Севастопольская хроника - Петр Сажин

Побывал я и в Кодрах – чудо-лесах, где искони находили себе приют борцы за волю; день провел в Оргееве и три в городе мукомолов – Бельцах.

Всюду поражала раскованность, свободное дыхание жизни, настоящая, чистая радость в недавнем прошлом забитых бессарабцев. Особенно это хорошо виделось на базаре – древнем народном форуме, месте свидания и обмена товарами и новостями.

Базары в Бессарабии богаты живописной щедростью натуры: прямо на земле горы помидоров, арбузов, синеньких, лука, красного перца и отборных, янтарных початков кукурузы. Даже весенние базары, когда дары земли не столь богаты, и то не скупы на веселье.

Отойдешь к окраине базара и увидишь на каруцах, из которых выпряжены кони, крепко сидящие бочки с синеватыми подтеками у пробок – они полны вином. Их толстые деревянные пробки – чопы – пропитаны хмелем и осыпаны осами. Вино терпкое – «прямого выхода», – цвета крепкого раствора марганцовки. Дешевое – двугривенный «от пуза». На базаре от утренней зари шел торг. Мешками призывно стояли промытые в кислоте, звонкие, с сочным и сладким ядром волошские орехи. В палатках висели связки гусей и уток. На лотках серебрилась дунайская и днестровская рыба. В тени возов лежали тяжело дышавшие бараны…

Среди товаров бродят молдаване. Они держатся с достоинством. На них высокие смушковые шапки – кочулы. Шапки мелькают средь бочек, как казацкие папахи в высоких травах буйных степей.

На другом конце базара, возле пестрой, сверкающей фольгой, латунью, бисерами и пестрыми ситцами карусели, – «цыгане шумною толпой» и босоногие молдаванки.

Звенят бубны, железным голосом уныло жует несложную мелодию старая, потерявшая свой шарм шарманка, и белый попугайчик, задрессированный до страха, с измученно красными глазами покорно, как древний раб Египта, таскает из ящика пакетики со счастьем…

Словом, жизнь в Кишиневе бурлила, как вешний поток. Старожилы говорили, что никогда еще в городе не было такого количества крестьян – они заполняли магазины, покупали обувь, красный товар, мыло, книги, керосин. А ведь всего лишь год тому назад они ходили босиком чуть ли не круглый год, почти не пользовались мылом, не зажигали огня в хатах и детей не учили… Все это скучная проза, но она-то и рождает истинную поэзию. И поэтому я не проходил мимо сих «мелких» и «незначительных» фактов. Да и сама жизнь не подтасовывала ничего.

И в это же время газеты пестрели телеграммами о трагедии Ковентри и о бомбардировках Лондона. Обстановка в Европе ухудшалась с каждым днем: казалось, что Гитлер вот-вот перешагнет Ла-Манш. Вместе с тем даже из тех скупых материалов, которые печатались в газетах о трагедии Европы, проскальзывали нотки, что немцы не очень-то хотят наводить мост через пролив, все, что они позволяют себе с Англией, это лишь для отвода глаз, главная их цель – поход на Восток!

Было над чем призадуматься!

…Воздушный налет на Севастополь кончился. Наступила тишина. Хамадан негромко сказал:

– Ну что ж, пошли?

Я что-то ответил ему, все еще находясь в недавнем и еще властном прошлом. Мы долго жили без войны: пахали нивы, варили металл, строили электростанции, заводы, города, дороги, писали книги… И вдруг война. Она пришла, как говорится, без стука в дверь, поэтому и трудно свыкнуться с ней и уйти от мирного времени.

На улицах Севастополя патрули.

Две каски. Две винтовки. Два ножа в черных ножнах у поясов. Два противогаза через плечо. Две повязки на рукавах. Двое шагают как одно целое: крепкие, прочные, как памятники.

Уже семьдесят дней шагают патрули по севастопольским улицам.

Семьдесят дней идет война. На улицах полное отсутствие гуляющих, на большинстве встречных противогазы, витрины больших магазинов прикрыты щитами, либо сложенными из мешков с песком, либо сколоченными из теса и тоже набитыми песком… У города и его людей подчеркнуто деловой вид.

И тем не менее порой казалось, что тут все как прежде, как до войны: и чистая глубина неба, и синьковая вода, и корабли на рейде, и крик чаек, и гудки Морзавода, и перезвон трамвая, и свистки боцманских дудок, и мерцанье ратьеров, и порханье сигнальных флагов, и медный голос рынд… И даже розы на бульваре так же свежи и пышны. И на базаре у Артиллерийской бухты, как до войны, ходят, покачиваясь, рыбаки в просоленных и густо облепленных луской робах. Брюки прихвачены в талии обрывками сетей. Рыбацкие женки, переговариваясь на южном жаргоне – и не русском и не украинском, – бойко рекламируют свой товар: красных вареных чилимсов («крэвэток»), темных, похожих на переспелые, лопнувшие сливы мидий, «бичка» и мелкую камбалу – «глосика».

