтому и спросила, счастливы ли вы. Зная, что вы несчастливы. — Луиза говорила очень тихо, но слова в воцарившейся после перезвона колоколов тишине звучали отчетливо.

— Я и сам не знаю, почему это