Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Об этом, в частности, свидетельствует история с ее бракосочетанием, разыгравшаяся в 1763 г., вскоре после коронации. Тесно связанный с ней в прежние годы бывший канцлер А. П. Бестужев-Рюмин предложил (видимо, по ее подсказке или угадывая ее желание) возбудить вопрос о вступлении императрицы в брак, имея в виду ее молодые еще годы и интересы престолонаследия. Претендентом на руку императрицы подразумевался при этом ее возлюбленный Г. Г. Орлов, которому она в значительной мере и была обязана успешным исходом дворцового заговора 1762 г. Еще до свержения Петра III у нее родился от Орлова сын Алексей (получивший в 1765 г. фамилию Бобринский).

Предложение Бестужева-Рюмина получило поддержку части духовенства и некоторых сенаторов. Екатерина II представила его на рассмотрение Совета при своей особе, мотивируя необходимость брака с Орловым ссылками на слабое здоровье Павла. Если бы этот брак состоялся, то Екатерина II, опираясь на петровский Устав 1722 г. могла бы — в ущерб династическим интересам Павла — объявить законным наследником престола А. Г. Бобринского. При рождении же от этого брака детей она получила бы еще одну возможность отстранить Павла, узаконив права на престол кого-либо из них.

Его сторонники сразу же оценили нависшую над ним опасность и решительно воспротивились матримониальным поползновениям Екатерины II. Н. И. Панин сумел доказать при дворе, что великий князь здоров и физически достаточно вынослив, на Совете же заявил: «Императрица может делать, что хочет, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей России». (Напомним, что сведения о предполагаемом замужестве императрицы просочились в гвардейскую массу, настроенную в пользу Павла и интерпретировавшую их в сугубо враждебном Екатерине и Орлову духе). На том дело тогда и окончилось, ко вопрос о Бобринском в этом династическом контексте снова возник летом 1771 г., когда Павел тяжело заболел, при дворе были сильно встревожены, и пошли разговоры, инспирированные, видимо, самим Орловым, который находился тогда в зените своего могущества, о том, что в случае неудачного исхода болезни наследником престола будет объявлен Бобринский. Однако на сей раз Екатерина II не поддержала своего фаворита, Павел благополучно выздоровел, и вопрос о Бобринском отпал навсегда.

Тем не менее Екатерина II продолжала вынашивать свой замысел. Считая, очевидно, для себя неудобным и невыгодным снова поднимать вопрос о престолонаследии, когда Павел был еще в юношеском и отроческом возрасте, Екатерина отодвигала реализацию своего замысла в некое будущее и, можно предполагать, связывала ее с появлением у цесаревича мужского потомства. Отчасти и поэтому вскоре по достижении им совершеннолетия она предпринимает усилия по поиску для сына невесты, завершившиеся в сентябре 1773 г. его бракосочетанием с великой княгиней Натальей Алексеевной, а буквально на следующий день после ее неожиданной кончины в апреле 1776 г., пренебрегая всеми приличиями, начинает спешно готовить почву для нового брачного союза сына, на этот раз с принцессой Вюртембергской Софией-Доротеей, будущей великой княгиней Марией Федоровной.

Рождение в следующем году у великокняжеской четы первенца — Александра — коренным образом изменило ситуацию. У Екатерины II появилась наконец реальная перспектива претворить свой замысел в жизнь.

Как глава императорского дома, она считает теперь своим правом и долгом взять на себя заботу о новорожденном внуке — будущем наследнике престола, воспитав его по своему образу и подобию, и, как мы уже видели, бесцеремонно отлучает его от родителей. Вместе с тем до поры до времени она не могла еще позволить себе каким-либо образом афишировать свой замысел и тем более высказываться о нем официально — он держался втуне, доверялся лишь избранным. Так, в марте 1779 г. в письме к барону Ф. М. Гримму Екатерина II называет Александра «носителем короны в будущем».

Но Павел с его обостренной чувствительностью справедливо заподозрил в деспотическом отстранении его с женой от воспитания Александра (а два года спустя — и Константина) тревожный симптом для своих династических прав. Его беспокойство возрастало в связи с заграничным путешествием 1781 — 1782 гг., найдя почву в толках, которые как раз с этого времени начинают расходиться при дворе, о намерении Екатерины лишить его прав на престол в пользу Александра.