Торговые лотки пахнут водорослями, «рибой» и тем специфическим запахом, запахом продуктов моря, который стойко держится.

На южном рынке все красочно, сочно, терпко и аппетитно: и темно-красные помидоры, и зеленая зелень петрушек, эстрагонов, кинз и укропов; серебристый блеск рыб и сочно-красный разруб свежего мяса. Да все тут картинно: и спелые груши, и яблоки, и виноград, и краснощекие персики, и вино в стеклянных горлачах, над которыми с едва слышным звоном вьются настырные и неотгончивые осы.

Севастополь в сентябре не был фронтовым городом, но война шла здесь, и притом тяжелая, серьезная, с частыми трагическими исходами: война под водой и в воздухе. Противник ни на минуту не оставлял попыток парализовать, вывести из строя Главную базу Черноморского флота. Ведь если б не Севастополь, вряд ли могла бы столь долго защищаться Одесса. Севастополь держал врага на юге, как пса на цепочке.

…В нашей стране, пожалуй, нет места, где бы москвич не встретил земляка. В Севастополе их было особенно много среди корреспондентов, художников и композиторов. Но этой встречи я не ожидал совершенно. Передо мною стоял стройный моряк, одетый с подчеркнутой тщательностью.

Ну конечно же это Миша Величко.

Мы присели на скамейке Приморского бульвара и пошли вспоминать Москву 1925 года… Это были поразительные годы! Улицы Москвы кишели народом, а поезда продолжали выбрасывать на перроны столичных вокзалов все новых и новых «искателей счастья».

Приезжие не без робости, шарахаясь трамваев, пересекали улицы, прилипчиво разглядывали вывески и афиши на круглых тумбах. Среди них были строители в лапоточках с обернутыми в порточное полотно пилами, здоровенные молодцы с плечами в косую сажень; горцы в бурках и мохнатых шапках; азиаты в чалмах; сибиряки в длинноухих шапках. Один Бог знал, по каким таким делам высаживались в столице эти «десанты». Но большинство из них – это нехитро было определить по горящим глазам – кинулись сюда из-за тридевяти земель с единственной целью: «грызть гранит науки». Среди них были будущие знаменитости – жрецы науки, сцены, литературы, мастера кисти и резца, инженеры, полководцы, партийные деятели и дипломаты.

Москва принимала всех, кто стремился доказать, что не лыком шит. Столица была после разрухи шумна и богата – двери храмов науки широко открывались перед рабоче-крестьянским людом: заходи, учись не ленись!

Провинциалы ориентировались отлично: будущие писатели устремлялись на Поварскую, в дом, описанный Львом Толстым в «Войне и мире» как дом Ростовых. Здесь размещался ВАХИ имени В. Брюсова – Высший Литературно-художественный институт; журналисты – на Малую Дмитровку в КИЖ – Коммунистический институт журналистики; художники и ваятели – на Мясницкую во ВХУТЕМАС… Был свой институт и для слесарей, токарей, строгальщиков на Петровке, и назывался он ЦИТ – Центральный институт труда. Им руководил поэт и инженер Александр Гастев.

Воспоминания наши были хаотичны. И немудрено: столько времени утекло! Мы шли по тем годам, как по стране чудес. Мы ведь тоже попали в столицу в двадцать пятом году, один – из Сибири, другой – из тамбовских степей… Пока не обжились, чувствовали себя как лишенный руля парусник в море. Часто озадачивались, не знали, куда раньше поспеть: в Третьем Доме Советов на Садово-Каретной – диспут между Анатолием Васильевичем Луначарским и подстриженным под полечку митрополитом-«новатором» Введенским; в Политехническом – вечер Маяковского; в МГУ – лекция профессора Соколова, слушать которого собирались студенты всех факультетов, литературоведы, писатели; у Вс. Мейерхольда – спектакль «Рычи, Китай!»; на афише Дома печати – Виктор Шкловский…

Объявления. Афиши. Диспуты. Литературные вечера. Концерты…

Везде интересно, а как успеть?

Не обошла наша память и походы в Охотный ряд. Туда, где теперь стоит гостиница «Москва». В те далекие годы тут шумел такой базар! Под открытым небом в несколько рядов товары – навалом. Чего тут только не было! Соленые грибы, метровые осетры, бочки квашеной капусты, моченых яблок, огурцов, свиные окорока, кабаньи туши, горячие щи в розлив, вареные кишки, требуха и набитые плававшей в жиру кашей сычуги, кипящие в масле пирожки, солнцеподобные блинцы, горы янтарного студня – словом, все – от листовой петрушки до живых баранов и нечищеной птицы!