Это намерение Екатерины II, конечно, крепло по мере того, как Александр подрастал, а ее отношения с Павлом ухудшались. Однако его тем труднее было осуществить, чем большее время цесаревич значился официальным наследником престола. Совершаемая сверху абсолютистской властью перемена в порядке престолонаследия вообще, а при живом наследнике особенно была чрезвычайно ответственным актом, болезненно затрагивавшим династические традиции, придворные взаимоотношения, общественное правосознание и равнозначным, по сути дела, государственному перевороту. Это требовало тщательной юридической, политической, психологической подготовки.

Екатерина II вполне это понимала и в поисках исторического обоснования своего права распоряжаться судьбами престола с 1787 г. обращается к прецедентам из истории предшествующих царствований. Она внимательно изучает «Правду воли монаршей» Ф. Прокоповича, петровское законодательство о престолонаследии, манифест о вступлении на престол Екатерины I и другие подобные акты эпохи «дворцовых переворотов». 25 августа 1787 г. статс-секретарь императрицы А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Спрошены Указы о наследниках, к престолу назначенных, со времен Екатерины 1-й». Но в центре ее интересов — Петровская эпоха, судьба царевича Алексея. 20 августа 1787 г. Храповицкий отметил в дневнике: «Читали мне известный пассаж из „Правды воли Монаршей“. Тут, или в Манифесте Екатерины 1-й сказано, что причина несчастия царевича Алексея Петровича было ложное мнение, будто старшему сыну принадлежит престол». В одной из своих записок того времени, очевидно подводившей итог ее размышлениям на эту тему, Екатерина II пишет: «Итак, я почитаю, что прещедрый Государь Петр I, несомненно, величайшие имел причины отрешить своего неблагодарного, непослушного и неспособного сына. Сей наполнен был против него ненавистью, злобой, ехидной завистью „…“ и т.д. Стало быть, оспаривая как „ложное“ укоренившееся в сознании русского общества представление о предпочтительности мужского первородства при занятии престола, Екатерина II вместе с тем пытается найти в примере Петра оправдание своим собственным намерениям в отношении Павла, а его самого, возможно, устрашить участью царевича Алексея.

В своих набросках «Греческого проекта», по которому, как известно, во главе создававшегося на развалинах Оттоманской империи Греческого царства она собиралась поставить великого князя Константина Павловича, Екатерина II примерно тогда же заметила, что он возьмет на себя обязательства «не учинить ни в каком случае наследственное или иное притязание на всероссийское наследие, равномерно и брат его на греческое» (курсив мой. — А. Т.). Таким образом, Екатерина II тогда уже ясно видела Александра на российском троне не только в национальных границах, но и в широкой геополитической перспективе.

В исторической литературе принято обычно этот отмеченный 1787 г. сдвиг на пути оформления Екатериной II своего замысла по устранению от престола Павла объяснять усилением его прусских симпатий и негласных сношений с берлинским двором, который занял тогда враждебную позицию к России, вынужденной вести войну на юге с Турцией и на севере (с 1788 г.) со Швецией. Нежелание Павла считаться с ее внешнеполитическим курсом Екатерина II готова была расценить (или хотя бы представить в таком виде окружающим) противоречащим национальным интересам государства. Думается, однако, что ее могли подтолкнуть к тому и обстоятельства внутреннего порядка, в частности, вновь выявившиеся, как мы помним, именно в 1787 г. в связи с очередной поездкой Баженова в Петербург сношения Павла с кружком московских мартинистов, что вызвало со стороны Екатерины II и новую вспышку гонений на них. В этом смысле представляется далеко не случайной определенная хронологическая последовательность событий. 27 июля 1787 г. был издан один из самых репрессивных в отношении Новикова указов Екатерины II, а уже в двадцатых числах августа в дневнике Храповицкого фиксируются ее первые попытки найти историческое оправдание замыслам по лишению Павла права на престол.

Есть основания полагать, что и в последующем все более раскрывавшиеся связи Павла с московскими масонами вносили свою лепту в процессе созревания у Екатерины II этого замысла. 14 августа 1792 г. она писала доверительно барону Гримму: «Сперва мой Александр женится, а там со временем и будет коронован со всевозможными церемониями, торжественными и народными празднествами». Н. Шильдер верно заметил, что в этих словах императрицы «намерения ее относительно будущности Александра» были выражены уже «как окончательно решенное дело». Но тут нелишне напомнить, что всего за две недели до того завершилось длившееся еще с апреля следствие по делу московских мартинистов, в ходе которого подтвердились тревожные подозрения Екатерины II о тайных сношениях Павла с новиковским кружком, лелеявшим надежды на его воцарение.